Айрис Мердок - Время ангелов
— Пэттикинс.
— Да.
— Я хочу серьезно поговорить с тобой.
— Да.
Пэтти засунула два пальца в рот и впилась в них зубами.
— Давай заведем музыку. Поставь, пожалуйста, сюиту из «Щелкунчика».
Пэтти подошла к патефону и поставила пластинку негнущимися руками. Должно быть, он знает о Юджине.
— Заведи его как следует. Вот так.
Карел продолжал ходить. Он подошел к окну и выглянул через щель в занавесках. Закат, как розовый фламинго, моментально прочертил мрак комнаты.
Карел поправил занавеску и снова повернулся к полутьме. Затем, не глядя на Пэтти, он начал с мечтательным видом расстегивать сутану. Тяжелая черная материя разошлась, как очищенная фруктовая кожура, обнажив белоснежный треугольник. Карел высвободил плечи, и темные одеяния с легким шелестом упали на пол к его ногам. Он перешагнул через них. Под сутаной была надета только рубашка. Пэтти помнила этот порядок и задрожала.
— Пэтти, подойди сюда.
— Да.
Карел сел за свой стол на стул, немного развернув его. Одетый в рубашку, он выглядел совсем другим — стройным, молодым, ранимым, — Пэтти едва могла выносить это.
— Сюда. Встань на колени. Я хочу выслушать твой катехизис.
Пэтти встала перед ним на колени. Она не могла удержаться, чтобы не коснуться его. Прикоснувшись к его колену и узкой голени, она застонала, склонила к нему голову и обняла ноги.
— Ну, Пэтти, ты должна слушать меня внимательно.
Он мягко оторвал ее от себя, и она откинулась на коленях назад, вглядываясь в его лицо, которое видела неотчетливо.
— Как тебя зовут?
— Пэтти.
— Кто дал тебе это имя?
— Вы дали.
— Да, полагаю, я действительно твой крестный отец, твой отец в Боге. Ты веришь в Бога, Пэтти?
— Да, думаю да.
— И ты любишь Бога?
— Да.
— А ты веришь, что Бог любит тебя?
— Да.
— Оставайся с этой верой. Она для тебя.
— Останусь.
— Твоя вера много значит для меня. Хотя это и странно. Ты христианка?
— Надеюсь.
— Ты веришь в догму искупления?
— Да.
— Ты понимаешь догму искупления?
— Не знаю. Я верю в нее, но не знаю, понимаю ли.
— Ты хорошо отвечаешь. Ты бы согласилась быть распятой ради меня, Пэтти?
Она подняла глаза на полузатененное лицо. Обычно защищенное чрезмерной холодностью, лицо Карела сейчас казалось открытым, как будто затвердевшая корка спала с него. Оно было обнаженным, влажным и свежим, выражение с необычайной силой сконцентрировалось в глазах, ставших огромными и пристальными. Карел казался Пэтти прекрасным, смягчившимся, молодым.
— Да, — сказала она. — Но я не знаю, что вы имеете в виду.
— Будет суд, Пэтти, будет боль.
— Я могу вынести боль.
— Выноси ее с устремленными на меня глазами.
— Я вынесу.
— Может, ты сотворишь для меня чудо, кто знает.
— Я сделаю все, что смогу.
— Мы прошли долгий путь вместе, Пэтти, звереныш. Ты никогда не оставишь меня, правда?
Пэтти задохнулась от волнения, она едва смогла вымолвить:
— Нет, конечно нет.
— Что бы я ни делал, кем бы ни стал, ты не оставишь меня?
— Я люблю вас, — сказала Пэтти. Она снова опустилась к его ногам, обхватив его колени и прижавшись к ним головой. Она чувствовала, как ее слезы льются на него. На этот раз он не отстранил ее, а так нежно погладил по голове, что она едва ощутила его прикосновение.
— Женщине хотелось бы считать, что любовь может все, это ее особый предрассудок. Но возможно, это не предрассудок. Любовь может все, Пэтти?
— Думаю, да, надеюсь, да.
— Тогда будь верна своей любви.
— Буду.
— Пэтти, мой темный ангел, я хочу приковать тебя цепями, которые ты никогда не сможешь разбить.
— Я прикована.
— Я хотел обожествить тебя, но не смог. Я хотел сделать тебя своей черной богиней, своей антидевой, моя Anti-maria.
— Я знаю, я была недостаточно хороша…
— Ты была безгранично хороша. Ты моя леденцовая фея. Счастлив тот мужчина, который обладает леденцовой феей и лебединой принцессой.
— Хотелось бы мне быть лучше…
— Дурочка ты, Пэтти, милая, милая дурочка кофейного цвета. Ты принадлежишь мне, правда?
— Да, да, да.
Руки Карела опустились ей на плечи и слегка надавили на них. Он наклонился вперед и, выключив свет, соскользнул со стула и опустился на пол. Пэтти застонала, ослабила объятие и откинулась назад, окутанная тьмой. Она почувствовала, как его руки неловко пытаются расстегнуть застежку ее блузки.
— Привет тебе, Пэтти, исполненная благодати. Господь Бог с тобой, благословенна ты среди женщин.
Глава 16
— А если она закричит?
— Она не закричит.
Мюриель и Лео стояли лицом к лицу в спальне Мюриель. В комнате было темно и холодно. Солнце сегодня не сияло. Мюриель села на кровать. Ее подташнивало от волнения и дурных предчувствий.
Как она приняла решение привести Лео к Элизабет — Мюриель до сих пор не могла понять. Разумеется, Шэдокс без колебаний дала ей такой совет, считая это вполне обычным проектом. Она вернулась к этой теме в конце разговора, во время которого она уговаривала Мюриель пересмотреть свое решение насчет университета. Под конец Шэдокс сказала:
— Конечно, познакомь ее с мальчиком и сделай это поскорее. В вашем доме все так неестественно.
Но Шэдокс не знала реальной обстановки. Или немного догадывалась? Она была не так глупа, как казалось.
Шэдокс торопила, считая это дело обычным и заурядным. Но оно не было заурядным. Это непредсказуемый и значительный ход в игре, механизм которой Мюриель сама только наполовину понимала. Ей теперь казалось, что она какое-то время играет в нее, понимая, что последствия неизбежны. Мюриель была взволнована и напугана, и хотя и пыталась обсудить все с Лео спокойно — ей не удалось. Ее настроение заразило его, и теперь он был так же взволнован, как она.
Почему этот поступок, на первый взгляд как будто просто нарушавший обычный порядок, стал казаться настолько необходимым? Когда Мюриель размышляла над ним, она как будто снова слышала голос отца, произносивший: «У нас есть бесценное сокровище, которое мы должны вместе охранять». Она слышала, как он говорит: «Элизабет — мечтательница» — и повторяет: «Она пытается покинуть нас», и видела застывшее, напряженное лицо Карела, его улыбку, так напоминающую гримасу боли.
Необходимость расшевелить Элизабет, пробудить ее, сделать что-то неожиданное, просто увидеть, что она разговаривает с кем-то другим, в сознании Мюриель связывалось с ее собственным самосохранением. Уединенность Элизабет, паутина, которую, по словам Карела, она плела, пугала и Мюриель тоже. Некий процесс, и так продолжавшийся слишком долго при ее участии, необходимо остановить. Если этого не произойдет, Мюриель боялась, хотя и не понимала причин своего страха, что в конце концов окажется окончательно запертой с Элизабет и Карелом. Не только ради Элизабет, но и ради себя необходимо поднять голос, закричать, открыть окна, затопать ногами.
Кроме того, было еще одно обстоятельство. Мысль дать Лео свободу относительно Элизабет безраздельно овладела Мюриель. Она приятно волновала ее. Они оба были такими красивыми! Идея соединить их вместе, если даже это будет означать — просто поместить их рядом в одной и той же комнате, занимала ее воображение, как спаривание редких животных. Глубокая странная любовь, которую она испытывала к кузине, переплелась с этим планом, и не удивительно, что и Лео дрожал от ожидания, видя ее тревогу. Мюриель была и взволнована, и напугана. Она боялась Карела, хотя и говорила себе: «Он ничего не сможет мне сделать» Но Мюриель понимала, что он может кое-что сделать. Точно так же, как в детстве, хотя он никогда не бил ее, она знала об ужасных наказаниях. Боялась она и Элизабет.
Мюриель выглянула из комнаты и прислушалась. Ничего не было слышно, кроме шума проходящего поезда и знакомых звуков — Пэтти отсылала от дверей Антею Барлоу. Она снова повернулась к Лео.
— Кажется, я подхватил простуду, — сказал Лео. — Ей это, наверное, не понравится.
— К черту твою простуду.
— Я смертельно боюсь. Может, стоило предупредить ее?
— Она бы сказала, что не примет тебя.
— Похоже, она очень необычная девушка. Может, у нее не все в порядке с головой?
— Нет, конечно нет. Она милая и умная, ты увидишь.
— Ты думаешь, я ей понравлюсь?
— Уверена.
— Но что она скажет? О чем мы будем говорить?
— Не знаю, — сказала Мюриель. Она действительно не знала. Она даже не была уверена, что Элизабет не закричит. — Ты не сделаешь ничего глупого, Лео? Я хочу сказать, ты не набросишься на нее или что-то в этом роде? Она вела очень уединенную жизнь.
— Наброшусь на нее?! Я не знаю, хватит ли мне смелости заговорить с ней?
— Хватит, ты все сделаешь хорошо. Просто будь естественным.
