Леонид Гартунг - На исходе зимы

— Всю деревню прошел, и никого знакомых… Или не узнаю? А пришел на кладбище — все знакомые.

— Отца-то могилу нашли?

— Нашел, — кивнул Тополев.

Асаня, должно быть, почувствовал неправду — отвернулся.

— Ну, давайте за стол. Катя ушла, а нам кое-что оставила. Ради встречи и ради новоселья… Вася, иди. Хватит валяться.

Из-за перегородки вышел Василий Лихачев. Они виделись мельком, когда перевозили Асаню.

— Вот теперь я узнал тебя, — сказал Тополев.

— Слава богу, — усмехнулся Лихачев, — а то я все боялся, вдруг не узнает?

Тополев внимательно посмотрел на него и ничего не ответил.

— Я водку не пью, — сказал он, заметив в руках Асани бутылку.

— Вот и напрасно, — проговорил Лихачев. Он выпил стакан, не стал ничем закусывать и ушел за перегородку. Через некоторое время позвал Асаню.

— Ты вот что, — заговорил он сначала тихо, потом все громче. — Юлию Александровну знаешь? Так вот, мне с ней надо поговорить. Понимаешь, крайне надо. Будь другом — сходи, скажи, я жду. Пусть сюда придет. Всего два слова. Но чтоб не откладывала. Скажи, очень нужно. Или постой… Дай карандаш. Я напишу ей. А впрочем, не надо записки. Так скажи. Где она может сейчас быть? В библиотеке?

Тополев, затаив дыхание, слушал, и даже сердце у него забилось учащенно. А Лихачев продолжал:

— Если в библиотеке, отзови, чтоб Иван Леонтич ничего не знал.

— Ни в какой она не в библиотеке, — возразил Асаня. — Она в сельсовет поедет. Должно быть, дома, собирается… Но я скажу.

— При Настеньке ничего не говори… Или обожди. Никуда не надо. Я сам…

— Куда ты сейчас?

— Это верно… Так все же сходи. Как у тебя нога? Ты не осуди… Милый ты человек. Дай я тебя поцелую. Понимаешь, такое дело. Один раз в жизни бывает. И обратно пойдешь — еще одну белую…

— А может, не надо? Я ж не буду. Мне тоже в сельсовет, свидетелем.

Когда Асаня ушел, из-за перегородки появился, пошатываясь, Лихачев. Сел напротив, водрузил на стол локти и уставился на Тополева пьяными глазами.

— Что вы так смотрите? — спросил Тополев.

— А почему не посмотреть? Первый раз живого писателя вижу. Их, наверное, не так и много?

Такой поворот несколько успокоил Тополева.

— Нет, не много, — подтвердил он.

— А что для этого нужно, чтобы книжку написать?

— Ну, этого в двух словах не скажешь…

— А платят хорошо?

— Хватает.

— Удивительное все же дело. Один брат колхозный кузнец, другой — писатель. Только одна беда — тот, который писателем стал, вдруг пропал… Это ведь удобно в некоторых случаях — взять и пропасть. Ни о ком не надо беспокоиться. Отец вдовый с малышом. Такие трудные годы, лебеду ели… Очень удобно было исчезнуть. Когда калеки работали, бабы да старики. Книжки писал, а брату ни одного письма… И деньги за книжки, должно быть, немалые, а брату ни копейки.

Тополев обозлился и подыскивал слова для достойного ответа, но в это время возвратился Асаня. Назревавшая было ссора погасла, Лихачев набросился с расспросами на Асаню.

— Нашел? Ну, что она?

— Говорит, что не может. Скоро ехать уже.

— Так чем она занята?

— По-моему, платье гладит.

Лихачев помолчал и сказал мрачно:

— Так оно и должно быть…

Потом пришла Катя. Собиралась, одевалась. Затем Асаня брился. Затем все уехали, и Лихачев остался один. Тополев мог бы и не ехать в сельсовет, но сам вызвался, как он намекнул, чтобы наблюдать нравы, а в действительности, чтобы не оставаться с глазу на глаз с Лихачевым и лишний раз увидеть Юльку. Весь этот день Тополев вспоминал о ней все определеннее и определеннее и сам удивлялся своим мыслям.

Никогда прежде не случалось Василию Лихачеву столько думать о своей жизни. Только о работе думал подробно, обстоятельно, а о себе — урывками, кое-как. Да и зачем о себе думать — все шло как у всех и жилось легко и быстро. Выбирать жизненных путей не приходилось — обстоятельства сами подсказывали, что и как. В школе учился — это само собой разумелось. Учился без труда, на лету хватал. Школу окончил — в техникум поступил. Куда поступить — тоже не он решал, больше родители, отец. Потом армия — делал, что приказывали. Потом женитьба. Возраст такой — все женятся. И опять выбирать не приходилось — Пана сама, можно сказать, на шею вешалась, влюблена была без ума. Да кроме нее, Василия никто и не интересовал. И вообще, собственная личность его была как-то на заднем плане. Так и шло все само собой.

До встречи с Юлькой он никогда не думал, что женщина может быть такой… А какой? Как сказать? До нее был Василий Лихачев — отец семьи, заботливый муж, а теперь он кто? Что она с ним сделала? Сперва старался побороть себя, противиться этому наваждению, потом махнул рукой — будь что будет. Она стала главной во всей его жизни, а все прочее опостылело. Взял очередной отпуск. Подал заявление, чтоб уволили… И теперь вот у Асани. Почему у Асани? Может, потому, что ни он, ни Катя ни о чем не спросят. Асаня такой — ему ни до чего дела нет. Или только кажется таким — не поймешь. А Катя — та из гордости ничего не спросит. Ни за что не покажет, что интересуется. Пришел — не спросили, зачем, надолго ли. Живешь — живи…

Чтобы чем-то занять себя, Лихачев прибрал немного, коту молока налил в блюдце. Потом бродил по комнате, маялся. Хмель понемногу проходил. Прибежала Светка. Спросила:

— Ты всегда у нас будешь?

— Поживу и уеду.

— Куда?

— Далеко.

Светка пахла морозом и шоколадными конфетами. В детсаду у них был праздник по поводу 8-го марта.

Василий хотел помочь ей снять шубку с капюшоном, она обиженно воспротивилась:

— Я сама… Не надо. Мама говорит, что дети все должны сами.

Сняла шубку, повесила ее на гвоздь, разулась, валенки поставила сушиться на русскую печь. Поворчала, как взрослая:

— Хуже нет — переезжать… Ничего не найдешь.

— А что ты потеряла?

— Туфли свои.

— А где папа и мама?

— На свадьбу ушли.

Светка забралась на диван с ногами.

— А зачем люди женятся?

— Чтоб не скучно было.

— А ты разженился?

— Кто это тебе сказал?

— Мама.

— Верно, разженился.

Посидела молча, подумала, затем спросила:

— А почему Верка говорит, что у меня папа не настоящий?

— Какая Верка?

— Со мной в одной группе…

— Неправду она говорит — папа у тебя самый настоящий…

— А ты своей Ниночке на ночь читаешь? А мне папа читает… Ну, что ты какой скучный стал?! Скажи что-нибудь.

— Тебе спать пора.

Они еще немного поболтали, потом Светка разделась, залезла под одеяло. Лежа на спине, опять озабоченно заговорила:

— Папочке на людях побыть полезно… А то он совсем закис со своею болезнью. Только бы не напился в гостях…

— Спи.

— А ты мне читать будешь?

— Что тебе почитать?

— А вон возьми книжку на полке.

Василий взял книжку, уселся поудобней, начал читать Андерсена.

Вскоре Светка уснула, а Лихачев представил себе, как сейчас дома. Ниночка, наверно, кончает готовить уроки. Петя что-нибудь лепит из пластилина. Лёсенька, должно быть, уже спит…

Неожиданно пришла Маша. Вошла, посмотрела в глаза:

— Что же не открывал долго? Думал, Пана? — Разматывая пуховую шаль, сказала насмешливо: — Не бойся. Не придет.

— Что-нибудь случилось?

— С чего ты взял?

— Лёсенька как?

— Я ей пенициллин ввела. Сегодня температура нормальная. Что это ты читаешь? Детская?

Прошлась по комнате, подошла к окну.

— А это что? Почему Асаня не принимал?

— Не знаю.

Взяла бутылочку на подоконнике, посмотрела на свет.

— Давно выбросить пора. Вон хлопья плавают. А Пана не придет, не бойся.

— Я не боюсь.

— Она говорит: «Не мне ему кланяться. Если у него совести нет, пусть творит, что хочет.» И детям объясняет: «Наш папка другую себе нашел, помоложе да покрасивее, а мы ему теперь ни к чему».

— А черт! — не выдержал Василий.

— А ты чего ждал? Что она детям будет объяснять, какой у них папочка хороший?

— Ты зачем пришла? — спросил Василий. — Уговаривать?

— Очень мне надо. Но если хочешь знать мое мнение, то скажу — ты глупость делаешь.

— Тебя Пана подослала?

— Да нет же. Ей-богу нет. Соскучилась и пришла. Ты ж мне брат родной.

Маша нетерпеливо прошлась по комнате.

— Василий, у меня к тебе просьба. Возьми вот это.

Тут только он заметил в руке ее газетный сверток. Развернул — патроны от его двустволки. Маша виновато опустила глаза:

— Спрячь подальше. Нельзя такие вещи оставлять. Мало ли что может случиться… Дети.

— При чем тут дети? Патроны под замком были в кладовке.

— А ключ? Я ведь ключ нашла. У тебя в стеганке.

Он посмотрел на сестру, смутился.

— Чудишь?

Что-то надо было сказать ей, но он не знал, что именно. Она сама пояснила.