Сью Таунсенд - Адриан Моул и оружие массового поражения

Первой пришла Лорейн Харрис. Сногсшибательная чернокожая красавица, держит парикмахерский салон. Готовя кофе, поведал ей, что моя бывшая жена Жожо из Нигерии.

Лорейн уставилась на меня:

– Ну и что?

Надеюсь, она не склочница.

Следом прибыла Мелани Оутс и заявила с порога:

– Я всего лишь домохозяйка!

Объяснила, что записалась в группу исключительно ради детей, чтобы помочь им с сочинениями.

Даррен Бердсолл явился в костюме и при галстуке. Я растрогался. Он напомнил мне, что мы встречались в сочельник, но он тогда был в спецовке штукатура и пьян.

– В общем, наштукатурены, – пошутил я.

Он вежливо улыбнулся.

Мохаммед Удин работает в компании «Альянс и Лестер». Сказал, что чтение – самая большая его страсть после жены и детей.

Мы расселись уютным полукругом вокруг камина, с чашками кофе и бокалами сока. И тут раздался стук. Я подошел к двери и обнаружил за ней Маргаритку. Сообщил ей, что очень занят и разговаривать мне некогда.

– Но я пришла на заседание читательского клуба, – возразила Маргаритка. – Впусти меня.

Устраивать публичные сцены я не хотел, поэтому уступил ее требованию. Маргаритка вошла и уселась в мое кресло.

Принес из подсобки стул, но он оказался хромоногим, и весь вечер я чувствовал себя не слишком комфортно.

Мистер Карлтон-Хейес открыл дискуссию, рассказав о природе тоталитарных государств. По его мнению, «Скотный двор» – это роман о прежнем Советском Союзе и сталинизме. А ломовая лошадь по кличке Боксер есть воплощение Конгресса тред-юнионов.

– А я думал, что Боксер – просто коняга, – удивился Даррен Бердсолл.

Мистер Карлтон-Хейес терпеливо объяснил, что такое метафора.

Даррен быстро ухватил суть и выдал поразительную сентенцию:

– Выходит, отштукатурил я стену и типа смотрю на нее, а она вся такая типа красивая да гладкая, и я думаю, что стена типа похожа на глубокое озеро в штиль, ни ряби тебе, ничего такого на хрен, и это типа метафора, так, что ли?

– Не совсем, – ответил мистер Карлтон-Хейес. – Это сравнение. Но если бы вы сказали: отштукатуренная стена – это новорожденный младенец, пока еще голенький, но скоро его оденут, то вот это будет метафора.

Домохозяйка Мелани Оутс пожелала узнать, «Скотный двор» – хорошая книжка или плохая.

Мистер Карлтон-Хейес ответил на это, что книги нельзя оценивать с точки зрения морали, тут каждый читатель сам должен вынести суждение.

Лорейн заявила, что свиньи Наполеон и Снежок – сволочи, которые ради того, чтобы набить карман, предали остальных животных.

– Набить карман – это метафора? – спросил Даррен.

Мохаммед подтвердил, что именно метафора, и по нашей группе прокатилась рябь аплодисментов.

Маргаритка больше молчала, но когда Даррен сказал, что овцы в книге похожи на читателей газеты «Сан», она пылко встала на защиту мистера Джонса, жестокого фермера-пьянчуги.

Я не знал, куда деваться от стыда.

А Маргаритка разошлась:

– Фермер Джонс идет прямой дорогой к нервному срыву. У него вообще постоянный стресс, отчего пострадало его физическое здоровье. А вспомните миссис Джонс. Она бросила его в самом начале книги. Неудивительно, что он запил. И я не понимаю, почему фермеру Джонсу нельзя извлекать выгоду из животных. Я хочу сказать, они же всего-навсего животные.

Последовавшее всеобщее молчание писатель без изюминки назвал бы «потрясенным».

Наконец Даррен сказал:

– Ага, это как с лейбористами. Четыре ноги хорошо, две ноги лучше, – социализм хорошо, новый лейборизм лучше.

– Если овцы – члены парламента от лейбористов, то кто в этой книге Гордон Браун? – вопросил Мохаммед.

В конце заседания мистер Карлтон-Хейес обратился ко мне:

– Вы сегодня не очень разговорчивы, Адриан?

– Не хочу доминировать на заседании, – нашелся я.

Правда в том, дорогой дневник, что «Скотный двор» запомнился мне как просто книга о животных на ферме.

После заседания Даррен задержался, чтобы поговорить с мистером Карлтон-Хейесом о других книгах Оруэлла, а мне пришлось везти Маргаритку домой, поскольку последний автобус на Биби-на-Уолде давно ушел.

По дороге я спросил, почему это она выступила на стороне угнетателя, а не угнетенного.

– У фермера Джонса и папы есть много общего, – ответила Маргаритка.

– А я думал, твой отец придерживается левых идей.

– Уже нет, – сказала она. – Сегодня в магазине он заявил покупателю, что в возрасте за тридцать только кретины могут быть социалистами.

Прощаясь, я предупредил, что в будущем ей не стоит рассчитывать на меня в качестве личного водителя. И повторил для верности:

– Между нами все кончено, Маргаритка. Это значит, что мы больше не встречаемся без официального повода.

Она заткнула уши и крикнула:

– Ничего не слышу!

Тут в дверях возник Майкл Крокус в домашнем халате, и я уехал.

В бабушкиной пристройке читал Найджелу журнал «Частный детектив».

– Моули, ты ведь не врубаешься и в половину того, что читаешь, правда? – заметил Найджел.

Пришлось признаться, что так и есть.

Тогда он предложил:

– Ну так в следующий раз принеси роман, который нравится тебе самому.

За бутылочкой японского пива Найджел спросил, а в курсе ли я, что бабушка Иэна Дункана Смита[47] была японкой.

– Нет, не в курсе, – ответил я, – но мне всегда казалось, что в нем есть что-то восточное.

– Интересно, – задумался Найджел, – унаследовал ли Смит ген, отвечающий за пристрастие к суши или способность к оригами?

Расовые стереотипы – это ловушка, которую следует избегать, предостерег я друга.

– Да заткнись, ты, зажатый английский мудозвон, – отреагировал Найджел.

На следующем собрании читательского клуба мы обсудим «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте.

Позвонил Гленн. Он все еще на Кипре, но им запрещено покидать казармы после того, как солдаты подрались с местными парнями. Зато они теперь могут получать посылки из дома.

Спросил Гленна, по чему он больше всего соскучился. Думал, он скажет, по «Мармайту» или шоколадным яйцам «Кэдберри», но, к моему удивлению, Гленн ответил:

– По родным.

February

Отправил Гленну посылку с «развивающими книгами», «Мармайтом» и шоколадными яйцами «Кэдберри».

До вокзала Сент-Панкрас добирался поездом компании «Мидленд-Мейнлайн». Я считаю ошибкой запрет на курение в вагонах первого класса. Раньше табакозависимые отщепенцы оседали там, а теперь они расползлись по всему поезду.

Черный кеб до Хокстона мне был не по карману, но я все равно в него сел. Здорово, что я оделся во все черное, поскольку на выставке все были в черном, кроме одной чудачки, явившейся в красном платье.

Мне вручили миниатюрную бутылочку шампанского «Моэ э Шандон» вместе с серебряной соломинкой и каталогом. На обложке был изображен одноразовый подгузник, полный какашек. Сначала я подумал, что обознался, но, пробившись в главный зал сквозь толпу одетых в черное ревнителей искусства, обнаружил, что все стены увешаны со вкусом оформленными запачканными подгузниками.

Остановился у произведения, названного «Ночной подгузник».

Женщина рядом со мной сказала:

– Мне нравится его промокшестъ, его земная нутряностъ. Это радикальное напоминание о нашем анимализме.

Мужчина рядом с ней пробормотал:

– Да-да, это безусловно оригинально.

– Нам ведь нужно что-то повесить над камином в гостиной, – продолжала женщина. – Как ты считаешь?

– Коричневая гамма как раз в тон к нашим диванам, – ответил ее спутник.

Тут кто-то обнял меня за талию, и голос Георгины спросил:

– А ты что думаешь о «Ночном подгузнике», Киплинг?

Не поворачивая головы, ответил:

– Я немало знаю об искусстве, но не знаю, что мне нравится.

– Надеюсь, ты не хочешь ничего купить, потому что все на этой выставке уже куплено Саатчи,[48] – сказала она.

Тут я повернулся и посмотрел на Георгину. На ней было черное платье в духе Найджеллы, выгодно подчеркивавшее ее красивые руки, плечи и грудь. Распущенные черные волосы, страстное лицо – она буквально излучала сексуальность, так что я чуть в обморок не грохнулся.

– Хочешь познакомиться с Катериной Лайденстайнер? – спросила Георгина и указала на женщину в красном платье.

– Почему бы и нет?

Георгина ловко провела меня сквозь толпу. Казалось, она знает всех в этом зале.

– У тебя много друзей, – заметил я.

– Я занимаюсь связями с общественностью, милый. Это не друзья, это клиенты, – ответила она.

Женщина, так похожая на Найджеллу назвала меня «милым»!

Катерину Лайденстайнер окружали поклонники, но они не стали помехой для Георгины.

– Катерина, хочу познакомить тебя с моим другом Адрианом Моулом, – сказала она.