Мариуш Вилк - Дом над Онего
— Вот ты говоришь, что работы в Заонежье нет, — спустя некоторое время отозвался Борис, — а я не могу найти человека забор подлатать. Мужиков в деревне полно, с утра до ночи шатаются без дела, а предложишь конкретную работу, оказывается, что у них нет времени — то рыба клюет, то похороны…
— В том-то все и дело, что люди тут разучились работать. Сколько же я намордовался с мужиками за эти три года — одному Господу ведомо. Слов нет! Сначала мы мечтали отреставрировать дом в старом заонежском стиле и приглашать летом знакомых — музыкантов, художников, писателей. Словом, сделать что-то вроде дома творчества, места встреч польской и российской интеллигенции… К сожалению, когда взялись за дело, все наши мечты пошли прахом. Оказалось, что во всем районе Великой Губы нет плотницкой бригады, которая могла бы заняться ремонтом. С печниками такая же петрушка. А потом оказалось, что работать тут вообще никто не хочет. Твердят, что «невыгодно», лучше сидеть на пособии по безработице. Впрочем, как они могут работать, если то лыка не вяжут, то маются с похмелья?
— С такими только Сталин мог справиться! Быстренько бы приспособил их к труду. Хоть бы и в лагере.
— Ха! Попробуй сказать это вслух — такой шум поднимется, что сам будешь не рад… И так уже вопят — и в Польше, и в России: Владимир Владимирович, мол, культ Сталина возрождает. А ты о лагерях размечтался…
— Ну хорошо, а ты о чем думаешь? Чего улыбаешься?
— Так ты меня припер к стенке! Я считаю, что рабам, то есть людям с рабским сознанием, от рабского труда никуда не деться.
— Ай-ай-ай! Представляю, что скажут о тебе в Польше, когда прочитают про наш разговор.
— Вот я и улыбаюсь. Приехал в Россию пятнадцать лет назад сторонником демократии и всеобщих гражданских свобод, а уеду, видимо, трибуном рабства и трудовых лагерей. Можно сказать, со мной в России случилось приключение в духе маркиза де Кюстина, только наоборот.
— Не ты один такой. Твой земляк Феликс Дзержинский тоже приехал к нам, полный высоких устремлений и идеалов, а познакомившись с российской реальностью, первым делом организовал трудовые школы, то есть лагеря. Хотя некоторые публицисты утверждают, что именно лагеря породили наплевательское отношение мужика к работе и что рабский труд деморализует…
— Почитали бы лучше сначала «Мужиков» Чехова или «Деревню» Бунина. А прежде всего «Письма из деревни» Энгельгардта[146]. Пайпс[147], американский знаток России, утверждает, что книга Энгельгардта — ключ к пониманию российской деревни XIX века. Так же считали Маркс и Ленин.
— Но эти произведения описывают другие географические широты и рассказывают о российской деревне, в которой до 1861 года господствовало крепостное право, вне всяких сомнений сформировавшее рабское отношение мужика к труду. Мы же с тобой оплакиваем северных крестьян. Эти крепостного права никогда не знали — так откуда же рабские инстинкты?
— Во-первых, не забывай, что крепостное право было отменено в России всего на два года раньше, чем рабство в Америке. Во-вторых, если ты прочтешь описания карельской деревни XIX века, то заметишь, как мало она отличается от орловской или смоленской. Загляни хотя бы в отчет Николая Лескова о путешествии по Олонецкой губернии в 1893 году. Русского мужика он узнавал по «ленивой походке». Впрочем, позволь я процитирую: «При входе в финский дом приятно удивляла меня чистота, порядок и благосостояние, о которых понятия не имеют неизменно грязные, вечно пьяные и полуголодные мои соотечественники». Таких примеров я могу привести множество.
— Верю и не спорю. Я только спрашиваю тебя — иностранца, то есть человека, глядящего со стороны, — чем объяснить подобное положение вещей в русской деревне?
— Не хочу разглагольствовать о русской деревне вообще, потому что тема это слишком обширная, а другие регионы я знаю плохо — неплохо познакомился только с Севером… Так вот, чем дольше я тут живу, тем больше убеждаюсь: Север не создан для оседлой деревенской жизни. Тут можно только кочевать.
— Как это? А сельскохозяйственные традиции Заонежья?
— Это исключение, подтверждающее правило. Начнем с вопроса: когда и почему на Севере возникло сельское хозяйство? Если мы сравним традиции земледелия в других районах мира, то увидим, что сельское хозяйство на Севере — лишь краткий эпизод его истории, занимающий несколько столетий, в то время как человек тут появился сразу после схода ледника, то есть примерно десять тысяч лет назад. Аборигены землю не обрабатывали. Новгородцы-ушкуйники — тоже… Они шли сюда за рыбой и шкурами пушного зверя. Сельское хозяйство на Севере насадили первые поселенцы — православные монахи, а на широкую ногу поставили раскольники. Именно они сделали Заонежье крестьянским центром Севера, рассадником старообрядчества.
— Ты хочешь сказать, что вера в царство небесное не противоречила земному труду.
— Если бы не вера в труд на земле как путь спасения, во-первых, и преследования раскольников в центральных областях России, во-вторых, то сельскохозяйственная культура не развилась бы здесь до такой степени — это уж точно! Здешние природные условия не способствуют земледелию. Короткий период вегетации, частые заморозки даже летом, каменистая почва… Достаточно прочитать «В краю непуганых птиц» Пришвина, чтобы схватиться за голову — какой это был тяжкий труд! Просто земное чистилище — неудивительно, что они верили, будто после такой жизни сразу попадут на небеса.
— Ты не упрощаешь?
— Скорее пытаюсь уловить общую тенденцию. Конечно, не только раскольники на этих территориях занимались земледелием. Люди бежали на Север от татар или от крепостного права, некоторые попадали сюда в ссылку — и всем им, хочешь не хочешь, приходилось как-то выживать. То есть кормиться! Помогали им вода и лес — одна земля бы не прокормила. Вместо муки использовалась сосновая кора. Позже мужики стали уходить из деревни на сезонные работы в город, предоставляя бабам копаться в земле. И как только подворачивалась возможность, оседали в городе навсегда. И сегодня то же самое. Большевики ненадолго приостановили эту миграцию — отбирая паспорта и тем самым привязывая крестьян к колхозам. Сегодня процесс вымирания деревни уже не остановишь. Свободный рынок диктует свои законы. Один из них заключается в том, что земледелие на Севере экономически невыгодно. Кто хочет жить, а не выживать — руки в ноги, и айда! Дебилы и алкоголики постепенно вымрут сами… и Север снова опустеет.
— Есть еще естественные месторождения, лес. Кто-то будет добывать…
— Во-первых, для этого не нужны оседлые жители. Повсюду на Севере работают вахтовым методом. Зачем строить вокруг шахты или нефтяного поля всю инфраструктуру — ясли, детские сады, школы, больницы и так далее, — если можно привезти бригаду на несколько недель, а потом заменить ее следующей? Это тоже своего рода кочевничество. А во-вторых…
— Почему ты замолчал?
— Думаю, стоит ли углубляться в мистику. Недавно я читал размышления японских мастеров дзен на тему Пустоты, и буддистская Пустота стала ассоциироваться у меня с Севером. Пустоту можно созерцать, то есть «кочевать по ней умом», а все попытки заполнить ее лишь высасывают энергию. Взгляни на Север сквозь призму этой метафоры. Сколько он впитал в себя человеческого пота — и что в итоге? Где железные дороги, которые неимоверным трудом строили лагерники? Где поставленные на вечной мерзлоте города? Где поселки, шоссе, поля? Исчезли, словно канули в черную космическую дыру. Взять хоть икону Малевича «Черный квадрат». Это не Мать-Земля, а Мать-Пустота. Впрочем, если уж быть точным, главное достоинство фуллерена, входящего в состав заонежского шунгита, которым Казимир Малевич якобы рисовал свой черный квадрат, — пустота!
* * *Теперь о шунгите. Это один из наиболее загадочных минералов на свете. Первым о черном сланце Заонежья написал в 1792 году Озерецковский в своем «Путешествии по озерам Ладожскому и Онежскому». Сланец этот местные жители растирали и использовали вместо чернил. Его называли «чернядь». Давно было известно, что он делает почву более плодородной.
Как всегда бывает в России, минералом заинтересовалась прежде всего военная промышленность. В 1812 году на Александровском пушечном заводе в Петрозаводске чернядью выкрасили орудия для войны с Наполеоном. Потом выяснилось, что краска обладает антикоррозионными свойствами, и ею стали покрывать корпуса кораблей. Вскоре ее начали использовать и в литейной промышленности (она оказалась также жароустойчивой), и в типографском деле.
Черным сланцем пытались даже заменить мрамор при строительстве Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге.
Через некоторое время пошли слухи, что черный сланец из Заонежья напоминает антрацит. И снова все определили интересы армии. Россия готовилась к войне с Турцией и срочно нуждалась в топливе для военных кораблей. Топливе, которое заменило бы английский уголь… Так в Заонежье у всех выходов на поверхность месторождений заонежского антрацита появились — ни с того ни с сего — столбы с государственным гербом, а в топках русских военных кораблей начали под руководством инженера Мещерина испытывать новое топливо. Как всегда в подобных случаях, газеты подняли шум: мол, кто за этим стоит и кому это выгодно? Сплетням и спекуляциям не было конца. О результатах экспериментов Мещерина рассказывали небылицы. А заонежский антрацит в топках кораблей тлел и теплился, но не горел.
