Бахыт Кенжеев - Плато
- Трудный денек, - сказала она.
Гость смотрел в прямо перед собою, на бульвар, который невесть почему и бульваром-то назывался - ни одного деревца, только знай ползут в гору переполненные автобусы, да урчат у светофора, чихая, огромные автомобили.
- Слушай, а я тебя знаю. Ты клиент.
Гость поднял недоуменные глаза. Та девица, три месяца тому назад, в полутьме казалась ему куда старше. Он покраснел и рванулся прочь - бежать как можно скорее, плевать на тень Василия Львовича, скорбно глядящую на него с той стороны бульвара.
- Не уходи, дело есть.
Он нехотя остался.
- Я три месяца болела, работать совершенно не могла. И как раз после того случая.
- Так и случая никакого не было,! - почти вскрикнул Гость. - Ты что, забыла?
- Ты был не то пьяный, не то под кокаином, - кивнула она, - повторял, что тебе надо выговориться, и молол что-то на своем языке.
- Ну так какие претензии?
- Ты про СПИД слышал? Он ведь от вашего брата идет, от голубых. Стоит поймать - и через год тебе полный каюк. А когда у тебя не получалось, я старалась. Штуки всякие делала. Если бы я знала, что ты голубой, я бы в жизни с тобой не легла. И делать бы ничего не стала. Скажи, только как на духу - у тебя его нет? СПИДа в смысле? Мы всегда, всегда работаем с резинками. Мало ли что. А у вас как?
- С какими резинками? Ты спятила?
- Так я и думала, - личико тощенькой осело, она прикрыла глаза. - Пидорас чертов. Даже про резинки не слыхал. Зачем ты лезешь к нашей сестре? Тебе мужиков мало? На кой черт ты вообще к нам приехал, в Аркадию? Катись в свою Швецию людей гробить. Скотина.
Возле них уже замедляли шаг прохожие. Новая вакханка вцепилась бедному Орфею в рукав, не давая даже поднять чемоданчика с горячего асфальта. А с Екатерининской заворачивал на бульвар Святого Себастьяна знакомый автобус с диковато озирающимися пришельцами из потустороннего мира. Не удавалось даже привычно отступить в полутьму таверны, чтобы не заметил шофер. Сейчас ее подружки действительно попортят мне физиономию. А ведь у нее и сутенер должен быть, гибкий, похожий на мертвеца бледный юноша с разноцветной татуировкой на исколотых шприцем предплечьях.
- Клиентуру отбивает, - визжала тощенькая, - заражает всех своей чумой.
Вырвался, и, волоча чемоданчик по земле, шагнул назад, к хриплой музыке и запаху застоявшегося сигаретного дыма. Наткнувшись на кого-то спиной, дернулся было в сторону - но правую руку уже скрутили так мастерски, не пошевельнуться. Он вскрикнул, будто заяц, которому после долгой погони вцепился в холку волк - выронил чемоданчик - и левый локоть, вместо того, чтобы вдарить под дых обидчику, также оказался заведенным за спину. Тощенькая мгновенно замолкла и застыла, дрожа.
- Подыми его портфель, Жан-Франсуа, - сказал невидимый обидчик.
- Бросьте дурить, - с облегчением выдохнул Гость по-английски, - больно.
Чья-то мосластая рука сграбастала чемоданчик, и арестованного повлекло назад, где на цветном телеэкране под потолком суетливо совокуплялись розовые девицы и волосатые молодые люди с такими же незначительными лицами, как у сидящих в зале над пенистым бочковым пивом в граненых кружках. Через пожарный выход его вывели на задний двор, прямо к полицейской машине.
- Приставал к прохожим, - отрапортовал сержант в участке, - задержан согласно приказу провести облаву.
За окном притормозила еще одна полицейская машина. Из нее вылезла тощенькая.
- Вы сорвали мне рабочий день, - сказал Гость лейтенанту.
В кабинете раздался дикий гогот.
- Документы, - сказал лейтенант.
- Я ни к кому не приставал, - пожал плечами Гость.
- Два дня тому назад вы приставали к туристам.
- У меня такая работа! - выкрикнул Гость. Шутка судьбы начинала становиться утомительной. Он закрыл глаза и услыхал сквозь регот полицейской братии тонкое, тонкое отдаленное комариное пение. Июньское солнце бесстрастно било в зарешеченное окно кабинета. В дверях, рядом еще с одним полицейским, стояла тощенькая, и если бы ей позволили говорить, наверняка сказала бы что-то вроде "Доигрался", или "так его". - Удалите из кабинета посторонних, лейтенант. - Он сердито нагнулся, сердито открыл чемоданчик с пачками книг.
Нет, лейтенант слыхом не слыхал об Аркадском Союзнике. Телефон начальства Гость дать отказался. На его счастье, в чемоданчике нашлось две книжки карманного формата, напечатанные мельчайшим петитом.
- Вот, - кинул их на стол лейтенанту Гость. - Библия. На славянском.
- Так бы сразу и сказали, - поморщился сержант. - Извините. Вам достаточно моего личного извинения? Жан-Франсуа! Ришар! Вы что у меня адвентистов обижаете? Вы что, в Отечестве?
Жан-Франсуа и Ришар за стеклянной перегородкой смущенно переглянулись. Рванулась и тощенькая к Гостю - с видимым облегчением, даже, пожалуй, раскаянием на размалеванном лице. Но он прошел мимо, не оглядываясь. Женщине с короткой стрижкой не напишешь об этом глупейшем происшествии, и коллегам не расскажешь - засмеют и задразнят, хотя с каждым, наверное, такое случалось, кому пришло в голову устраивать пост в таком нечистом месте. И что теперь прикажете делать, когда все моряки уже разбежались по магазинам, электроники и порнографическим кинотеатрам?
- Ну, извини, адвентист, - тощенькая, догнав Гостя на улице, снова взяла его за рукав. - И почему я на тебя подумала? Сроду не работали голубые в этом месте. И одет ты не так, и староват для такого ремесла. Затмение нашло, честное слово.
- Катись ты.
- У меня тоже никакого настроения работать. Когда забирают в участок, лучше не возвращаться. Повестку какую-то всучили. Суки лягавые.
- Ты где живешь? На Парковой? Ступай к своему дружку, он тебя утешит. Есть у тебя дружок?
Она покачала головой.
- У нас кооператив. Три девушки. Дружок у меня был раньше. Всю выручку отбирал, колотил. А полгода назад перекололся и умер. Я тогда тоже кололась, а после похорон почти перестала.
"Наверняка все врет, - ожесточался Гость. - Сейчас расскажет, как ее соблазняли, как на панель послали, чтобы наркотики добывать. Знаем. Читали в газетах. И в книгах тоже читали." Но сказал он вслух совсем другое.
- Чем же ты болела?
- Хрен его знает, швед. Доктор говорит, нервное, но откуда ему знать. Резинки резинками, а всякой заразы на работе много. За смену, бывает, и по десять человек пропускаешь.
- Разве это люди, - почему-то сказал он.
- Ты же сам такой.
- Да, я и сам такой.
- Ну и зря ты так.
- Почему? - он замедлил шаг.
- Думаешь, мало вашего брата?. Вкалывать надо, детей воспитывать, за дом выплачивать, жена вечерами пилит. Никакого веселья в жизни нет. Приходят, деньги платят, а иногда даже и не хотят ничего, или не могут. Вроде тебя. Выговориться их тянет, это да. Потом ищут меня по всей улице. Мне даже цветы приносили, - она на мгновение умолкла. - Пойдем, а? Только за гостиницу выложишь двадцатку, без этого нельзя, а так бесплатно.
- В подарок, что ли?
- Я же тебе день испортила. А что ты адвентист, это ничего. Ко мне и такие приходят. Не бойся, на этот раз получится. Постараюсь.
Глядела она вниз и в сторону, будто что-то потерянное высматривала на обочине мостовой, в неряшливых ворохах тополиного пуха. От ночного приключения трехмесячной давности у Гостя остались в памяти только заплеванные ступени гостиничной лестницы, маникюр на пальцах дежурного за конторкой, да предупредительный взгляд кого-то круглоголового, коренастого, покуривавшего в углу полутемного холла. Как же ее звали? Ивонна, вот как. А запомнилось так мало, потому что у той ночи был густой привкус литературщины. Взращенный на изящной словесности Гость (один из главных его секретов) болезненно ревновал ее к подлинной жизни. Переулок, где они встречались с Елизаветой, был тысячекратно описан в рассказах и романах. Шум ее платья казался цитатой из хрестоматии. Вдохновенные ночные беседы с друзьями о смысле жизни ничуть не выбивались из добросовестной традиции отечественной литературы. Всю жизнь, в сущности, успели прожить за него герои романов - во всяком случае, в самых своих завлекательных моментах, и он, живой и дышащий, ничем не мог перещеголять этих придуманных личностей. (На том же, кстати, погорела несчастная Сюзанна, помните?) Тяжелые крупинки туши на ресницах Ивонны, черная юбчонка с серебряным шитьем, колье поддельного жемчуга - подлинными были и несомненными. Отчего же поднималось в Госте мутное озлобление, почему, спрашивается, начинала зудеть кожа знакомым приступом сенной лихорадки?. Итак, господин Татаринов, - думал он, почему-то обращаясь ко мне, - мы присутствуем при завлекательном моменте - нарождающейся любви публичной женщины к нашему герою, также волею судеб брошенному на дно общества. Сонечка и Раскольников. Духовное возрождение. Герой просыпается к новой жизни, вдруг понимая, что дорог этому падшему существу и может купить ему швейную машинку, чтобы оно (существо) со слезами радостной благодарности отринуло свое порочное прошлое. Можно еще жениться, как было модно среди разночинной интеллигенции в прошлом веке. Или, действительно, переспать с ней - на манер Ницше, только с гонореей вместо сифилиса. Господь Бог любит искусство пародии.
