Тим Лотт - Любовные секреты Дон Жуана
Про «чувство долга» мы, естественно, даже не обмолвились. Здесь и так все ясно. Нам обоим прекрасно известно, что Джек Николсон имеет в виду. И всему залу тоже.
– Что такое, например, ПМС? Его даже поминать нельзя. Тестостерон, пожалуйста. Все мужчины убийцы – потому что у них высокий уровень тестостерона. А что происходит перед месячными? Все про это знают. Все знают, что каждый месяц одну неделю из четырех женщины сходят с ума. Но когда они опрокидывают тебе за завтраком тарелку с кашей на голову из-за того, что ты положил им в чай больше сахара, чем обычно, ты должен сделать вид, что ничего не происходит, что они имели на это право, потому что ты поступил очевидно легкомысленно. Даже не думай сердиться, пока у них ПМС не пройдет. Ты нарушишь закон, если обнародуешь очевидную истину. Сказать поганую правду – преступление.
– Это опасная вещь.
– Какая?
– Правда.
– Да. Вот видишь, малыш. Ты тоже так считаешь, Спайки.
Мы продолжаем пить. Я хочу увидеться сегодня с Элис, но мне кажется, нельзя так просто заявиться в ее квартиру. Мне кажется, это будет предательством по отношению к Мартину после того, как мы провели вместе вечер. Хотя, конечно, какое тут предательство?
Мартин умеет слушать, и я рассказываю ему о Поппи, о моих неудачных свиданиях, и о Бет, и о разводе, говорю и понимаю, сколько еще во мне горечи и уязвленного самолюбия, несмотря на то, что я встретил Элис. Столько горечи, что я выучил дилановский «Idiot Wind» и каждый вечер пою его под душем. Кэрол попала в точку. Это бешенство, выраженное звуками.
Бедный Мартин. Сколько он может выслушивать одно и то же? Нужно что-то новое. В этом мне поможет Элис.
– Кстати, как вы встретились тогда с Элис?
Не знаю, покраснел я или нет, но, боюсь, отвечаю слишком поспешно:
– Неплохо. Она мне нравится.
– Странно, иногда мне кажется, что у нас с ней все могло получиться.
– В чем же дело?
– В чем дело?
– Да.
Мартин напрягается. Заметно, как лицевые мышцы двигаются под кожей, как будто он пытается найти разгадку головоломки. Наконец лицо Мартина обретает почти спокойное выражение.
– Ну, ты же понимаешь. Это не мое амплуа. Так всегда было. На смену одной женщине неизменно приходит другая.
– К тебе приходит.
– Ну… Как сказать. Не знаю. К тебе ведь тоже иногда приходят.
– Иногда. Не часто.
– Не надо ждать. Тогда они придут.
– А я уже и не жду.
– И что, пришла?
– Вокруг не так много стоящих женщин.
– Не надо смотреть на жизнь так мрачно. А ты всегда… ну, вокруг много замечательных женщин. С несколькими я был знаком. Например, Элис. Она замечательная женщина. Да, замечательная.
Мартин уставился в кружку с пивом. Он явно не в себе. Чувствуя, что пауза становится напряженной, пытаюсь разрядить обстановку.
– Я как-то видел фильм, и там герой говорит, что каждому дано в жизни встретить только трех замечательных женщин…
– Я знаю, это фильм Чазза Палминтери. Как он называется?… А… «Разборки в Бронксе»…
– Ага, он. Звучит фатально, но, похоже, это правда.
– Думаешь? Ты уже получил то, что тебе причитается?
Я допиваю пиво. Все вокруг как в тумане, и лицо Мартина тоже расплывается.
– Думаю, что получил, да.
– Так кто же они? Кто эта Святая Троица?
– Ну, Келли Корнелиус. Конечно, Наташа Блисс. Раньше я считал, что Бет – третья, но теперь так не считаю. Понятно почему.
– И кто же занял ее место?
Я смотрю на Мартина… и вдруг понимаю, что больше не могу этого скрывать, что хочу поделиться с ним своим счастьем, хочу, чтобы он порадовался за меня, чтобы мы все подружились, собирались бы вчетвером, вместе с бразильской танцовщицей, вспоминали прежние времена и смеялись над тем как все закончилось… и, отбросив сомнения, я бормочу слегка заплетающимся языком:
– Его заняла Элис, Мартин.
– Что?
Ясно, что Мартин меня услышал. Когда эта информация доберется до нужного отдела его мозга, он похлопает меня по плечу, поздравит и закажет еще пива.
– Это Элис. Мы встречаемся. Честно говоря, мы влюбились друг в друга.
Наступила долгая, мучительная пауза. Мартин вдруг побелел как полотно. Слышу собственное бормотание:
– Как это объяснить… я бы никогда так не поступил… ты мой лучший друг и вообще… но ведь ты ее бросил. И ты много раз говорил мне, что не любишь ее. По крайней мере, никогда не говорил, что любишь. А это, по-моему, одно и то же. Вот я и решил, в конце концов, что тебе все равно. И потом… не знаю, как объяснить… я не хотел этого. Это не я… это была ее инициатива, я просто не смог отказать, а в результате, как-то так вышло, что мы полюбили друг друга. Никто этого не ожидал. Я думал, ты порадуешься за меня. Ты ведь рад за меня, Мартин?
Мартин по-прежнему молчит. Он так и не пошевелился с тех пор, как я сказал: «Мы встречаемся». Выглядит он неважно. Наконец он произносит тихим, мягким голосом:
– Это здорово.
– Я рад, что…
– Нет, это здорово. Это потрясающе.
Кто-то разбивает стакан около барной стойки. Мартин потягивает пиво. Кивает, будто отвечая на давно мучивший его вопрос. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит бодро, живо, без эмоций.
– Ладно, Спайк, а как дела на работе?
Переход получается неестественным и натянутым, но, может, так нам удастся уйти от неприятной темы.
– Нормально. У меня есть заказ на рекламу шоколада. Куча денег. Скоро просмотр предварительного проекта.
– Ясно. Значит, шоколад. Шоколад – это хорошо. Понятно. Ты точно больше пива не будешь? Видел «Большого брата»?[24] Господи, я… А как родители?
Мартин выпивает залпом три четверти кружки. Взгляд бешено мечется по бару.
– Ты не расстроился, Мартин?
Он смотрит на меня, улыбается своей мальчишеской улыбкой.
– И не думал. С чего мне расстраиваться?
– Ну… хоть ты ее не любил, вы все-таки были вместе и…
– Даже если бы я расстроился, разве это что-то меняет?
Я растерялся. Мартин ушел в себя, вряд ли он слышит, что я говорю, и непонятно, к кому обращается: ко мне, к самому себе или к подставке под кружкой.
– Во всяком случае, это ненадолго.
– На самом деле в этот раз, мне кажется…
– Ну а как твои родители? Давно их не видел. Старушка Айрис все еще отправляет тебя в Сибирь в ссылку? Дьявол в юбке. Бедный Дерек.
– Я был у них на прошлой неделе, они неплохо…
Мартин вдруг перебивает меня, подняв глаза от своей подставки:
– Это ненадолго, Спайки, потому что ты ни черта не понимаешь в женщинах. Потому что ты и на сей раз все испортишь, как всегда.
Меня как будто мешком по голове двинули. Мартин говорит это зло, безжалостно. Он смотрит на меня из-под полуприкрытых век, во взгляде – ярость. Слова вылетают как стрелы.
– Я серьезно. Ты думаешь, у тебя есть шанс? Да ты… ты такой же, как они, вечно у тебя все плохо, все скулишь: «Ах я бедный несчастный».
– Совсем не обязательно…
Он тычет в меня пальцем, словно хочет просверлить пространство между нами.
– Знаешь, когда мы в прошлый раз пили кофе после дурацкой встречи с посредниками, ты сказал про Поппи, что она все время повторяет: «Это несправедливо».
– При чем здесь Поппи?
– Вот опять. «Это несправедливо». Бедный Спайки, пожалейте его. Бедный Дэнни, защитите его. Говорю же, ты все испортишь, потому что всегда будешь жалеть себя, если что-то не заладится. Ты ни черта не понимаешь в этом, ни черта не знаешь про это. Женщинам наплевать, чего ты там хочешь или от чего страдаешь. Всем наплевать. Это борьба за жизнь. Борьба за продолжение рода. Тебе бы пора это выучить. Ведь ты доказываешь это собственным примером. А все хнычешь, как школьник.
– Ты много выпил.
– И. еще. У тебя никогда не будет нормальных отношений с женщинами, потому что ты их не любишь. Тебе кажется, что любишь, но это не так. А я люблю. Люблю по-настоящему. Я принимаю их такими, какие они есть. Со всей их дурью. Со всем их поганым дерьмом. Потому что это жизнь. Потому что благодаря им земля вертится, потому что с них все начинается, потому что они… что бы ни говорили… первоисточник всего. А ты думаешь, что все можно устроить правильно, но так не получается. И неважно, что значит твое «правильно». Ты не просто… наивный перфекционист. Ты разочаровавшийся идеалист. И это еще слишком мягко сказано. На самом деле ты их боишься. Поскольку они другие. Ты хочешь, чтобы они были как мужчины, а ничего хуже придумать нельзя. Как удав и кролик. Это… это… Ну, не знаю… да ты просто баба.
Пытаюсь разобраться в том, что наговорил мне Мартин. Конечно, я боюсь женщин. Я всех боюсь. Боюсь киоскера, у которого покупаю утром газету. Потому что, как и все вокруг, раним, незащищен, меня легко обидеть. Меня любой может обидеть.
– Мартин…
Он уже стоит, качаясь из стороны в сторону. Кажется, вот-вот рухнет. К ужасу своему, я замечаю, что по щеке у него скатывается слеза. Голос изменился. Тихий, еле слышный.
