Сол Беллоу - Хендерсон — король дождя
Я кивнул, но оставался настороже.
— Ваше величество, объясните, пожалуйста, простыми словами, что это значит — Повелитель дождя? — А про себя подумал: «Это все, чем они благодарят меня? Однако…»
— Теперь вы Санчо.
— Не знаю, хорошо это или плохо. По чести говоря, такое большое сборище тревожит меня. Некоторые из ваших людей смотрят так, словно хотят расправиться со мной. Умоляю, не отдавайте меня им на растерзание.
Опираясь обеими руками о землю, Дафу перевалился на паланкине поближе ко мне.
— Вы мне нравитесь, мистер Хендерсон. Моя симпатия к вам растет с каждым часом. Вам не следует ни о чем тревожиться. Вы теперь Санчо, и единственное, что они хотят, — чтобы вы не отказывались от звания Повелителя дождя.
— И тем не менее, ваше величество, обещайте мне перед казнью дать возможность послать последнее «прости» жене. В сущности, она замечательная женщина, всегда хорошо ко мне относилась. И отпустите на волю Ромилея. Он тут вообще ни при чем.
Мне послышались голоса приятелей, собравшихся там, дома, на вечеринку: «Наконец-то проныра Хендерсон получил по заслугам. Как, вы не слышали? Он поехал в Африку и пропал. Верно, затеял драку с дикарями, и те его прирезали. Туда ему и дорога… Знаете, говорят, что его поместье оценивается в три миллиона. Думаю, он понимал, что свихнулся, и презирал людей за то, что не привлекали его к ответственности. Гнилой был человек». «Сами вы, подонки, гнилые». «Всю жизнь он впадал в крайности». «Послушайте, вы, дурачье, я впадал в крайности для того, чтобы жить. Жить, несмотря на то что наш мир горше лекарства. Неужели вы ни хрена не понимаете? Не верите, что после смерти человек рождается второй раз, потом третий и так до бесконечности? Думаете, раз человек помер, туда его, в канализацию?»
— Мистер Хендерсон, что за нелепые подозрения? Почему вы думаете, что мы хотим причинить зло вам и вашему человеку?
— Но почему они так смотрят на меня? Они — это Бунам, пастух с кожаным передником и черные дикари.
— У вас нет никакой причины бояться нас, — ответил африканский король. — Они хотят, чтобы вы руководили очисткой водоемов и колодцев. Говорят, само небо послало вас к нам. Вы сказали, какая завидная участь — быть душою народа. Теперь вы тоже — душа народа.
— Хорошо, но я понятия не имею, как очищают водохранилища.
— Не скромничайте, Хендерсон. Вы рождены для больших дел.
Я встал на сиденье. Под ногами у меня был странный белый камень-известняк с витиеватыми узорами прошлого, заключающий в себе целый мир, — больше, чем один мир, мир миров. Под бесноватые крики и шум я спустился. Сзади ко мне подошел Бунам и снял с меня шлем. Стареющая высокая женщина-генералиссимус, кряхтя, нагнулась и стащила с меня башмаки, а потом стянула помятые, нечистые шорты. Бунам начал обматывать мне торс виноградной лозой и пальмовыми листьями, а генералиссимус стаскивала с меня последнее хлопчатобумажное прикрытие срама. «Нет, не надо!» — умоляюще выкрикивал я, но трусы были уже ниже колен. Случилось страшное: я остался голышом. Единственным моим одеянием был теперь ходящий волнами воздух. Я отупел, лицо горело от стыда, я судорожно глотал ртом воздух и попытался прикрыть свой агрегат листьями, но Тату, предводительница амазонок, успела сунуть в них плеть-многохвостку. Вещи мои куда-то утащили. Ноги заплетались, я едва не падал, но стареющая амазонка поддержала меня и подтолкнула вперед. Народ завопил: «Санчо! Санчо!» Да, это был я, Хендерсон, иначе — Санчо. Мы выбежали из арены и понеслись по кривым проулкам селения. Камни царапали мне подошвы, в животе бурчало от страха. У меня, принца дождя, нет, Повелителя дождя. На бегу амазонки громко пели. Перед глазами мелькали бритые головы и разинутые рты. Голый Повелитель среди полуголых женщин. Горячие камни обжигали ноги. Генералиссимус Тату приблизилась ко мне, крича: «Я-на-бу-ни-хо-но-мум-мах!» Я тоже вопил во всю мочь. По дороге ковыляли несколько стариков. Амазонки ударами прогоняли их прочь. Я голый прыгал с лозой и пальмовыми листьями в руках, нагоняя ужас на всех, кто попадался на пути. Покачивались на железных прутьях черепа. Мы добежали до виселиц. Я пулей пронесся под казненными, вокруг которых кружили стервятники. Задыхаясь от быстрого бега, едва сдерживая слезы, я спрашивал себя: «Куда, к черту, мы несемся?»
Местом нашего назначения был большой пруд, водопой для коров. Десяток амазонок набросились на меня и кинули меня вводу, к стоящим там коровам. Пруд был мелкий, всего-то шесть-семь дюймов глубины. Мои ноги увязли в иле. Неужели они хотят, чтобы меня засосало болото? Но мне тут же протянули два прута, я схватился за них и был вытащен на берег. С меня стекала вода и грязь. «Хороши шуточки!» — мелькнуло в голове. Однако женщины и не думали шутить. После бега и омовения в коровьей купели защитная зелень слетела с меня, и я опять стал гол как сокол. Но взбесившихся амазонок не интересовал мой срам. Они крутили меня и вертели, как хотели, подхлестывая плетками. Того, кто справился с Муммахой, силача и великана Санчо, Хендерсона, гражданина Соединенных Штатов Америки, капитана в отставке, кавалера медали «Пурпурное сердце», участника боев в Африке, на Сицилии, неутомимого искателя, грубую и жалкую личность, упрямого старого повесу со сломанным зубом, угрожавшего покончить жизнь самоубийством. О вы, властелины небес и верховные силы, пощадите меня, не кидайте в помойную яму, где сожрут меня шакалы и косточки разгрызут! О двух вещах прошу: о милосердии и справедливости. «Да будет твоя воля. Услышь меня, Господи!»
Мы бежали по опустевшим дорожкам, крича и громко топая ногами под барабанный бой. Продолговатые облака, похожие на органные трубы, начали тем временем понемногу застилать небо. Амазонки вопили как оглашенные, и я, ковыляя между ними, пытался сообразить, кто я и откуда. Мгновенно вспомнилось: Повелитель дождя. Но каков смысл этой сумасшедшей гонки? Куда и зачем мы несемся?
Облака сгущались, поднялся ветер — густой, с тяжелым дымным запахом, удушливый. Не хватало свежего воздуха. Генералиссимус обливалась потом и задыхалась и тем не менее, закатив глаза, подталкивала меня все дальше и дальше. К голове огнедышащей лавой приливала кровь, я чувствовал себя Везувием за миг до извержения. Зловеще свистели плети, и я гадал, что они делают, эти дикарки. После сильного порыва ветра вдруг сгустилась тьма. Стало темно, как в поезде, который на исходе дня мчится в тоннеле под Гудзоном. В такие минуты я всегда закрывал глаза.
Сейчас, напротив, я открыл глаза, открыл в изумлении: беснующаяся вереница повернула назад, к арене, где в ожидании сидели соплеменники. Дождь еще не полил, и голосов я не слышал, будто кричали за какой-то перегородкой. Но я услышал слова Дафу, так как мы уже оказались перед его ложей:
— Мистер Хендерсон, а ведь вы, пожалуй, проиграли пари.
Он подал знак генералиссимусу Тату, и толпа заполнила середину арены, увлекая туда и меня. Сердце тарахтело, словно мотор у старенького трактора, голова шла кругом, а глаза слепил нестерпимый блеск, как в тот полдень, когда мы с Эдвардом шли по берегу Тихого океана. Вокруг ни души, на водной глади ни паруса, ни многоэтажных ярусов теплохода — только белые гребешки волн да чайки, повздорившие из-за рыбы.
Я снова видел, как вставали с мест туземцы и вопили по-дикому, их вопли влетали в мою голову, словно в улей, а сверху по повелению Муммахи нависали тяжелые облака. Несусветные гам и гомон покрыл мощный львиный рык.
Подле меня кружили в танце амазонки, если вообще можно назвать танцем это безудержное коловращение. Они больно толкали меня крутыми бедрами. Мы постепенно приближались к группе истуканов. Поверх их голов на нас смотрели Хуммат и Муммаха.
Мне хотелось зарыться в землю, чтобы не участвовать в непотребном кощунстве, ибо амазонки накинулись на богов со своими плетками-многохвостками. Я бы понял, если бы это было ритуальное действо, когда все делается понарошку, когда удар — прикосновение, поглаживание. Нет, дикарки хлестали истово, нещадно, не щадя ни богов, ни собственных рук.
— Остановитесь! — вскрикнул я. — Что вы делаете?!
Малые идолы качались под ударами, те, что повыше, терпеливо сносили издевательство. Дети тьмы повставали со своих мест и закричали, как чайки над штормовым морем. Я упал на землю, повторяя «Не надо! Не надо!», но Тату подняла меня на колени, сунула в руки хлыст и подтолкнула в спину. Я подполз на коленях к богам и, превозмогая себя, ударил два раза, выполняя тем самым обязанность Повелителя дождя.
— Не могу, не могу! — повторял я. — Лучше убейте меня. Поджарьте на медленном огне! — И зарылся лицом в песок.
Кто-то ударил меня по затылку. Краем глаза я увидел, что амазонки снова пошли в пляс. Одновременно они хлестали плетками друг друга, богов и меня. Я стал защищаться обеими руками. И в этот миг прогремел гром. Небо заволокло тучами, засвистел ветер, полил дождь. Полил как из ведра. Затопляя каждую ложбинку, как море при наводнении затопляет берега Голландии. На земле заиграли фонтанчики, точно разрывы ручных гранат. По лицу избитой Муммахи потекли слезы. Мокрые амазонки принялись обнимать меня, а я стоял как вкопанный и не мог оттолкнуть их. Из-за пелены дождя ничего вокруг не было видно.
