Гейл Форман - Я была здесь

Бэн соскребает мошку со стекла, затем пожимает плечами.

– Мне, кажется, хочется еще кое-куда заехать.

– Еще? Куда?

– В Траки. Это в Калифорнии, рядом с Рино.

– И что там?

Если кто-то и поймет, то это Бэн.

– Отец.

В районе десяти мы находимся где-то высоко в горах Сьерра-Невада, застряли в цепи домов на колесах и грузовиков с громадными моторными лодками. Бэн ведет уже шесть часов без передышки. Снова пора заправляться и надо решить, где будем ночевать, но я хочу уже попасть туда.

– Остановиться лучше слишком рано, чем слишком поздно, – говорит Бэн.

– Но мы еще не доехали.

– Траки недалеко от Тахо. Сейчас лето. Все забито. Переночевать лучше в Рино. К тому же отели при казино дешевле.

– А, да, отели. – Вчера об этом думать не пришлось.

Центр Рино кричаще яркий. После района крупных казино с анонсами выступлений таких групп, которые были популярны во времена молодости Триши, город становится мрачным: ветхие мотели с залами дешевых игровых автоматов и завтраком со стейком за 3.99.

Мы выбираем один из таких паршивых мотелей.

– Сколько у вас стоит номер? – интересуется Бэн.

– Шестьдесят долларов. Выезд в одиннадцать, – отвечает мужик с влажными глазами, он напоминает мне мистера Педью.

– Дам восемьдесят за два и уедем к девяти, – хлопнув рукой, я выкладываю двадцатки на стойку. Он смотрит на мою грудь. Бэн хмурится. Мужик сгребает деньги своей паучьей лапкой и бросает нам два ключа.

Бэн достает кошелек и пытается отдать мне деньги, но я отмахиваюсь:

– Я угощаю.

Мы молча возвращаемся к «Джетте», после такой длинной поездки мотор еще щелкает. А завтра проехать надо будет еще больше. Взяв рюкзак, я поворачиваюсь в сторону своего номера, который находится в противоположном конце от его.

– Встречаемся завтра в девять в машине.

– Завтра понедельник, – говорит Бэн, – может, лучше пораньше. Вдруг ему на работу идти. Так целый день потеряем.

Об этом я не подумала. Совсем счет времени потеряла. А ведь мы уже два дня едем.

– Восемь?

– Семь. Нам дотуда еще полчаса добираться.

– Ладно. В семь.

Мы стоим, смотрим друг на друга. На парковку со скрипом заезжает грузовик.

– Спокойной ночи, Коди, – говорит Бэн.

– Спокойной ночи.

Войдя в номер, я планирую принять ванну, но, увидев, какая она грязная, с кольцом омертвевшей кожи, предпочитаю помокнуть в душе под слабенькой струйкой. Выхожу, вытираюсь тоненьким полотенцем и осматриваюсь.

«Смерть – это последний обряд посвящения, и она может стать самым священным ритуалом. Иногда чтобы придать ему более личный характер, надо делать это анонимно». Такой совет содержался в зашифрованных файлах на ноутбуке Мэг. Брэдфорд это сам написал? Он вполне мог такое сказать. Я смотрю по сторонам. Тут все точно так, как и в мотеле, где Мэг сделала это с собой.

Я представляю себе в подробностях, как она заперла дверь, вывесив табличку «Не беспокоить», положила чаевые для горничной. Пошла в ванную, чтобы смешать химикаты, включила вентилятор, чтобы другие гости не уловили запах.

Я сажусь на кровать. Представляю, как Мэг дожидалась, когда яд подействует. Она сразу легла, или только когда началось покалывание в ногах? Ее рвало? Ей было страшно? Или она испытала облегчение? Был ли момент, когда она поняла, что обратного пути уже нет?

Я ложусь на грубое покрывало, пытаясь представить, какими были последние минуты жизни Мэг. Жжение, покалывание, онемение. Слышу, как меня подталкивает голос Брэдфорда. Мы рождаемся в одиночестве и умираем в одиночестве. Перед глазами плывут черные пятна, я чувствую, что это происходит со мной. По-настоящему.

Я дрожащими руками хватаюсь за телефон. Бэн сразу же берет трубку.

– У тебя все хорошо? – спрашивает он.

И, когда я это слышу, мне становится хорошо. Если не совсем хорошо, то лучше. Паника утихает. Я не Мэг, я не сажусь на последний автобус, не слушаю чей-то анонимный голос. Я жива. И я не одна.

– Ты в порядке? – повторяет он. Его голос настоящий. Надежный. Если надо, он бы оказался рядом.

– Да, – отвечаю я.

Бэн молчит, я пока не вешаю трубку, слушаю, меня утешает его присутствие, звук его дыхания. Так мы сидим какое-то время, пока я не успокаиваюсь настолько, чтобы лечь спать.

В семь утра я подхожу к машине, со мной коробка пончиков и два стаканчика кофе.

– Мы что, копы? – спрашивает Бэн.

– Ну, выслеживаем кое-кого.

Он показывает мне листок бумаги.

– Я заправился. И разузнал, как ехать к дому твоего отца.

Отец. Дом отца. Совершенно незнакомое мне понятие. Как будто мы куда-то на луну собираемся.

– Спасибо.

Он протягивает мне листок, я какое-то время стою в нерешительности. Гарри сказал, что за последние десять лет мой отец переезжал шесть раз. Мне от этого стало не по себе, хотя не знаю, чего я испугалась – что я не найду его или что найду.

Я хватаю листок.

– Хочешь за руль?

Я качаю головой. Слишком нервничаю.

Бэн как будто понимает и, когда мы выезжаем на шоссе, начинает болтать. Он рассказывает, что рос в мекке сноубордистов, а денег на то, чтобы заняться этим спортом самому, не было, так что они с братьями творили всякие безумства, например, надевали чехлы на скейты и съезжали по склонам на них.

– Джеми, мой старший брат, однажды сразу обе руки сломал.

– Ой.

– Бэнд во многом похож на Траки. Тут живут такие же хиппи-голодранцы, любители активного отдыха.

Я киваю.

– Так, нам уже сворачивать с трассы, говори, куда дальше.

Через несколько минут мы подъезжаем к ветхому красному деревянному дому. Двор перед ним завален всяким барахлом: ржавая газонокосилка, пластмассовые игрушки, диван, из которого лезут внутренности.

– Это он?

– Это адрес, который мне дал Гарри.

– Войдешь?

Я смотрю на грязный двор. Не особо похоже на жилище хорошего человека с хорошей семьей, которое я себе воображала. Может, Гарри раздобыл устаревший адрес.

– Или можем подождать, посмотреть, кто выйдет, – говорит Бэн.

Да. Так лучше. Я киваю.

Мы паркуемся напротив дома. Бэн пьет кофе и съедает штук шесть пончиков. Я смотрю, как пробуждается дом. Включают свет. Поднимают жалюзи. Наконец, где-то через час, лениво открывается дверь, из которой выходит девочка. Младше меня, лет четырнадцати. Она недовольно собирает какое-то барахло с газона. Через некоторое время неровной походкой выходит и малыш в футболке и подгузнике. Девчонка берет его на руки. Я недоумеваю. Она – его дочь? И малыш тоже его? Или это ее ребенок? Может, вообще не тот дом?

– Хочешь, я схожу? – предлагает Бэн.

– И что скажешь?

– Не знаю. Что продаю что-нибудь.

– Что?

– Да что угодно. Кабельное. Косметику. Чертовщину какую-нибудь.

Мы раздумываем, что делать, и тут вдруг раздается легкий рев, потом он становится все громче и громче, пока не начинает напоминать раскаты взрыва – легендарный мотор «Харли-Дэвидсона». Он останавливается прямо рядом с нами, и мы с Бэном сползаем по сиденьям. Мотоцикл подъезжает к этому самому дому, там несколько раз рявкает, прибавляя газу, и ребенок заходится от страха. Девчонка берет его на руки и начинает орать на этого непонятного мотоциклиста. Он выключает двигатель, снимает шлем. Это мужчина, но он стоит к нам спиной, так что его я не вижу, но замечаю ненависть на лице девчонки. С грохотом открывается дверь, выходит женщина с короткими темными волосами, с сигаретой в одной руке и детским поильником в другой. Она тушит сигарету, берет на руки ребенка и начинает ругаться с мотоциклистом.

Я смотрю на все это, как будто в кино. Ссора продолжается. Она вручает ему ребенка, который начинает орать, и мужчина сразу же передает его девчонке. Женщина что-то говорит, он колотит рукой по сиденью мотоцикла. Затем разворачивается и смотрит в мою сторону, хотя меня не видит. Но я его – да. Волосы у него такие же каштановые, как и у меня, миндалевидные серые глаза с ореховым оттенком, как и у меня, и оливковая кожа, как и у меня.

Как и у меня.

Крики продолжаются. Девчонка сажает ребенка и, расплакавшись, убегает. Ребенок принимается выть. Женщина берет его на руки и уходит в дом, хлопнув дверью, и вскоре он тоже хлопает дверью гаража.

Бэн смотрит на меня. Потом на дом. Потом снова на меня. И качает головой.

– Что? – спрашиваю я.

– Бред какой-то.

– В смысле?

Он опять смотрит то на дом, то на меня.

– Внешне он похож на тебя, а ведет себя точь-в-точь как мой отец.

Я молчу.

– Ты нормально? – спрашивает он через какое-то время.

Я киваю.

– Пойдешь? Или вернемся попозже, когда он, может, успокоится?

В детстве я любила воображать, что мой папа – бизнесмен, летчик, зубной врач, человек из другого мира. А он оказался не такой. Я, конечно, и так это знала. Нечему удивляться. Триша всегда называла его донором спермы. Наверняка у них это было один раз, и случайно получилась я. И нет никаких сказочных причин, почему он не приезжал и не ответил на мое письмо и ни разу не послал мне сраную открытку ко дню рождения. Он наверняка и не знает, когда я родилась. Откуда? Для этого надо было бы, чтобы мое существование для него что-то значило.