Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик
— Ну и отлично! — весело сказала Немка. — Тогда всем — умываться и готовиться к завтраку! — она посмотрела на всех по очереди. — Да, мальчики?
Аусвайс охнул от ненависти и убрел вдоль свалки, на поселок. Немка сделала еду из банок, оставила горячей и поспешила на свалку, сообщив:
— Мне сегодня надо непременно. Скоро аптека будет, я должна присутствовать.
Она подхватила подарочный крючок, поменяла короткую кирзу на длинную и бодро пошагала к зоне разгрузки. Мотор взял в руку ложку и задумчиво обозначил мысль:
— Слышь, Ваучер, а повезло нам все ж с Немкой-то, да? А то вот я думаю теперь — а как же без Немки-то было, а?
Ваучер согласно кивнул и тоже взял ложку:
— Хуй его знает как, сам не понимаю теперь.
Они посидели в молчаливой думе взаимности, не приступая к Немкиной стряпне. Мотор отложил ложку обратно:
— Слышь, Ваучер, а ведь ее ищут, а?
Ваучер не стал проявлять искреннего несогласия и тихо согласился:
— Я знаю… — и тоже убрал ложку, где была.
Мотор снова взял ложку:
— Ну и до каких будет неизвестность, как думаешь?
— А до тех, пока не найдут, — предложил изящный вариант сути версии партнер по счастью и тоже вернул ложку к себе. — Давай, Аусвайс вернется, спросим, а? — предложил он рассмотрение на затяжку. — Он же хитрожопый, Аусвайс-то.
— А если раньше найдут, у нас найдут если — нам что тогда, кирдык выйдет? — решил продолжить тему волнения Мотор.
— А чего, кирдык-то? — внутренне не согласился Ваучер, а наружне объяснил: — Мы сидим — она идет, мы — спать, она — тоже, сама. Мы ничего не знаем про нее, и она ничего не знает про себя, мы жрать сели — она с нами, мы ворошить пошли — она тоже пошла. Это ее воля, а нам — право.
— А кирдык? — несмотря на подробность доведения переузнал Мотор. — С ним-то как?
— Я считаю, оставим как есть, на риск, — твердо завершил обнаружение Ваучер. — Это дело священное. И доброе для нее. Смотри, как она от свалочной жизни зарозовелась — никаких румян не надо ходить.
— А если сама опомнится? — неожиданный поворот темы возник внезапно в непредсказуемости Моторова рассудка. — Опомнится, а после заложит насмерть, по факту недонесения?
Вопрос этот прозвучал, как настоящий для Ваучера врасплох. И тогда он оформил окончательно:
— Не опомнится. Пиздец. Точка! А опомнится — мы ей сами кирдык сделаем, если что…
Аусвайс вернулся с водкой и был не по образу поведения довольным и приподнятым. Они выпили, но совет уже решать не стали — тема себя исчерпала до Аусвайсова возврата…
С этого дня произошло обновление общения Немки с Мотором и Ваучером в сторону нежного признания отношений и непривычной им ласки проживания. Аусвайс по этим делам держал нейтралитет, но чего-то, казалось, выжидал, держа за пазухой булыжную неожиданность. Он по-прежнему валился сильно раньше других, но все равно обладал знанием, что с той поры, как они вылезли утром вместе, полноценной тройкой, спать уходить стали вечером тоже теперь тройкой, сдружив время залегания. Не знал он только — что там в логове и как. А там было так: они укладывались, после Немка целовала каждого на ночь, говорила «доброй ночи» и прижималась к одному близко и проваливалась сиюминутно в сновидение. А потом, к утру ближе, — к другому, и тоже по родственной обнимке.
Однако булыжная недвижимость на груди у Аусвайса раскалилась к середине лета до градуса полной неприязни к происходящему за границей дозволенного, и он решил определяться по большому счету. Утром он дождался своего «гутен морген», вместе со всеми принял питание по расчету, налил всем поровну, но много, а потом — пока Немка ушла в лес с ведром и тазом — уведомил извещение:
— Ну, вот что, браты! — начал он из неожиданного далека. — Я глядеть этого больше не желаю, и не будет так теперь.
— Чего не будет-то? — не врубился Ваучер. — Чего не глядеть-то?
— А того не глядеть, как вы с Немкой живете за так, как положено будто, а я вроде ни при чем остаюсь, в брезенте на троих.
Мотор вытаращил глаза с удивлением выражения и спросил:
— Ты что, Аусвайс, охуел на минутку? Это ж наша с Ваучером баба, мы ее нашли и к нам на постой определили. И она пошла с удовольствием. И теперь все делает и для тебя тоже по быту жизни. Мы ж с Ваучером ее любим теперь, как родную, и зла на нее не держим никакого. А только в радость. Ты забыл, поди, что такое радость, когда от бабы. Мы ее не трогаем даже — так просто любим.
— Ну! — утвердил аксиому Ваучер. — Все как есть правда, ты чего?
— Ладно, раз так, — Аусвайс перешел к вытягиванию главной карты разбирательства системы проживания, — тогда так, раз этак, — он залез рукой за пазуху и выудил сложенный вчетверо листок бумаги, — почитаем… — он надвинул железные кругляши на гляделки и начал с выражением озвучания:
— Гр. Эленбаум Юлия Фридриховна, 1944-го гэрэ. Ушла из дому 22 мая сего года, и до настоящего времени местонахождение ее неизвестно. Была одета в белый пиджак и белые брюки. Телосложения стройного, рост 164 сэмэ. Лицо удлиненное, нос тонкий, имеется горбинка, глаза карие, волосы темные с проседью. Видевших или знающих что-либо о ее местонахождении просим сообщить по номерам телефонов, указанных ниже, — он сделал паузу, загадочно посмотрел на слушателей домашней академии и добавил: — таких-то. Телефонов таких-то… — он потряс бумажку над головой. — Вот этих вот телефонов… И еще там ее фотка. Натурально похожая…
Ваучер с Мотором сидели, униженные и оскорбленные.
— Откуда? — глухо спросил Мотор. — Взял, говорю, откуда?
— От верблюда, — не стал скрывать сокровенности Аусвайс. — На всех ментярнях понавешано, на доске «Их разыскивает милиция». Иди вон в поселок, полюбуйся.
— Ну, и чего ты хочешь? — поднял на него взор глаз Ваучер.
— Хочешь чего, говорю, жук навозный?
Аусвайс усмехнулся:
— Да ты сам таракан безмозглый, а в говне, как и я, ковыряешься, только хули толку-то? Все одно по-моему выйдет, всегда выходило…
— Погоди. — Мотор придавил Ваучерово оскорбление и снова продолжил к Аусвайсу: — Так, чего надо тебе, говори…
— А того и надо, — взбодрился Аусвайс, — чего и вам надо, того и мне. Баба эта, Немка, Баум эта, Юля, пусть ко мне тоже ходит, как у вас, и тоже ночует, через раз. И пусть живет тогда, я даже не против. И с вами тоже не против. Тоже пусть. Через раз, по разу, через очередь…
Ваучер с Мотором сидели молча.
— А если против, тогда чего? — спросил Мотор в напряжении раздумья. — Ну, чего тогда-то?
— А тогда того! — Аусвайс весело потрусил над самой круглой верхней конечностью бумажкой. — Тогда назад в белую робу, под рученьки ментовские — и Немку вашу и вас с ней заодно, ее домой, к муженьку и деткам, а вас — сами знаете, по статье неприличной через предзонник — и в петушки, — он поставил на голову растопырку из пальцев вертикально и пропел ласковым дурком: — Ку-ка-ре-ку! А после — кирдык!
— На понт берешь, сука! — Ваучер в гневном расположении чувства передвинулся в сторону шантажа.
В этот момент из-за деревьев показался предмет дискуссии в самоличном исполнении, с пустым ведром и тазом. Аусвайс усмехнулся:
— Баба с пустым ведром всегда к несчастью, между прочим, да еще немка. Если вовремя не сговориться… — он спрятал бумажку. — Думайте, в общем, сроку — две сутки…
— Ты тоже, — снимая напряженность возбуждения ввиду возврата Немки, отмахнул его Мотор, — а то и тебе кирдык выйдет…
— Кирдык! — повторила тип неопознанной угрозы Немка. — Красиво как — кирдык!
Спать Аусвайс завалился как всегда — до восьми еще. Жара к этой июльской середине подобралась в таком виде, что терпеть ее возможность целыми днями сил было уже никаких и, спасаясь от ее терпения, Немка с мужиками старались высидеть в вечерней прохладе подольше сроку, чтобы успеть остынуть после солнечных сил. Сегодня, первый раз за всё, они не выпили ни граммульки, ни днем, ни после жара не хотелось. Они лучше пожгли костер и попекли молодую картошку — Немка выменяла на аптеку. И хорошо стало, как не было. Мужики забыли даже про Аусвайсову неприятность.
— Подождите, мальчики, — неожиданно сообщила Немка, — я сейчас, — она занырнула внутрь постройки и немножко там пошуршала. — Теперь заходите, — раздался оттуда Немкин голос, — только без папирос, пожалуйста.
Немка сидела на коленях с наброшенным суконным одеялом из в/ч-2864. Внезапно она откинула одеяло и осталась перед ними совершенно без ничего. Она собрала волосы сзади на резинку и спокойно так сказала:
— Мальчики, я хочу, чтобы вы тоже разделись. Совсем. И легли рядом со мной, — в полутьме застучали четыре кровотолкающих органа, два за грудиной — крепко и волнительно, и два — просто волнительно, но не шибко и не крепко, а кое-как. — Хватит жить по-свински. Мы же — семья. Устраивайтесь, я сейчас…
