Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара
– И что я буду делать?
– Честно говоря, не думаю, что это имеет значение – что ты будешь делать. Как и то, какой развод ты в конце концов получишь, и получишь ли вообще. Он ушел, исчез с твоего горизонта, детка. И я не думаю, что можно будет что-то предпринять, если он перестанет посылать чеки. Особенно раз он уехал гонять быков к черту на кулички. Похоже, рано или поздно тебе придется искать работу.
Лу Энн вновь принялась всхлипывать.
– Да кто захочет меня нанять? Я же ничего не умею.
– Необязательно что-то уметь, чтобы найти работу, – ответила я. – Я же не умела жарить картошку-фри, а меня все-таки взяли в «Бургер-Дерби».
Лу Энн еще раз высморкалась.
– Так как это ей удалось родиться уже беременной? – спросила женщина в зеленых лодочках женщину с газетой.
Та ответила:
– Они были близнецы, мальчик и девочка. И у них был внутриутробный секс. Врачи говорят, вероятность такого случая – один на миллион.
– Да уж, – устало проговорила та, что в зеленых туфлях. Она наклонилась и принялась копаться в большом бумажном пакете с ярким рисунком из восточных огурцов и прочными зелеными ручками. Мы все трое ждали, что она скажет что-нибудь еще или вытащит из пакета какой-то удивительный ответ. Но ничего такого не произошло.
Лу Энн, понизив голос, сказала:
– Знаешь, хуже всего то, что он даже не попросил меня с ним поехать.
– Да как бы ты с ним поехала? А Дуайна Рея куда девать?
– Да я и не хочу. Но он бы мог просто предложить! А он просто сказал: если я захочу приехать, он меня останавливать не станет. Но ни слова про то, хочет он меня там видеть или нет.
– Прости, но до меня не доходит, о чем ты.
– Знаешь, с Анхелем это всегда была главная проблема. Я никогда не чувствовала, что он готов за меня побороться. И вообще, давно бы его бросила сама, но я до смерти боялась, что он просто скажет: «Пока, детка! Осторожней на пороге, чтобы дверь тебя не хлопнула по заднице!»
– Слушай, может, дело не в том, что ты ему не нужна. Просто он понимает, что тебе с четырехмесячным младенцем не место в этих Монтана-Колорадо-цирках, а? Представляешь, если Дуайн Рей вырастет одним из тех татуированных карликов, которые исполняют сальто между номерами, а в антракте попкорн продают?
– Так это же не цирк, а родео! – Лу Энн еще раз трубно высморкалась в носовой платок и неожиданно для самой себя рассмеялась.
На краю пруда стоял автомат с арахисом – вероятно, чтобы кормить уток. Но утки были настолько перекормлены, что даже там, где арахис был густо разбросан у самой воды, они просто ковыляли мимо, глядя вперед тупыми усталыми глазами.
Черепашка выкопала из земли одну семечку и принесла мне.
– Фасой! – сказала она.
– Арахис, – ответила я.
– Фаахис! – заявила она и принялась выискивать в земле другие, собирая их в кучку. Дуайн Рей, похоже, решил крепко проспать в коляске весь свой первый поход в зоопарк.
Я же никак не могла перестать думать про рентгеновские снимки и те скрытые шрамы, которые всегда будет нести в себе тело Черепашки. Мне хотелось поговорить об этом с Лу Энн, но пока было не время.
– А почему ты принимаешь его сторону? – спросила Лу Энн.
– Я не принимаю его сторону. Чью сторону?
– Еще как принимаешь. Или, по крайней мере, ты не поддерживаешь меня. Когда я на него жалуюсь, ты не соглашаешься со мной, что он – мусорное ведро. Ты просто слушаешь и ничего не говоришь!
Я подняла из-под ног зеленую крышечку от бутылки и швырнула в пруд. Утки даже головы не повернули.
– Лу Энн! – ответила я. – В школе я так потеряла уйму друзей. Сегодня ты думаешь, что он – мусорное ведро, а завтра захочешь, чтобы он вернулся. И тебе трудно будет смотреть мне в глаза и говорить, что ты все еще влюблена в парня, над чьим анатомическим строением мы с тобой уже два месяца издеваемся.
– У нас с Анхелем все кончено. Я это знаю.
– Все равно. Я не хочу, чтобы ты выбирала между ним и мною.
Лу Энн принялась рыться в сумочке в поисках свежего носового платка.
– Я просто не могу смириться с тем, что он просто взял и ушел, – сказала она.
– Когда? Сейчас или в прошлом октябре? – Меня это начинало раздражать. – Он бросил тебя полгода назад. Ты что думаешь: он просто вышел глотнуть свежего воздуха? Уже апрель на дворе, Господи ты Боже мой.
– Ты видела? – спросила вдруг Лу Энн, показав на Черепашку. Та вскинула голову резко, будто дернули за веревочку, и уставилась на меня, словно ей явился Господь во плоти.
– Что случилось, Черепашка? – спросила я, но она просто со страхом смотрела в мою сторону от своей кучки арахиса.
– У нее так уже было, – сказала Лу Энн. – Помнишь, когда мы говорили про счет за телефон? Ты думала, что нас пытаются надуть.
– Хочешь сказать, она понимает, когда мы сердимся? Так я это и так знала.
– Нет, я про то, что счет был за апрель. Она поднимает голову, когда ты произносишь слово «апрель». Особенно сердитым тоном.
Черепашка и правда оглянулась на нас.
– Ты что, не въезжаешь? – спросила та.
Я не въезжала.
– Это ее имя! – Апрель! Эйприл! – Лу Энн уже едва не подпрыгивала на скамейке. – Эйприл! Эйприл, погляди-ка сюда, Эйприл. Тебя так зовут, правда? Эйприл!
Даже если это действительно было ее имя, Черепашке оно успело порядком поднадоесть. Она отвернулась и принялась ладошками утрамбовывать склоны своей арахисовой горы.
– Надо сделать по-научному, – сказала я. – Произнеси несколько разных слов и вставь его между ними. Посмотрим, как она будет реагировать.
– Ладно, только давай ты. Я что-то не могу ничего придумать.
– Ревень, – начала я. – Огурец. Поросенок. Будвайзер. Эйприл.
И Черепашка, услышав последнее слово, подняла глаза.
– Май! Июнь! Июль! – почти заорала Лу Энн. – Август! Апрель!
– Господи, Лу Энн, ребенок не глухой.
– Апрель! – провозгласила Лу Энн. – Ее настоящее имя – Эйприл.
– А может быть, и другое, но похожее, – предположила я. – Может быть, Мэйбл?
Лу Энн поморщилась.
– Ладно, Эйприл – неплохое имя. Но она ведь уже привыкла к Черепашке. Мне кажется, надо продолжать так ее звать.
Толстый селезень с блестящей изумрудной головой решил, что игнорировать горку арахиса, которую соорудила Черепашка, больше невозможно. Он вышел на берег и, вытянув шею, медленно двинулся к цели.
– Ууууууу! – закричала на него Черепашка, размахивая руками так энергично, что селезень развернулся и заковылял назад, к воде.
– Черепашка – хорошая кличка, – сказала Лу Энн. – Но нужно подумать о будущем. Однажды она же пойдет в школу. А когда ей стукнет восемьдесят? Ты можешь представить себе восьмидесятилетнюю женщину, которую зовут Черепашка?
– Восьмидесятилетнюю женщину-индианку – могу. Она ведь индианка, – напомнила я.
– И все-таки… – проговорила Лу Энн.
– Тогда, может быть, Эйприл-Черепашка?
– Нет! Слишком похоже на персонажа из мультфильма.
– На том и остановимся, – кивнула я. И мы остановились.
Некоторое время мы сидели, слушая звуки зоопарка. Деревьев здесь было гораздо больше, чем в остальных частях Тусона. Я успела забыть, как иначе воспринимается мир, в котором есть деревья, и на них поют птицы – жизнь не заканчивается на уровне глаз. Карканью ворон и свисту дроздов аккомпанировал рев больших кошек, вопли обезьян, крики детей.
– Чесслово, от этого журчания мне по-маленькому захотелось, – сказала Лу Энн.
– Там туалеты на входе, откуда мы шли.
Лу Энн извлекла из сумки зеркальце и посмотрелась в него.
– Смерть мне не страшна, – сказала она. – Побоится подойти.
И отправилась на поиски туалета.
Тем временем гигантская черепаха догнала свою партнершу и принялась карабкаться на нее сзади. Голова самца вытянулась на длинной морщинистой шее вперед и вверх и выглядела, честно признаться, как голова лысого беззубого старика. Шишковатые панцири терлись друг о друга с глухим звуком. К моменту, когда вернулась Лу Энн, верхний экземпляр принялся издавать громкое кряхтение, которое разносилось аж до сетки с попугаями.
