Дубравка Угрешич - Читать не надо!
Пока я пишу эти строки, миллионы людей в 52 странах по всему миру смотрят телесериал для тинейджеров «Баффи, убийца вампиров», юные вьетнамцы наслаждаются американской музыкой в ресторанной сети «Апокалипсис сейчас», иранцы сходят с ума по «Титанику», телесериал «Хранители залива» показывают везде от Северной Америки до Китая, Опра Уинфри сплачивает телезрительниц во всем мире, а Джерри Спрингер становится идолом спрингеризации всех сторон общественной жизни: политики, культуры, журналистики, телевидения.
Лишь «фундаменталисты» не смотрят ничего. И кроме них никто не хочет, чтоб его исключили из глобального братства. Наш золотой век потребления черпает свои доходы из всеобщей жажды принадлежать ко всемирному братству.
Поезд — эта тоже метафора
Летом 2000 года я путешествовала на поезде. В нем ехала одновременно со мной примерно сотня писателей, в большинстве своем молодежь, из более чем десяти европейских стран. Мы путешествовали примерно месяц с половиной, от южной Европы до северной. Сотня писателей — это не так уж много, но в какой-то степени это некая модель части населения, занятой деятельностью, имя которой литература. Мы проезжали по разнообразным районам Европы, в том числе и по «неблагополучным». Лет двадцать тому назад сотня писателей кинулась бы тут же писать воззвание, делать какое-то публичное заявление, как-то выражать свой протест. Пассажиры нашего поезда такого рода деятельностью не занимались. В конце путешествия писатели начертали пресноватое заявление, но касалось оно практической стороны писательского ремесла (призыв к Евросоюзу выделять больше средств на переводы с одних незначительных языков на другие, столь же незначительные). Писатели-туристы были явно удовлетворены своей культурной нишей: страна, населяющие ее народности, Евросоюз, Европа, литература. Мы проехали через двадцать государств, среди нас были белорусы, русские и литовцы, киприоты, турки и греки, сербы и хорваты. Но мало кто проявлял интерес к политике. Наших писателей бодрили лишь такие слова, как «кулуары», «сеть», «культурный менеджмент».
Выдвинутая Эко типология апокалиптиков и интегрированных интеллектуалов устарела. Почти каждый уже интегрирован. Апокалиптики, трагичные, занудливые, элитарные, — редкие птицы в нынешнем культурном пейзаже. Заниматься ими, противопоставив им себя, — что при отсутствии врагов все еще с удовольствием проделывают представители массовой культуры, — так же абсурдно, как какому-нибудь нынешнему сенатору от штата Техас в своей предвыборной речи бороться с коммунизмом.
«Оруэлл опасался тех, кто может запретить книги. Хаксли опасался, что отпадут причины запретить книгу, потому что уже не останется тех, кто захочет ее прочесть.
Оруэлл опасался тех, кто лишит нас всякой информации. Хаксли опасался тех, кто даст нам ее так много, что мы ссохнемся до пассивности и эгоизма. Оруэлл боялся, что Истина будет от нас скрыта. Хаксли боялся, что истина потонет в море ненужности. Оруэлл боялся, что мы сделаемся представителями порабощенной культуры. Хаксли боялся, что наша культура станет тривиальной, увлеченной чем-то наподобие филлиз, орджи-порджи и центробежной чушки-поскакушки[47]. Короче говоря, Оруэлл боялся, что нас погубит то, что мы ненавидим. Хаксли боялся, что нас погубит то, что мы любим», — утверждал апокалиптик Нил Постман, отмечая, что Хаксли был прав.
Что касается меня, до сегодняшнего дня я не была ни апокалиптиком, ни интегрированной. Я была гибридом, неким интекалиптиком. Теперь я интегрирована. Я прислушалась к совету Кундеры насчет того, что толковать о вездесущем просто неучтиво. Я решила влиться во всемирное братство, частью которого, возможно, и так уже была, только сама себе не хотела в этом признаться. Что правда то правда, выбора у меня нет. Покорное присоединение к всемирному братству наполняет меня почти метафизическим восторгом. Так остался ли в нас еще веселый дух? Разумеется, да.
2000
Ну, всего хорошего
Ну, всего хорошего, Благодарю вас за то, что вы случайно проходили мимо.
Домашние духи
Сжечь книгу можно разными способами. (Рей Бредбери)
Давайте-ка взглянем повнимательней на эти фотографии. Обе сняты 1 мая 1949 года, на первомайском параде в Белграде. Я была тогда младенцем сорока пяти дней от роду.
На первой — над колонной девушек лозунг: «Да здравствует Федеративная Народная Республика Югославия, страна свободы, демократии и прогресса!» Справа виден локоть, судя по всему полицейского. Юноши и девушки маршируют вслед за гигантскими книгами на колесах. На корешке горизонтально лежащей книги надпись: «Книги для народа». Вглядимся. На страницах распахнутой книги написано: «Вперед, к борьбе за выполнение пятилетнего плана строительства независимой и счастливой Югославии!» Раскрытая книга стоит еще на одной, названия которой не видно. Но буква «с» на верхней строке и потом буквы «ТАЛ» на второй предположительно означают, что это «Капитал» Карла Маркса. В 1949 году Югославия пребывала в разгаре серьезного конфликта с Советским Союзом и всеми странами Варшавского договора. Вот почему книга прислонена к «Капиталу» Маркса, а не к какому-либо труду Ленина или портрету Сталина.
Теперь — фотография вторая. Четыре книги сложены пирамидой, поверх нее — треугольник со звездой в центре (треугольник со звездой символизирует пилотку партизана, титовку). На нижней книге, обращенной к зрителю, написано: «Наш пятилетний издательский план». На корешке той же книги надпись: «Учебники». Поверх нее — книга с корешком «Литература», поверх нее — «Наука», на самой верхушке — «Книги для детей». Под названиями книг виднеются подзаголовки, разобрать которые трудно. Возможно, это цифры тиражей изданных книг. По толщине и размеру можно судить, что учебники играют наиглавнейшую роль в грядущем пятилетнем плане. На второй книге виден затемненный четырехугольник, кажущийся на фото знаком правки цензора. Но это щель в грузовике, за ней сидит невидимый водитель. На обрезе третьей книги написано «Просвещение» («Просвета»). Это название одного из крупнейших югославских издательств.
Эти фотографии первомайского парада были сделаны, когда я была полуторамесячным младенцем. Парады, которые я видела позднее по телевидению, выглядели иначе.
А через какое-то время Первомайские парады вообще прекратились. Из богатого репертуара коммунистических спектаклей дольше всех задержалось празднование дня рождения Тито. По сути дела спектакли кончились со смертью Тито. Правда, после его кончины еще пару раз праздновали годовщину его рождения под лозунгом тех дней — «Тито — и после Тито!»
Книги для народа!
Книги для народа! Искусство для народа! Таковы были ранние лозунги коммунистов, под чьим назойливым идеологическим крылом выполнялась программа распространения грамотности, просвещения масс, демократизации культуры. Даже сегодня иногда у меня в ушах призрачным эхом звучат коммунистические басни о бойких бабушках, в преклонном возрасте учившихся читать, или бесконечной веренице незрячих, становящихся учеными или чемпионами по лыжному слалому.
Даже мое появление на свет было отмечено книгой. Когда мой отец навестил маму в родильном доме, в качестве подарка он принес ей книгу, которую купил, потому что название показалось ему подходящим: Максим Горький, «Мать».
В детстве меня кормили коммунистическими сказками о детях крестьян-бедняков, которые, став взрослыми, подобно Николе Тесла изобретали электричество или били фашистов и становились политическими лидерами; которые могли свободно изъясняться на десяти языках и играть на фортепьяно, как Тито. Мои учебники пестрели лозунгами типа «Труд — спаситель», «Ученье — сила» и «Книги — наши лучшие друзья». Школьные учителя убеждали меня, что наука и искусство — наиболее почетные виды человеческой деятельности.
Первые годы коммунистической жизни в Югославии были наполнены разнообразной худоусественно — образовательной деятельностью. Даже самый крохотный городишко имел свой Дом культуры, где были кинозал, самодеятельный театр и библиотека. Самодеятельный театрик был в каждой деревне. Самодеятельность (самодеятельные кинорежиссеры, актеры, фотографы, поэты) демократизировала культуру в стране с преобладавшим крестьянским населением, какой и была Югославия до Второй мировой войны. «Гамлет» разыгрывался полуграмотными рабочими и крестьянами, но в результате люди, не подготовленные предыдущей жизнью к восприятию серьезных произведений, прекрасно знали, кто такой Шекспир и кто такой Гамлет. С приходом в дома телевидения самодеятельное движение мало-помалу иссякло, закрылись рабочие университеты и Дома культуры.
