Валя Стиблова - Скальпель, пожалуйста!
Я сажусь рядом. Делаю Румлу знак не прерываться и докончить обсуждение расписания. Могу теперь минутку беспрепятственно подумать о том, что узнал. В последнее время у меня бывал скептический настрой. У врачей моих нет настоящих условий для работы. Больные, уходя от нас, нередко говорят, что мы заслуживаем статуса крупной специализированной лечебницы с новейшей аппаратурой. Мы удовольствовались бы даже дополнительной площадью и штатами. Сколько раз я это во всех инстанциях тщетно пытался доказать. Говорил себе, что я плохой начальник, раз ничего не могу добиться. Всегда я слышал ту же отговорку: другие больницы в худшем положении — пока ничего нельзя сделать, придется годик-другой потерпеть.
Должно быть, мы все же неплохо поработали, если это получило такое признание!
«Конечно… — сказала бы Итка. — Получить-то оно, может, и получило. Да только у тебя ведь будет юбилей, а к юбилею обычно награждают. Так что не думай — это не бог весть за что!»
Но хоть она, возможно, именно так и сказала бы, настроение у меня не испортилось. Мне представились разные немыслимые вещи: явится некто и начнет действительно интересоваться всем, что мы сделали. Мы объясним ему, что некоторые ставшие теперь уже обычными операции впервые в мире произведены были у нас в клинике. Вскользь приведем цифру операций, сделанных за последнее десятилетие. Никто этому не поверит. Такое число вмешательств в маленькой клинике? Это же выше человеческих возможностей!
«Почти так, — слышу я свой ответ. — Но если бы нам создали условия, мы сделали бы много больше…»
Призрак Итки иронически усмехается: «И черта лысого тебе это поможет! Черта лысого!».
Я продолжаю безмолвный монолог, обращенный к неизвестному, который придет по случаю моего награждения и, выслушав, разрешит с ходу все наши проблемы. «Если я что действительно и сделал, — скажу я, — так это потому, что со мной был коллектив. Врачи, видящие смысл жизни в нашей работе. Люди, которые способны на любые жертвы и всегда во всем со мной заодно…»
Я слишком глубоко задумался. Вокруг вдруг воцарилась неловкая тишина. Румл зевал так, что едва не выворотил себе челюсть. Ружичка шлифовал ногти пилочкой для вскрытия ампул. Остальные смотрели на меня с кислыми минами. Понимали, что от мысли прооперировать Узлика я отнюдь не отказался. В углу под кем-то скрипнул стул, и у меня было забавное ощущение, что это Итка прыснула долго сдерживаемым смехом.
Я разом отрезвел. А что, собственно, мы сделали такого уж особенного? Оперировали — так ведь это наша работа! Ничего другого никто из нас не умеет. Нет, правда! В чем мы превзошли самих себя? Новые операционные методы внедряются повсеместно. Могли бы мы сравнить себя с умным технарем, который изобрел что-то эпохальное? Мы, разумеется, проводим операции на людях. Пафос нашей профессии. Честно говоря, это нам много легче, чем какому-нибудь инженеру совершить открытие. Любая наша операция сложна только в глазах непосвященных.
Одна моя больная приносит каждый год в определенный день цветы. Она еще молода, я — человек в летах. Тут нет ничего предосудительного. Но за что она мне их носит? Говорит, спас ей жизнь. Сделал элементарную операцию удаления опухоли спинного мозга, которую с успехом выполнил бы любой мало-мальски квалифицированный нейрохирург.
Или пожилая женщина, которую так мучил тройничный нерв. Я, видите ли, сделал чудо. Перерезал тройничный нерв. Теперь она совсем здорова и ходит мне показываться, будто совершает паломничество ко святым местам. Это прекрасно, но она не знает, что ей просто повезло. Вмешательство тут не всегда помогает. И все же я с тех пор — ее благодетель.
Вокруг меня соратники — а настроение неожиданно упало. Сидят и зевают. И вовсе они не заодно со мной, как за минуту перед тем я уверял себя. Они хотят жить спокойно. Боятся операции Узлика больше, чем я, потому что заранее переживают тот стресс, ту мою напряженность, которая отрыгнется им несправедливыми замечаниями и придирками, — боятся, что в случае неудачи я вымещу свою досаду на них. Жажда противоборства охватила меня. Как раз на Узлике была возможность показать, способен ли я на что-то большее, чем рядовой хирург. Дедушка верит мне, иначе и быть не может. На свете у него нет никого, кроме этого ребенка. Он исказил смысл моих слов? По-человечески это вполне понятно. Просто помнил все так, как ему хотелось услышать.
Шансов у Узлика кот наплакал, но ведь они все же есть! Что бы там ни говорили мои скептики, с утра уже готовившие себя в ординаторской к нашей беседе, совершить невозможное — вот настоящее дело. Только так человечество может продвинуться еще на шажок. Не велика заслуга оперировать по строго установленным канонам, когда почти нет риска.
— Вот что, уважаемые, — сказал я даже чересчур категорично, — если так трудно записаться на томографию, беру завтра Витека и еду с ним в Градец-Кралове сам. Они мне не откажут. Поглядим с коллегами томограммы, сравним с предыдущими, а там увидим.
Они восприняли это как отступление. Стали с удовлетворенным видом подниматься. Не знали, что им удалось поколебать меня только на время, а я снова был полон решимости и неравный бой принял.
Возьму с собой невропатолога, чтобы не быть там в одиночестве. Под невропатологом, понятно, подразумевался не кто иной, как Итка. Я тут же позвонил доценту Хоуру, ее шефу. Он, разумеется, не возражал. Будет только рад, если пани ассистентка покажет потом снимки всему коллективу. Случай такой интересный и поучительный!
Ладно, ладно, уважаемый пан доцент, дело-то ведь сейчас не в этом. Итка больше чем невропатолог. Итка — моя совесть. Моя чистая совесть. Мой бескомпромиссный друг. Вместе мы «Случай Узлик» приведем к благополучному концу.
Жена моя в глубине души обрадовалась, хоть и напустилась на меня.
— Слушай, ты хоть предупреждай, когда хочешь увезти, — услышал я по телефону. — Приятно разве, когда шеф перед всеми приказывает: «Завтра поедете в Градец-Кралове, профессор вас требует!»
— Ты права, разумеется… — второпях извинился я. — Дело очень спешное, я как-то не подумал.
Она мне не призналась, что, когда доцент ее вызвал, щелкнула каблуками и сказала по-военному: «Слушаюсь, товарищ доцент, будет сделано!» Это я узнал лишь позже, от одной из ее коллег.
— Понимаешь, я все еще раздумываю, должен ли я оперировать мальчика, — оправдывал я свою оплошность, — весь коллектив против, но мне кажется, они не правы…
— Да, это первый случай, когда вы не един дух и едина плоть…
— Оставь свою иронию! Они против, а мне на этот раз не хочется уступать.
— Ну, если лишь на этот раз, то с начальником им повезло, — продолжала меня провоцировать Итка. — Но ты боишься, как бы они не сочли с твоей стороны нескромностью, если вдруг операция тебе удастся.
Я рассмеялся.
— Иди ты в баню! Когда мы утром выезжаем?
Собрались рано. Узлик прыгал от радости, что поедет на прогулку в автомобиле. Но он нас задержал. Взял себе в голову, что не наденет коротких штанишек, а только длинные, с молнией, купленные дедушкой в Праге. Пришлось еще отыскивать свисток, который сестра накануне того дня конфисковала, потому что Витек не давал больным покоя. Перед самым отъездом объявил, что хочет кушать. Мы раздобыли ему две булки с маслом, и он умял их еще до того, как выехали из города.
Наконец мы оказались на магистрали. Если повезет, попадем в Градец в девять, полдесятого. Мы благодушествовали. Когда еще удастся так вот вырваться на целый будний день?
Однако день надо хвалить, когда он прожит. Где-то перед Садской машину стало трясти. Мотор заглох. Я завел его, немного проехал — и опять тот же странный ход.
Отказал двигатель. Потом уж, сколько я ни заводил, машина не трогалась с места. Витек на заднем сиденье как ни в чем не бывало свистел в свой свисток. Мы с Иткой растерянно смотрели друг на друга.
Я пошел поднимать капот, хотя и знал, что ни черта не обнаружу. Свечи тут ни при чем, мне их недавно поменяли, аккумулятор заряжен… Я тщательно проверил уровень масла — хоть что-нибудь делать… Мальчишка тем временем выкарабкался из машины и с интересом за мной наблюдал. Итка стояла на проезжей части и высматривала, кого бы остановить. По ее убеждению, наиболее подходящим для этого был грузовик. Во-первых, он почти всегда останавливается; во-вторых, шофер всегда разбирается в механизме. Как назло, мимо неслись одни частники, а им и в голову не приходило притормозить.
— Видишь, не едет, — сказал я мальчику. — Такая хорошая машина, а не едет.
— А почему у тебя нет «волги»? — ухмыльнулся этот негодник. — «волга» лучше, чем «шкода».
Однако! Ничего себе осведомленность. И это внучек лесника из Высочины!
Он начал прыгать около меня на одной ножке, распевая в такт:
— Нет бензину, нет бензину, ха-а-а…
