Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
А самое противное, что внешне все выглядит сплошной идиллией, смотрел бы со стороны да умилялся. По утрам Лева с Наташкой приветливо здороваются, и Саша так же — приветливо, не кукситься же на них своим внутренним раздражением. Хотя, говорят, это неправильно, это вроде как лицемерие. Надо кукситься, если очень хочется. Нельзя в себе держать, потом еще хуже будет. Да, надо… Но разве через себя переступишь? Через воспитание, через годы, через привычку к обязаловке-вежливости? Если уж натура отравлена этим ядом, глупо думать, что доза его была изначально неправильной, слишком большой по правилу Парацельса…
Наверное, она хорошая девочка, эта Наташка. И талантливая, как Лева говорит. Но ей-то от этого не легче! Она ж со своим талантом все пространство вокруг себя захватила! И ведет себя так, будто ее, как личности, тоже проживающей на этой территории, вообще не существует! Даже когда разговаривает о чем-то конкретном, будто в упор не видит, а думает о своем. Глаза светлые становятся, дымчатые, и улыбка блуждающая на губах — ах, извините-простите, я здесь и сейчас в данный момент не присус-с-вую… Я там, вся внутри, вся в себе…
Как жить с человеком, который тебя в упор не видит? Который с тобой разговаривает, а на самом деле не присус-с-вует? А?
Однажды вдруг явилась со своим велосипедом — целый пакет продуктов приволокла. Бухнула на стол, деловито начала выкладывать пакеты, банки и баночки в холодильник. А у Саши тут же отвратительно меркантильная мыслишка в голове задребезжала — это что же, она уже и до Левиной зарплаты добралась? Иначе откуда столько покупок, далеко не самых дешевых — семга, икра, огромный кусок «Рокфора»…
А Наташка вдруг обернулась, глянула удивленно, будто услышала ее мысленное хулиганство, проговорила тихо:
— А у меня сегодня халтурка нечаянная образовалась, Александра Борисовна… Вот, решила запасы пополнить… Хотя я совсем в продуктах не разбираюсь, я глазами покупала! Все не то купила, все неправильное, да?
Конечно, ей стыдно стало. Мыслишка поганая про «Левину зарплату» скукожилась, уползла в тень. Но совсем-таки не исчезла, пришептывала оттуда, из тени — погоди, мол, не вечер еще… Не добралась, так доберется. Не хитростью, так затуманенным взором свое возьмет. Ведь как-то сумела она Леву этим затуманенным взором обаять вусмерть? И вообще, очень хотелось бы знать — надолго она здесь задержится? Может, перезимует, как перелетная птица, и улетит в свое талантливое космическое пространство? Чего ей тут?.. Они с Левой люди обыкновенные…
Однажды Саша не удержалась-таки, спросила его в лоб, когда Наташки дома не было:
— Лева, а у тебя это надолго?
— Что надолго, мам?
— Ну, вот это все… — обвела рукой по разложенным на полу листам ватмана с какими-то непонятными иероглифами.
— Хм… Я не понял. Это ты про Наташку, что ли?
— Ну… да…
— А что такое, мам? Мне казалось, вы с ней поладили…
— А я со всеми стараюсь ладить, сынок, как ты успел заметить. С кем ты женихаешься, с теми и ладить стараюсь. Уж как умею, как могу.
— Да, мам. Ты у меня классная.
— Ага… Как та рыба, которая сама себя из пруда выловила, сама себя почистила, на сковородке поджарила и на тарелочку уложилась. Ели рыбу, ели, хвалили — такая классная… А косточки потом выбросили.
— Это ты к чему? Не понял твоих аллегорий. Ты что-то против Наташки имеешь, да? Так это ты зря, мам… Знаешь, я иногда смотрю на вас на обеих и думаю — до чего ж вы похожи… Ведь вы очень похожи, мам, и по характеру, и по темпераменту, и даже внешне! Наташка такая же — вещь в себе, своим внутренним миром питается. Иногда такие перлы выдает, что…
— Мне неинтересно, сынок, какие она выдает перлы. Я тебе конкретный вопрос задала — у тебя это надолго или как? К чему мне готовиться?
И сама чувствовала — понесло. Рыба не захотела на раскаленную сковородку укладываться, наддала хвостом, выскользнула из рук. И задрожало слезно внутри, захлюпало в носу, пошло голосом в плаксивую высокую ноту:
— Я не могу так больше, сынок, не могу… Я не знаю, мне не привыкнуть… Мне очень трудно, понимаешь ты или нет?!
— Мам, что ты…
— Да ничего! Говорю же тебе — не могу больше! Устала!
Как назло, хлопнула дверь, звякнул металлом велосипед. Наташка пришла. Лева растерянно моргнул, развел руки в стороны, а Саша застыла на слезном вдохе. Испугалась предстоящей сцены-неловкости. Опустила голову, быстро прошла на кухню, даже не глянув на Наташку. Открутив кран с холодной водой, торопливо плеснула себе в лицо. Потрогала щеки — горят… Фу, как неловко, нехорошо все, неправильно! Валерьянки накапать, что ли?
Лева пришел за ней на кухню, сел за стол, стал смотреть, как она возится с каплями. Вздохнул тяжело.
— Где она? — спросила Саша тихо, мотнув головой в сторону кухонного проема.
— В нашу комнату ушла. Спросила, что с тобой. А я не знаю, что с тобой, мам… Ну чего ты, в самом деле?
— Да не знаю я, Лева… Объясняю же тебе — тяжело мне. Не знаю, может, я уже привыкла жить одна… Что мне теперь, квартиру менять? Нет, я бы разменяла, не вопрос! Но конкретно для тебя бы разменяла, для одного! А так… Ты ведь опять отдашь! Она забеременеет, и ты отдашь! Где я на тебя столько квартир напасусь? И сколько можно вообще… Тебе уже двадцать шесть лет… Взрослый мужик, а мать должна…
Наверное, все это было ужасно, то, что она говорила. Но ведь говорила же. А главное, все это было неправдой. Потому что она не хотела, не хотела это говорить! Наверное, накопившаяся неврастения последних дней вывернула все наизнанку. А на самом деле она не хотела…
Резкий голос Левы прозвучал сквозь этот ужас, как звук пощечины:
— Хватит, мама, я понял! Все, мы уходим! Прямо сейчас уходим! Я понял, все, больше не надо!
Подскочил пружиной, шагнул к выходу, крикнул в сторону комнаты, где затаилась виновница их ссоры:
— Наташка, собирайся, мы уходим! Будем квартиру искать! А пока у Егора с Дашкой в студии перекантуемся! Ничего, найдем! Комнату, угол, сарай, шалаш в лесу, дупло в дереве! Собирайся!
Она пошла за ним, как сомнамбула, протягивая руки и приговаривая слезно:
— Погоди, Лева… Я не хотела… Да погоди, зачем ты так…
В узком коридорчике увидела, как Лева открыл дверь в комнату, как мелькнуло на миг лицо Наташки — разъяренное, как у голодной лисицы. Никогда у нее такого лица не видела. И осела на корточки у стены, обхватив руками голову — да что ж это такое, господи…
Нет, она не хотела подслушивать. Само так получилось. Просто почему-то открылась в комнате дверь… От сквозняка, наверное. И голос Наташки выплеснулся наружу. Отрывистый, злой.
— …Что значит, не понимаешь свою мать! Значит, дурак, если не понимаешь! И я тоже хороша, идиотка… Она же воспитанная, она себя в кулаке держит и не умеет, чтобы напролом… Чтобы говорить как есть… Почему я это понимаю, а ты нет, Лева? Да, у нее накопилось, да, ей тяжело! Это нормально, Лёв! Мы сами с тобой дураки, дальше своего либидо не видим! Нам хорошо, а окружающее нас не волнует! И окружающие тоже! Это же стыдно, Лёв, это же… Ну, я не знаю, какой чистоплюйский эгоцентризм!
Лева забурчал что-то в ответ, Саша не расслышала. Почему-то Наташкин голос более звонко в диалоге звучал. И на пределе искренности. Да, да… В такую минуту, когда нутро наизнанку вывернуто, по-особенному остро чувствуешь правду и ложь. Болезненно чувствуешь, как свалившееся на голову откровение.
— Иди, извинись перед мамой! Слышишь? Иди! Или… Или я уйду сейчас… Я правда уйду, Лева!
Саша вдруг автоматически протянула вперед руку, замотала головой, словно хотела сказать — нет, не уходи… Потом вдруг опомнилась — чего она тут?.. В коридоре, у стеночки? Вдруг Лева сейчас выйдет, а она под дверью сидит!
Встала, на цыпочках ушла к себе в спальню. Присела на кровать, застыла в недоумении. Что это сейчас было такое? С ней, с Левой, с Наташкой? Что-то плохое и… что-то очень хорошее произошло.
Вдруг побежали по щекам теплые слезы. Когда раздался в дверь тихий стук, лицо насквозь было залито слезами. Лева с Наташкой вошли, сели с двух сторон, глядели виновато-испуганно.
— Мам, прости… Я дурак, мам.
— Нет-нет, это ты меня прости, сынок… Это все неправда, что я тебе наговорила!
— Мам, я больше не буду тебя обижать, никогда.
— Он больше не будет, Александра Борисовна, честное слово! — смешно продекламировала Наташка, совсем по-пионерски. Потом осторожно дотронулась ладошкой до ее плеча. — И я тоже не буду, честное слово…
— Чего ты не будешь?
— Ну… Не знаю. Со временем разберемся, чего я не буду. Я и сама пока не знаю чего. Знаю только, что очень люблю вашего сына.
— Мам, и я Наташку люблю… И я не знал, что так умею любить, правда. Помнишь, мы недавно с тобой говорили про эту песню, как ее там… «Восточная», что ли? «Льет ли теплый дождь, падает ли снег?» Я смеялся, а ты сердилась, помнишь?
