Павел Сутин - 9 дней
— Коростылев! — зычно крикнул он. — А ну, на сортировку, мать твою!
Он снял с веревки брезентовый фартук, подошел к крайним козлам, мельком глянул и велел:
— Этого к доктору Гоглидзе, на ампутацию стопы.
* * *— Он б-б-был там восемь месяцев, а здесь п-п-прошло всего три часа. — Лобода засмеялся. — Как он к-к-кайфовал после Кавказа! Сказал, что совершенно озверел от сапог, от п-п-подштанников, а главное — б-б-без нормальной б-б-бритвы. — Лобода повернул голову к Худому. — Теперь п-п-про тебя. Ты в декабре гулял с племянником на Воробьевых горах, к-к-катал его на санках и сильно ударил колено. Едва п-п-потом доковылял до машины. К-к-колено болело два месяца, Бравик тебя п-п-положил в шестьдесят вторую больницу, к своему т-т-товарищу. Нашли к-к-костную опухоль, сделали операцию, но уже п-п-пошли метастазы, все очень б-б-быстро развилось… Д-д-дальше вы знаете.
— Что сделал Вовка? — спросил Бравик, глядя в одну точку.
— Привез Худому два б-б-билета в детский т-т-театр. На тот самый день. И Худой не ударил к-к-колено.
— Я с тобой потом еще поговорю, — сказал Бравик Худому. — Это может повториться, тебе нельзя ушибаться, ты поумерь свои горные подвиги.
— П-п-потом он отправился к д-д-деду, в пятьдесят третий. Тот в нем д-д-души не чаял. Вова п-п-про Одессу г-г-говорил так: моя детская страна б-б-бесконечного лета. П-п-пляж в Аркадии, Привоз, м-м-мороженое «Каштан» за двадцать восемь к-к-копеек, двор на Ришельевской… Он п-п-приезжал к деду на все лето, и тот его облизывал. Человек б-б-был суровый, но к Вове б-б-бесконечно нежный. Они как-то клеили модель «Ил-18». Вова п-п-потом всю жизнь помнил, как деду было т-т-трудно управляться с маленькими д-д-детальками одной рукой.
* * *— Куда, бляха-муха!!! — крикнул кто-то.
Гаривас рывком оттащил доходягу в рваном бушлате от циркулярки и уложил на бетонный пол, припорошенный древесной пылью.
— Деда… Как ты, деда? — хрипло сказал Гаривас, подсовывая доходяге под затылок тощую, засаленную ушанку. — Ты держись, недолго уже. Скоро грянут всякие хренации…
* * *— А меня, значит, он отправил в отпуск, — сказал Никон. — Чтоб я того клоуна не оперировал.
— Ты бы видел, к-к-как ты запил, когда тебя уволили! — уважительно сказал Лобода. — По-взрослому, на д-д-две недели. Наплел что-то К-к-кате и заперся на даче. Мы с Вовой п-п-приехали за тобой, ты выполз, страшно было глядеть: б-б-будка опухла, зарос, как леший. Увидел Вову и говоришь: т-т-товарищ капитан второго ранга, п-п-подлодка легла на грунт, какие б-б-будут указания?
— А Шевелеву он просто дал в морду? — спросил Гена.
— Он четыре раза П-п-пашу уговаривал. А т-т-тому все хиханьки.
— Как он остановил Артемьева? — спросил Бравик.
— Запугал до п-п-полусмерти. Тот же д-д-долбанутый на всю голову. Верит в фатум, в дао, мао, какао… К-к-каша в голове, к-к-короче.
* * *Милютин спросил:
— Вова, может, чаю?
— Нет, спасибо, — не поворачивая головы, ответил Гаривас.
Милютин вышел, оставив дверь приоткрытой.
Артемьев, коренастый шатен с рыхлым высокомерным лицом, оттянул узел галстука, исподлобья посмотрел на Гариваса и холодно сказал:
— Что-то я тебя не пойму. Это розыгрыш?
— Нет, не розыгрыш.
— А может, это Сержик попросил меня вразумить? — Артемьев посмотрел в сторону приемной. — Больно плюшевый стал наш Сержик. Он перестал делать большие красивые глупости. Он перестал лазить в окна к любимым женщинам.
— Речь не о Сергее, а о тебе. Ты, я слышал, не подвержен вульгарному рационализму. Если это так, то для тебя не секрет, что мироздание устроено несколько замысловатее, чем это подается в учебнике природоведения.
— Бред какой-то… — Артемьев глядел на сиреневый бланк с гербовой печатью. — Кто вообще такое смастырил?
— Я не стану ничего объяснять. — Гаривас закурил. — Хочешь — поверь, хочешь — забудь. — Он положил перед Артемьевым журнальную страницу. — И это тоже почитай.
Артемьев пробежал глазами страницу. На висках у него выступили крупные бисеринки пота.
— Да, ты умница и все просчитал правильно, — сказал Гаривас, стряхнув пепел. — Действительно, будет обвал котировок. Но эти шахеры-махеры приведут тебя к гибели. К физической, не к фигуральной. Мне незачем тебя мистифицировать. Перед тобой развилка, бифуркация. Решай сам, по какой из дорог пойти. — Гаривас подался вперед и посмотрел Артемьеву в глаза. — Не для протокола, а для души твоей мои слова, Шарапов. Тобой подотрут жопу и отнимут компанию. Ты сдохнешь в колонии от туберкулеза. Беги, мудак, пока не поздно, и не путайся у Сережи под ногами.
* * *— Теперь про меня, — сказал Гена.
— Что п-п-про тебя?
— Как это «что»? На фотографии Панченко пьет коньяк не со мной, а с Гольдбергом. Стало быть, в апреле девяносто восьмого он собирался издавать Гольдберга, а не меня.
— Про тебя ничего не знаю, Г-г-ген, — с сожалением сказал Лобода. — Вова ничего н-н-не рассказывал. — Он пожал плечами. — Я д-д-думал, что ты и без Вовы б-б-был знаменитый.
— А он исправлял только наши судьбы? — спросил Худой.
— Ты что, Вову н-н-не знал? — Лобода светло улыбнулся. — Ну, к-к-конечно, не только ваши. Он порезвился — мама моя д-д-дорогая. В-в-вот, например. — Лобода показал на плакат над притолокой. — Восемнадцать з-з-звонков из разных автоматов — от П-п-парк-Роу до Сорок второй.
— А куда он звонил? — глупо спросил Никон.
— Да к-к-куда он только ни звонил… — Лобода махнул рукой. — И к-к-копам, и в газеты…
Все посмотрели на плакат. Восходящее солнце золотило узорную верхушку Chrysler Building, высвечивало параллелепипед здания ООН и полыхало в сплошном голубоватом стекле башен WTC. В правом нижнем углу постера была надпись:
Wellcome to New York City. 2003. $ 2.50.
— Ладно, это д-д-долго объяснять, — сказал Лобода, — вы ж диалектику учили не п-п-по Гегелю. У вас д-д-другая новейшая история.
— Что за работу выполнял для Вовки компьютерный художник? — спросил Бравик. — Соловьев вчера сказал нам, что Вовка привлекал специалиста, который в совершенстве владеет программами редактирования джипеговских файлов и видеофайлов. Что это могла быть за работа?
— Д-д-да это для Витьки. — Лобода встал, подошел к столу, выдвинул ящик и достал оттуда плакатик. — Вот она, эта работа.
Он показал друзьям лист формата А3. Это был монтаж, фотографии маленьких детей в окружении Бемби, Микки-Мауса, кота Гарфилда, Тома и Джерри — они обнимали малышей за плечи, сидели у их ног и корчили рожи.
— Ольга устраивает Витьку в школу на П-п-плющихе. Директриса п-п-попросила оформить стенд для подготовишек.
— Знаете… — Худой взъерошил волосы. — Знаете, очень хочется выпить.
— Не мешало бы. — Никон посмотрел на Гену. — Тут есть что-нибудь?
Гена открыл тумбу стола, нагнулся, посмотрел и достал бутылку «Buchanan’s». Там едва плескалось на донышке.
— Негусто, — прогудел Никон.
— Почему Вова мешал спиртное с транквилизаторами? — спросил Бравик. — Ольга говорила, что он много пил.
— Да ни хрена он не п-п-пил, я тебя умоляю… Он последний г-г-год к спиртному почти не прикасался. Ему и без к-к-кирла хватало впечатлений. П-п-просто Вове легче было совершать уходы, если он выпивал глоток крепкого и принимал таблетку седуксена. Так сказать, т-т-техническое подспорье.
— Слушайте, пошли в «Париж», — решительно сказал Худой. — Надо выпить, ей-богу.
— Успеете, — сказал Бравик, посмотрел Лободе в глаза и спросил: — Как он подправил биографию папы?
— Вова очень уважал Израиль Борисыча, — сказал Лобода. — Г-г-говорил, что он ничуть не хуже Вернера фон Б-б-брауна.
* * *В кабинете с волнообразными портьерами и алебастровым бюстом сидели за длинным столом главный инженер Кац и Головко, начальник производства. Напротив, закинув ногу на ногу, непринужденно сидел на венском стуле брюнет в шевиотовом костюме, обкомовский инструктор из отдела промышленности. Он приехал час назад, без телефонного звонка. Мужик оказался свойский, но и не «тыкал», как иные в обкоме.
— Вы свои кадры лучше меня знаете, — сказал брюнет, — но он перспективный инженер, это факт.
— Молод больно, — с сомнением сказал Кац. — Участок-то узловой. На данный момент — наиглавнейший.
— И хорошо, что молод. Молодым везде у нас дорога. Вуз закончил с отличием, последние два курса был секретарем комитета комсомола, шесть рацпредложений за последний год. Справится, товарищи.
— Что ж, парень он надежный, — задумчиво сказал Головко. — Трудяга, люблю таких… Он в аспирантуру хочет, послал заявление в ЦАГИ.
— Вытянет участок — будет ему и аспирантура, верно? — рассудительно сказал брюнет. — Так сказать, воздастся по делам. Елиневич поддержит, я уверен.
