Дмитрий Добродеев - Большая свобода Ивана Д.

Разбирательство длится долго — больше года. Все это время он мастерит по дому, ходит пить пиво в биргартен, раз месяц приходит в суд — на показания. Проходят месяцы, и суд выносит привычный вердикт: зарплату выплатить целиком, восстановить на службе, а главное — возместить моральный ущерб. А это ни много ни мало миллион марок. На эти деньги Циплер покупает двухэтажный дом, переезжает со всей семьей. Американское начальство матерится, но ничего поделать не может с этим проклятым бисмарковским социализмом.

Юра Дерябкин идет домой. Дома его ждет жена — немка с каменным лицом. Он входит, пригнувшись как бобик, садится ужинать. Жует с умильно-постной миной. Дерябкин — сын власовца, простого русского мужика. Который променял Родину на шкурный интерес, осел в Германии. Жена готовит невкусно, не по-русски.

Дерябкин работает на станции давно, построил дом. Его главное хобби — секс, что как-то не вяжется с простецким лицом и небольшой корявой фигурой. Еще с тех времен, когда власовцы заправляли на станции, ему поручена подборка женских голосов для микрофона.

Сегодня на станции он очень близко узнал певичку с Украины. Прослушал ее в кабине, потом уединился с ней в аппаратной, где стоит кожаная кушетка, залоснившаяся за многие годы. Она тронула его душу, спев после секса романс под гитару, и он взял ее на подработку.

Дерябкин поднимается в мансарду, начинает составлять список гостей на съезд Организации российских зарубежных скаутов-разведчиков — ОРЮР. Он пишет какие-то фамилии, а сам вспоминает, как летом со своими скаутами и рюкзаками карабкался на гору в Оберзальцберге. Перед его глазами на фоне гор возникают пухлые губы певички с Украины.

Входит жена — сухая, чопорная, с волевым прикусом. Дерябкин съеживается, как будто боится принять удар. Но нет, проносит. Скаутмастер облегченно вздыхает. Она проплывает с подносом в подсобку. А он смотрит в записной книжке — кто завтра на прослушивание.

В конце 80-х на станции новое хобби — радистки. Невесты по вызову. Термин взяли из бессмертного Штирлица: там есть «радистка Кэт». В разгар Перестройки им, радисткам, облегчили выезд из Союза. Стало возможным вызывать их по приглашению в Мюнхен. Все эти девицы — из Сибири, с Урала, из Питера… Москвичек не любят — капризны. Сотрудники пишут в приглашении, что обязуются обеспечить их жильем и содержанием.

Они их кормят, поят и имеют по полной. Не только ньюсмейкеры, но даже ничтожные корректоры и копи-бои имеют набор отборных девок по вызову. Они их трахают и трахают, и трахают. Потом прощаются и вызывают новых. Отходный промысел. Но времена меняются, и девки становятся умнее. И начинают цепляться за Германию. Что многим удается. А между сотрудниками вспыхивают ссоры — из-за этих самых радисток. Товар становится дороже, а сами радистки умело вбивают клин промеж самцов. Радистки не хотят назад в Россию, они хотят шопить в Неметчине по полной. Наступает кризис жанра. С распадом СССР этот жанр прекращает существование: все россиянки могут выезжать в Германию без особых ограничений.

Денис Пекарев и Егор Фишман вызывают из Совка одну и ту же радистку. Это случилось по ошибке: копи-герл Марина, известная сводница, скинула им один и тот же адрес девушки из Самары. Наташа, так зовут радистку, сперва живет у Фишмана. Целый месяц. Он любит ее, балует. Потом она сворачивает шмотки и переселяется к Пекареву: он обещает на ней жениться и обеспечить ПМЖ в Германии.

Следует разборка. Они встречаются на узкой тропе в Английском парке — Фишман и Пекарев. Рука Фишмана сжимается в кулак и почти что обрушивается на переносицу Пекарева. Но разум возобладает, драки не будет. Соперники расходятся. Она остается с Пекаревым, а еще через две недели приступает к работе на радио «Свобода» в качестве копи-герл. Теперь ее из Мюнхена клещами не вытащить.

Кадровик Дон Вест — высокий, дородный мужчина с холеным лицом и щеточкой седых усов. У него широкий таз, как у большинства американцев. Когда он шагает по коридорам радио, все почтительно расступаются. Его появление на радио не случайно, как и у всех. На рейсе Лондон — Нью-Йорк он познакомился с одним из директоров станции и позабавил его секретами эльзасской кухни. После чего был зачислен.

Вест — типичный представитель современной западной, и прежде всего американской бюрократии, у которой все ушло в хитрость и гедонизм. Главное — не принять опасного решения и не сморозить глупость, имеется в виду — не допустить что-нибудь политически некорректное.

Остальное — по фигу. Белоснежные улыбки, ласковые комплименты и беспощадная кадровая политика в вопросе найма и увольнений. Вот это — нынешний Запад.

Он сидит в крутящемся кресле, часами говорит по телефону, пьет кофе, потом покидает кабинет. Выходит на Оттингенштрассе, окидывает взором корты, чистые аллеи. Вест очень рад, что он не в Штатах. Здесь — культура, белые люди, чудесные биргартены и социальная защита. А там — заплеванные неграми тротуары, невкусная еда и постоянная угроза увольнения.

Вест выходит из здания, важно застегнув светлый пиджак, садится в трамвай и едет до Шиллерштрассе. Там он выходит, садится в баре, выпивает кружку «хеллес», выкуривает сигарку. Затем заходит в секс-шоп, удобно располагается в видеокабине, смотрит двенадцать или тринадцать порнопрограмм, а затем, достав салфеточку, самоудовлетворяется. Выходит из кабины с непроницаемым лицом, садится в трамвай, неторопливо едет домой. За ужином говорит с женой о станционных проблемах. Ночь проходит спокойно. Утром он снова на радио.

Повышение по службе

Февраль 93-го. В этот вечер Иван пьет с Дженнингсом. Как обычно, Дженнингс интересуется всем, что происходит в русской службе, делает короткие пометки в записной книжке. Кто с кем из насекомоядных спит, кто проигрался в казино, кто тайно сочувствует Советскому Союзу. Они сидят в гостиной на вилле Дженнингса. Жена американского разведчика ушла спать наверх, и они поглощают Maker's Mark — любимый напиток американца. Это куда лучше, чем надоевший Jack Daniels. Пятнистый сеттер лежит у их ног.

Дженнингс недоволен. Он говорит Ивану: «Долбаные журналисты подставили нас! Опять поганая статья в «Нью-Йорк Таймс»! Какой-то вредитель сидит на станции и снабжает прессу компроматом». Иван держит постную мину — из солидарности. Алкоголь уже ввел его в благостное состояние. Ему ясно, что компромат сливает изгнанный с позором Матусевич. Но надо ли говорить это Дженнингсу? Тот сам сворачивает тему: «Ладно, забудь!»

Они по-мужски напиваются, им не мешает тоталитарная американская жена. В такие минуты Ивану начинает казаться, что он понимает душу белого американца. Это самые несчастные люди на свете, на них давят политкорректность, начальство, жены, законы о харассменте… Американец хотел бы все послать подальше, как русский мужик, а его ограничивают даже в алкоголе и табаке.

Ночная пьянка с Дженнингсом. Разговор на полутонах. Очень напоминает ему разговоры с Гюнтером в Грюнвальде и Игорем Сергеевичем в Будапеште. Почему он так ценит чекистов? Он и сам толком не знает.

А кто такой Дженнингс? Он честный американский разведчик. У него печальные глаза — по долгу службы. Такие же глаза у немца Гюнтера и у русского Игоря Сергеевича. Их печалят досье, к которым они имеют доступ. А в этих досье — продажная человечья натура. Наверное, Дженнингс любит свою Родину. Но куда больше он любит свою семью, свою собаку. Иван видел, как по воскресеньям Дженнингс обедает с семьей в «Пицца-хат», как нежно помогает детям, как терпеливо жует вместе с ними пиццу и запивает кока-колой.

Уже за полночь Дженнингс делает ему предложение. Иван может стать начальником отдела новостей. До сих пор отделом командовал Уэйн Браун — пожилой американец, когда-то взятый на воспитание семьей эмигрантов из России и говорящий по-русски. Но он уже сошел с ума, этот старый хрыч. Нужен новый, цепкий человек, хороший интерпретатор и коммуникатор. Иван подходит на это место. Он далек от склок власовцев и сионистов, монархистов и демократов, он сам по себе, он абсолютно отчужден, и это очень устраивает Дженнингса. Иван — настоящий человек без свойств, каким и должен быть разведчик или писатель.

Дженнингс дает ему необходимый инструктаж: никому не препятствовать, не мешать. Соблюдать лишь элементарную трудовую дисциплину. Он сам зорко следит за тем, чтобы националистические и экстремистские тенденции насекомоядных не прорывались слишком сильно. Тогда это нарушает интересы США. Нужно бить правой рукой сионистов, левой власовцев, а ногой — скотоводов из «бабайских» редакций.

Ивану смешно. Его внутренний имам смеется. Он даже мог бы написать псевдонаучный опус в духе Шпенглера — типа, срединный путь между сионизмом и черносотенством, или опыт прохождения отрешенной мысли по ту сторону идеологем.