Григорий Бакланов - Друзья
То, что для Александра Леонидовича казалось концом жизни, падением, которое и пережить невозможно, почти никем не было замечено. Объявили перерыв, и люди устремились в буфет, где обычно образовывались большие очереди. Здесь можно было зимой купить даже свежие помидоры и парниковые огурцы. Радуясь удаче и вместе с тем испытывая известную неловкость, люди спешили раньше других занять очередь, чтобы дома побаловать детей. И после уже с кульками досиживали совещание.
Но была еще и другая причина, почему никто почти не заметил происшедшего с Немировским. На больших собраниях, где обсуждаются общественные вопросы, есть у людей еще и те дела, которые удобно решать в разговоре. Здесь просто можно встретить нужного человека, к кому в другое время не так-то легко попасть на прием; можно пройтись с ним рядом, переговорить. И многие соображения одолевают людей, много надо успеть, а перерыв мал.
Еще в самом начале, когда только утверждали регламент, произошла некоторая неувязка с общим подсчетом часов. Бородин, который председательствовал, объявил:
— Сейчас четырнадцать ровно. Есть предложение работать до шестнадцати часов.
Потом сделаем получасовой перерыв. Снова поработаем два часа, еще прервемся на пятнадцать минут и еще час поработаем. И закончим все в девятнадцать часов.
Возражений нет?
Возражений не было. Проголосовали. И уже после этого поднялся в конце зала человек с вытянутой рукой (он, правда, говорил, что с самого начала подымал руку, но его не заметили) и стал объяснять, что не получается закончить в девятнадцать часов. Два плюс два, плюс один, плюс три четверти часа — не получается девятнадцать. И все это — через зал, громко.
Бородин помолчал и, не напрягая голоса (не будет же он перекликаться через зал), не вдаваясь в подробности, сказал в микрофон:
— Товарищи поработали, подсчитали вот тут. — Он приподнял со стола бумажку и положил ее. — Что ж мы будем так не доверять? Я думаю, все же правильней будет доверить товарищам.
Так и решили.
— А по окончании, — тут Бородин сделал паузу, выждал соответственно, — по окончании нам обещали показать фильм. Какой фильм, этого я пока еще сообщить не могу.
По залу сразу прошел шепоток, и вскоре все знали, что фильм покажут французский, получивший премию на каком-то фестивале. И во втором перерыве народу не только не убавилось, по некоторые успели позвонить женам, и в фойе усилилась толчея.
Андрей и раньше наблюдал не раз то взаимное взвешивание, которое постоянно происходит там, где собираются вместе разные по положению люди. Есть сотни признаков, по которым люди безошибочно определяют свое сиюминутное положение. И взвешивают, взвешивают себя в своем уме и в чужих глазах. Оно всегда казалось ему не слишком достойным, это занятие, но если б все в жизни решалось по трезвому размышлению да логикой! Когда у входа в зал Чмаринов, радостно пожимавший руки одним и не замечавший других, глянул на него как на пустое место, Андрей почувствовал ненависть к этому человеку. А ведь понимал умом, что Чмаринов не определяет погоды, он только отражает ее.
В перерыве, жалея, что нет Борьки Маслова, Андрей стоял у окна, задумался и не заметил, как прошла мимо дама в шуршащем платье и очень внимательно посмотрела на него. Только уже вслед — она шла в компании еще с двумя дамами и Зиной, — машинально вслед глянув, узнал.
Когда-то ее звали Аля. Аленькая — звал он и был в нее влюблен. Сколько же это лет прошло с тех пор? Да ведь лет шестнадцать. Тогда она была беленькой девочкой, наивной, с наивным голоском. И в комнате у них все было белое: и кружевные накидки, и кружевные салфетки (Аля вместе с матерью вязала их из катушечных ниток), и свежевыстиранный парусиновый чехол на диване блестел от утюга. А подушки диванные вышиты болгарским крестом, и даже картины на стенах под стеклом вышиты крестом: белолицые дамы в длинных, со складками и шлейфом малиновых платьях.
Все это белое, чистое удостоверяло с несомненностью, что тут невеста, сохранившая невинность и чистоту. Он был влюблен, и все здесь ему нравилось. И нравились ее родители, совсем простые. «Мы по-простому, — говорил ее отец, наливая по стопочке, — по-рабочему». Он работал на мясокомбинате, и в доме у них все было. Хоть и экономно, но по-семейному хорошо и так всегда вкусно.
Взволнованного близостью нравившейся ему девушки, по-студенчески голодного (а годы были голодные), нагулявшегося с Алей по морозу, его непременно усаживали за стол, ни за что без этого не отпускали, и отец из четвертинки наливал им по стопочке. А горячая картошка была такая рассыпчатая, и чайная колбаса, заранее нарезанная, так пахла чесноком! И все вокруг само говорило ему здесь, в тепле: вот и у тебя так может быть по-семейному, по-доброму. И путь указывался. Аля.
Алевтина Семеновна.
Дойдя до конца фойе, они поворачивали в общем кружении. Года три назад он что-то слышал про нее: муж ее занимает какое-то положение. Ну что ж, он за нее рад.
Запыхавшийся Борька Маслов налетел на него:
— Ты не догадался меня зарегистрировать?
— А предупредить не мог? Ты что так опоздал? — спросил Андрей, обрадовавшийся ему.
— Начальство не опаздывает, начальство задерживается. Что-нибудь было?
— Да так, в общем… Слухали: земля вертится…
— Вот я и понадеялся, без меня справитесь. А мой госконтроль звонил уж специально: «Боря, ты манкируешь. Нельзя манкировать». Меня теперь дрессируют этим словечком — «манкировать».
Андрей говорил с ним, но Алевтину, медленно приближавшуюся, не упускал из виду.
А что, мог бы тогда и жениться, если б Аню не встретил. Близко уж к тому было.
Не страшно, что женился бы, а вот дети… Крупная, широколицая, ширококостная — ох, как же она раздалась за эти годы! Где-то читал он, что в камне, пока он не обработан, и дефектов не видно. Но стоит отшлифовать — и все трещины, даже мельчайшие, скрытые, становятся видны.
Уже слышно было Зинино щебетание — точно как у Алевтины в ту пору, наивный голосок: — …и вообще это необязательно в двадцатом веке — учить девушку играть на рояле.
Теперь везде продаются проигрыватели, есть со стереоскопическим звуком.
— Стереофоническим, — авторитетно поправила Алевтина.
Только на какое-то мгновение Зина смешалась, но не позволила сбить себя. Мягким голосом, а в то же время давая понять, что теперь это им лучше известно, сказала с улыбкой:
— Нет, у этого звук стереоскопический…
Проходя мимо, шурша своим голубым платьем, на котором всего было много, и материи и блесток, Алевтина сверху вниз глянула на него. «Вот что ты мог иметь, — говорил ее надменный прищуренный взгляд. — Да, вот что ты потерял…» Он поклонился ей молча.
— Кто это? — спросил Борька.
— Знакомая, — сказал Андрей.
— Н-да, брат. Таким женщинам нравишься! Надо Ане рассказать.
Борька был возбужден.
— Работал? — спросил Андрей ревниво.
— Да так, немного… Бросать не хотелось. Но как стал названивать мой госконтроль… Накрыл мокрыми тряпками — и сюда: надо.
У Андрея даже в душе засосало, когда услышал «бросать не хотелось». Вот чему он завидовал, если уж завидовал чему-либо. По себе знал, как радостно бывает в такие минуты жить на свете. Но, кажется, в обозримом будущем ему это не угрожало.
А уж если есть смысл жизни, так вот он. И если есть счастье, так вот оно. А все остальное — суета сует.
— Скоро покажешь?
— Да черт его знает. Сам не пойму. Пока работаешь, ты — бог. Никто не может, можешь один ты. А отошел на время, глянул заново — молотком бы разбил. Может, вообще ерунда и обман зрения, — сказал он поспешно, заметив, как расстроился Андрей. — Покурим, что ли? Только у меня опять тот же сорт — твои.
Вот и без папирос Борька и, как всегда, без денег. А бывал и без дома. Но счастлив. И ничто с этим не сравнить, все отдашь.
Они уже направились курить, когда на них налетел Чмаринов. Не наткнулся случайно, а явно искал.
— Здравствуйте, Андрей Михайлович! — говорил он. И двумя руками руку жал, ласково заглядывал в глаза.
Сам от себя не ожидавший, Андрей вдруг пальцем поманил его, серьезно отвел в сторону (Чмаринов весь навострился слушать) и тихо, по секрету, доверительно спросил:
— Есть указание? Приказано любить?
Только самое первое мгновение слушал Чмаринов. В следующий момент заулыбался по-родственному:
— Эх, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович, все шутки шутите.
— Ну, вы же знаете, я шутник.
— Вот вы смеетесь, а я вам скажу: вас будущее ждет.
— Это как же вы узнали?
— А вот не цените вы нас. А я душевно рад, что могу вас порадовать.
— И в этом будущем вы мне первый друг?
— Всенепременно! — И смотрел на него Чмаринов многоопытными глазами. Хоть и улыбался, мудрость жизни излагал. — Я и буду вам самый первый друг. Вот вспомните тогда Чмаринова.
