Ильза Айхингер - Великая надежда
Канун. Что такое канун? Может, он лежит, как пирог-плетенка, между вашими окнами? Так не оставляйте же его там. Ждите нежданного. Не ждите, что ваши часы идут совершенно точно и ваш воротничок сидит совершенно ровно. Не ждите, что снаружи за вашими ставнями станет тихо, когда утихнет непогода. Ждите, что начнется пение. Слышите? Не быстро, как поют солдаты, которым приказано быть веселыми, не громко, как поют девушки, которым положено быть грустными, нет, совсем тихо и немного хрипло, как поют маленькие дети, когда ложится туман. Слышите? Это доносится издалека. Это доносится оттуда, откуда и вы тоже пришли. Слишком далеко, говорит полковник. Полковник ошибся.
Безмолвно сидела Эллен между полицейскими. Полицейские смотрели прямо перед собой.
Скорее заткните себе уши, пока не стало слишком поздно! Вам разрешено слушать, но не прислушиваться, полковник это вам запретил, слушать, а не прислушиваться, где граница между этим? Вы ее не переступите, через границу нужно идти босиком. Поставьте сапоги на подоконник, потому что завтра день святого Николая. Радуйтесь, радуйтесь! Имя исполнилось, имя забылось, имя стало для вас песней. Прислушайтесь к пению из-за плотно закрытых ставень и повернитесь к себе самим — поют внутри вас. Далекое становится близким, поставьте сапоги на окно. Яблоки, орехи и миндаль, и чужая песня, полковник ошибся.
Эллен сидела прямая, как свечка. Полицейские судорожно вцепились руками в колени. Полковник ошибся. Надо петь тихо, когда становится мрачно, тише, еще гораздо тише, как поют дети по ту сторону запертых ставень. О чем вы поете, о чем вы поете? Эллен слегка пошевелила длинными ногами. Полицейские притворились, будто ничего не слышали. Властно тикали часы, но все зря: объявления, что были вывешены кругом по стенам, с каждой минутой все больше расплывались. Звонкие сообщения переходили на шепот и наконец умолкали перед чужой песней. Что поют, что поют? Распахните ставни!
Полицейские крепче прижались сапогами к твердому деревянному полу. Один из них встал с места и опять испуганно сел. Другой тер себе лоб. Они начали разговаривать, громко закашляли, но ничего уже не помогало. Отворите ставни, зачем вы медлите? Сорвите светомаскировку и распахните окна. Высуньтесь подальше из самих себя.
Они наклонились над подоконником. Их глаза были ослеплены, так что сперва они ничего не могли понять. Звенели цепи, застенчиво смеялись дети, и епископский жезл ударял о влажную мостовую. Небо затянули тучи. Человек на луне исчез. Человек с луны спустился на землю. Не смотритесь слишком много в зеркало. Знаете ли вы, что вы переодеты в маскарадные костюмы? Белый плащ, черный рог, а посредине песня.
Снег повалит — завтра день святого Николая,Вот какая радость, скоро снег повалитИ завтра день святого Николая,Выставьте сапожки в окошки,Завтра день святого Николая, и сапожки черт унесет,А за них он принесет вам крылья,Крылья, чудесные крылья,Крылья, чудесные крылья,Крылья для бури,Крылья на продажу!Как звучит последний стих?Крылья на продажу!
Полицейские захохотали во всю глотку. Сквозняк свирепо дунул им в затылки, встряхнул их как следует. Караулка тонула в темноте, одиночество плясало вокруг шаткого барьера. Дверь стояла нараспашку. Эллен исчезла. Полицейские в ужасе засвистели в свои короткие свистки, бросились вдоль по коридорам, в ворота, затормошили часового на углу, прочесали множество улиц и вернулись обратно.
И пока один из них бежал по лестнице наверх, другой высунулся из окна и еще раз услышат далеко-далеко этот чистый мятежный голос: «Крылья на продажу!»
Не удивляйтесь
Яблоко перекатилось через край. Мрачно и выжидающе улыбнулась шахта лифта. Она ценила в себе многое. Она услужливо скрывала свою способность различать добро и зло. Бедное яблоко. Надкушенное и гнилое. Надкушенное и так и не доеденное. Виноваты Адам и Ева — гнили становится все больше. А отходы весят тяжелее, чем все роскошные яства.
Эллен испуганно вскрикнула и посмотрела вниз. Яблоко исчезло. Гнилое яблоко, только и всего? Ведра у нее в руках заколебались и застонали в суставах. Они стонали под грузом гнили, стонали под грузом тайн. И их стон был как ропот впервые собравшихся заговорщиков: почему мы так тяжко нагружены? Да, мы созданы, чтобы служить, но они превратили нас в крепостных. Кто дает вам право нас унижать? Кто дает вам право ставить мир вещей под власть рода человеческого?
И ведра угрожающе закачались в холодных, перепуганных руках Эллен. Разве они догадывались, что их подслушивают? Что кто-то из племени их тиранов, из тех, кто, возвысившись над миром вещей, злоупотребляет своей властью, настолько забудется, что начнет понимать их язык? Кажется, они догадывались, что так оно и есть, их гнев рос, и они пронзительно визжали, как маленькие пленники, которых ведут на работу, приплясывали, и сопротивлялись, и разбрасывали вокруг себя свой груз: апельсиновые корки, похожие на маленькие, упавшие с неба солнца, консервные банки, вспоротые и опустошенные, но не утратившие былого блеска. И всякую осторожность они щедро выплескивали через край.
Дарите бездумно, возлюбленные! — гласит заповедь.
Эллен бежала вниз по лестнице, словно за ней гнались по пятам, но это уже не помогало, ведра бушевали у нее в руках, бушевали во имя всех закрытых сундуков, всей зажатой в тиски красоты, всех оскверненных вещей. И Эллен знала, что месть совсем близко.
Мы — лишь знак, символ, и чего вам еще? Разве в вашей власти хватать то, что вы не можете понять, и утаивать то, что вы не хотите отпустить? Не ройтесь слишком глубоко в ваших шкафах и не цепляйтесь слишком крепко за коньки ваших крыш, потому что они искрошатся. Выйдите, пожалуй, еще раз на балкончик, выпрыгнувший из серой стены, словно забытый отважный порыв, полейте еще раз цветы, посмотрите вслед реке и уходите прочь. Измерьте глубину своими сердцами. Больше ни для чего не осталось времени.
Эллен перебежала через фабричный двор. Ее руки дрожали. Молотки по-прежнему с пением падали на камень, и их песня была греховно печальна. Это была песня без доверия, песня, которой никто не слышит.
Мимо прошел мастер и рассмеялся:
— Ты все теряешь!
Эллен остановилась и сказала:
— Я хотела бы потерять еще больше!
Но мастер прошел мимо.
Издали доносилось гудение взлетающего истребителя.
О, вы себя обогнали и остались далеко позади, — насмехались ведра. — Все точно рассчитано, и все же отныне вас может спасти только то, чего вы не рассчитали! Вы все использовали до последней капли — где же она, эта последняя капля? Ее требуют обратно.
Солнце, растрепанное тенями, лежало на песке. Эллен уронила ведра, руки у нее горели. Она замела солому и мусор большой метлой в угол двора. Куда делись последние остатки? Их требуют обратно!
— Быстрее, Эллен, быстрее, мы упускаем время!
Эллен откинула голову и поднесла к губам сложенные рупором руки: — Что вы сказали?
Звонкий и одинокий, ее вопрос взлетел к растерзанным небесам.
Те, что были на плоской крыше, в разноцветных развевающихся платьях, низко перегнулись через черные перила.
— Поднимайся, немедленно поднимайся, на той стороне стоят пушки! Нам надо закончить, пока не закончим, не уйдем отсюда. Свои мечты домечтаешь позже! Мы хотим домой. Грядет всеобщая тревога! — Как слепая белая галька, падали их голоса в подстерегающую бездну.
Эллен поставила швабру назад к стене.
— Где ваш дом? У вас что ни мечта — то большая тревога, но где ваш дом?
Она опять послушала сердитые голоса высоко у себя над головой. Но кто ее звал, кто на самом деле ее звал? Она напряженно прислушалась. Слева и справа стояли, помятые и скользкие, оба ведерка, во имя всех вещей освобожденные от последних остатков, полные светлой пыли и тайной мудрости, дырявые и чудовищно невозмутимые.
Не удивляйтесь облакам дыма на вашем горизонте, это возвращаются ваши собственные бесчинства. Вы жаждете хватать — так хватайте сами себя. Разве вы не искали замену незаменимому?
— Скорее, Эллен, скорее!
Снова застонали, сопротивляясь рывку, ведра. Ржавчина окровавила Эллен руки. Голова у нее закружилась. Высоко и безжалостно вздымалась дымовая труба. Стук по камню затих. Небо как будто стало бледнее. Маленькая зеленая деревянная дверь, ведущая со двора в подвал, была распахнута и весело ходила взад-вперед под весенним ветром.
— Чего вы от меня хотите? — испуганно спросила Эллен. Умоляющая немота пала на широкий утоптанный двор.
Склад жался к стене дома. Сирена на крыше напротив замолчала от надежды.
— Может быть, я и сама знаю, — пробормотала Эллен. Она подхватила ведра, толчком распахнула дверь в подвал и заковыляла вниз по ступеням. Ее окружила сырая тьма. Над двором по-прежнему стояла тишина — глубокая и недоверчивая. И сирена по-прежнему молчала.
