Лебедев Andrew - Эдельвейс
И только радостный Жорка все никак не унимался, – а мне за сбитого Фрица орден Красного Знамени или "звездочка" положена, а?
И еще спел пару раз.
Про летчика.
Видать, вроде как заупокой трех душ немецких пилотов:
– Мама, я летчика люблю
Мама, я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама, я за летчика пойду. ….
Радист Хофман щелкнул тумблером и рация сама настроилась на фиксированную волну.
Эти новые приемо-передатчики Телефункен-Блаупункт делались специально для парашютно-десантных войск, они были очень легкие, компактные и были совершенно просты в обращении. Если в бою и убьет радиста, то любой из десантников сможет справиться – просто включить пару тумблеров и все дела! Если, конечно, радио придет открытым текстом, незашифрованное.
– Радио из центра, – доложил Хофман.
Клаус не торопил Хофмана, зная, что еще минут пять у того уйдет на расшифровку.
У них не было специальной шифровальной машинки типа "Энигма", которая была похожа на гибрид арифмометра и пишущей машинки, поэтому Хофману приходилось пользоваться шифровальными таблицами.
Клаус щурясь любовался отблесками заката, окрасившими края дальнего ледника во все оттенки красного – от оранжево-огненного, до глубоко-бардового.
Горы не могут не трогать романтической немецкой души.
Ах, сколько стихов читала ему Лизе-Лотта, когда вот так же любовались они с нею огненно-бардовыми закатами. И как странно! Именно в этих же местах. И всего только три года прошло с той поры…
Хофман протянул Клаусу исписанный им листок.
Фон Линде дважды перечитал, шевеля губами.
Потом задумался.
– Разрешите и мне посмотреть, господин оберлейтенант, – фельдфебель Хайнрике, который был теперь командиром первого взвода вместо убитого во вчерашней стычке с русскими разведчиками Волленгута, протянул руку, прося листок с радиограммой.
Клаус молча подал Хайнрике шифровку.
Тот тоже дважды перечитал и хмыкнув, вернул листок командиру.
Клаус все еще молчал – обдумывал прочитанное. И Хайнрике тоже молчал – соблюдал субординацию. Стояла тишина, только рация попискивала, да оберефрейтор Венц с ефрейтором Шульце насвистывали тихонечко популярный куплет:
Unsre beiden Schatten
Sahn wie einer aus,
Dass wir so lei buns hatten,
Das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst Lili Marleen.
– Ви айнст Лили Марлен, – подпел вдруг Клаус, поднимаясь с рюкзака, на котором сидел.
– Что, господин оберлейтенант, изменяем маршрут? – спросил Хайнрике.
Хайнрике прочитал шифровку и теперь тоже знал, что центр сообщил командиру их спецгруппы Клаусу фон Линде. Центр сообщил о том, что на пол-пути в долину, в ущелье Духор их будет ждать засада русских. И центр поэтому предлагал изменить маршрут. Идти в обход – по гребню Дух-Салор и по леднику Пионерский.
– Мы пойдем в обход? – повторил свой вопрос Хайнрике.
– Нет, – ответил Клаус, – мы не можем потерять трое суток на такой маневр, и потом на что мы все будем похожи после подобного перехода с нашей ношей! Мы все выдохнемся и половина людей вообще не дойдет, поэтому мы двинемся по старому намеченному маршруту.
– А русские? – спросил Хайнрике, – а что делать с русскими?
– А русских мы будем вышибать из ущелья, – сказал Клаус, – как шампанскую пробку из бутылки.
И добавил, взваливая свой рюкзак себе на плечи, – предупрежден, это значит вооружен, так что выше нос, Хайнрике, тебя еще дождутся твои сестрички дома в Баварии!
– Анна и Грэт, – прошептал Хайнрике, тоже взваливая на плечи свой рюкзак. …
Фридрих Вильгельм Канарис предавался любимому делу – разглядывал коллекцию старинных монет.
– Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе, – повторял Канарис детский нацистский стишок, перекладывая серебряные талеры времен столетней войны… Эти талеры были свидетелями великой чумы, выкосившей половину Европы, они были свидетелями церковной реформы Лютера и изгнания испанцев из Фландрии.
Много рук, много кошельков и карманов видали эти монеты, много событий видали они.
А эти – новые пфенниги с германским орлом и свастикой – попадут ли они потом в коллекции грядущих нумизматов?
А?
Попадут?
Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе…
А можно ли верить Гимлеру?
Ведь это именно Гимлер по своим каналам узнал, что группу Клауса фон Линде будут встречать!
Еврею верить нельзя, а Гимлеру – как главному врагу всех евреев, по логике, верить можно… Так?
Но Канарис не совсем еще идиот, и кое-что понимает в системе верховных интриг, а иначе не был бы он главой армейской разведки! Конечно, он был искушен в интригах – этих вечных играх и забавах спецслужб всего мира. Ведь еще будучи помощником министра Носке в далеком двадцатом году Канарис сам блестяще интриговал против будущих жертв нацистского режима. Чего только стоило его участие в убийстве Либкнехта и Люксембург, когда ему же потом и поручили вести расследование по им же спланированному убийству!
Канарис протянул руку к следующему ящичку. Вот российский серебряный рубль тысяча семьсот пятого года чеканки. Реверс, аверс… Профиль Великого императора Петра.
Русские.
Ох, уж эти русские! Неужели они намеренно сдали людям Гимлера свою группу?
Почему?
Зачем они это сделали?
И вдруг Канарису отчетливо пришла в голову мысль:
Гиммлер!
Это Гиммлер!
Он сдал его операцию русским. Не важно, что русские сдали потом ему своих, важно то, что Гимлер сдал планы Канариса, его операцию и его людей! Вот что было теперь важнее всего! Это же было очевидно. Почему он адмирал Фридрих Вильгельм Канарис так непростительно долго соображал, все время подозревая, что что-то тут не то!
Конечно, разумеется этот плебей Гиммлер, этот ревнивец до чужих успехов и до чужой славы, это он сдал ту операцию, что не досталась его чернорубашечному ведомству, это он сбросил русским сведения о группе фон Линде.
Вот почему передовой отряд фон Линде сразу после высадки напоролся на русский дозор. И это не был шальной заблудившийся на леднике дозор, это была целевая засада, посаженная именно в то место, где планировалась высадка.
Что же делать? – думал Канарис, – что же теперь делать?
Еще не поздно дать фон Линде радиограмму, отменяющую всю операцию…
Но как тогда связать все происходящее со второй компонентой нынешних исполненных драматизма событий? Как вписывается в происходящее этот встречный вброс информации русскими? И снова через Гиммлера, через его каналы!
Самый простой ответ на это – Гиммлер хочет выступить как бы спасителем операции.
Де, Канарис и его Абвер недостаточно тщательно подготовили операцию, а Гиммлер и его разведчики буквально в последний момент спасли и группу фон Линде и всю операцию по подрыву нефтяных терминалов…
Нет, что то тут не так.
Канарис нажал кнопку звонка.
Микаэль Любэк – дежурный адъютант вошел и вытянулся в струнку.
– Дайте радио группе фон Линде, – сказал Канарис, – пишите, я буду диктовать:
Любэк шустро открыл блокнот и взяв в руки карандаш, застыл в позе покорного ожидания.
– В связи с новыми открывшимися обстоятельствами, вам предлагается изменить маршрут и двигаться в точку запасного варианта эвакуации группы. Там встать лагерем и ждать дальнейших указаний.
– Подпись? – спросил Любэк.
– Послать за подписью полковника Шмидта, – сказал Канарис.
Любэк лихо повернулся на сто восемьдесят градусов и щелкнув каблуками, взялся было уже за дверную ручку, но Канарис окликнул его,
– Да, и вызовите мне Гелена, пожалуйста. И срочно. …
– Скажите, господин оберлейтенант, – спросил Хайнрике, – а почему вы так и не получили крест за восхождение на Эльбрус?
– Говорят, фюрер был разгневан, когда ему доложили об этом, – ответил Клаус, – говорят, он сказал, что его горные егеря должны брать боевые позиции русских, а не заниматься спортивными рекордами.
Хайнрике хмыкнул, – фюреру, конечно виднее, но я будь на то моя воля, дал бы всем ребятам по Железному кресту первого класса, а капитану Гроту и вам – по Рыцарскому кресту.
– Жаль, что не ты служишь в главном имперском управлении по наградам, – улыбнулся Клаус.
Они прошли намеченную дневную норму и теперь люди пили горячий кофе и имели возможность поменять носки, перешнуровать обувь, переложить поудобнее поклажу, боеприпасы и оружие.
Клаус снова залюбовался, глядя в даль… Как читала ему Лизе-Лотта? Из Фауста?
Давай дойдем до этой крутизны
И там присядем. Часто я бывало,
На той скале сидел средь тишины,
Весь от поста худой и отощалый
Ломая руки, я мольбой горел,
Чтоб Бог скорей избавил нас от мора.
И положил поветрию предел
Так думал глядя я на горы…
Блажен, кто вырваться на свет
Надеется из лжи окружной.
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно.
