Николай Дежнев - Год бродячей собаки

Дорохов видел, что старик устал и поспешил свернуть разговор, тем более, что решение за него было уже принято.

— Я все понял, Александр Михайлович, — вздохнул он поднимаясь. — Не знаю только, смогу ли…

— А ты смоги! — Князь не без труда встал из кресла. — Я ведь не для красного словца сказал, что в твоих руках судьба России. Плата непомерно велика, если мы с тобой потерпим неудачу. Ну да, Бог даст, Бог даст!..

Горчаков тяжело вздохнул, перекрестил Андрея Сергеевича.

По прихоти Истории — а она до шуток большая мастерица — в тот же вечер в здании посольства Германии, что на площади Исаакиевского собора, состоялся еще один разговор, нашедший свое отражение в совершенно секретной переписке дипломатического представительства с Берлином. В личном кабинета посла разговаривали два дипломата. Его превосходительство полномочный посол Германии в России Эрих фон Корпф сидел в кресле у разожженного по случаю холодной погоды камина. Несколько наискосок, но тоже близко к пылавшему за чугунной решеткой огню, располагался невысокий господин, худым костистым лицом напоминавший какую-то птицу. Близко посаженными к крючковатому носу, холодными глазами он неотрывно смотрел на игру языков пламени, исполнявших затейливый танец на типично российских березовых поленьях. Не обладая высоким положением и благородным происхождением своего собеседника, советник посольства господин Нергаль держался, тем не менее, совершенно независимо, не проявляя и тени подобострастия к официальному представителю Германии в Петербурге. Более того, стороннему наблюдателю могло бы показаться, что диалог ведется между людьми равного статуса и не советник, а его непосредственный начальник чувствует себя, как сказали бы русские, не в своей тарелке. Впрочем, заметить это было бы трудно: просто господин посол иногда морщился, как если бы у него болел зуб, и гримасы эти странным образом совпадали по времени с отпускаемыми Нергалем замечаниями. В остальном разговор шел в исключительно мирных тонах, дипломаты беседовали ровными, тихими голосами, но вовсе не оттого, что боялись быть подслушанными.

— И вы настаиваете, — говорил посол, по многолетней привычке имитируя сдержанную улыбку, — чтобы эта бумага ушла в Берлин за моей подписью? Вы хотите послать ее не только в МИД, но и лично рейхсканцлеру Бисмарку?

— Да, если вы не возражаете, — так же приятно улыбаясь, отвечал советник Нергаль. Дрова в камине догорали, и язычки пламени изменили ритм своей недавно буйной пляски. Как в восточном танце, они теперь то энергично взмывали вверх, то исчезали на время, и тогда казалось, что поленья окончательно догорели. Но это была лишь уловка — огонь вспыхивал вновь и горел с удвоенной силой. — И еще, — продолжал Нергаль, — записку следует направить начальнику имперского Генерального штаба Хельмуту Мольтке.

— И тоже за моей подписью? — еще раз осведомился господин посол, будто процедура подписания официальных докладов в столицу была для него чем-то новым и необычным.

— Если угодно, — не менее любезно отвечал советник, — подписать могу и я, но тогда в Берлине возникнет недоумение: что делает в России их полномочный посол…

За этими словами последовала пауза. Нергаль не-спеша набил трубку хорошим английским табаком, закурил, не спрашивая на то разрешения хозяина кабинета.

— Поймите, Эрих, — советник выпустил в застоявшийся воздух клубы ароматного, пахнущего вишневой косточкой дыма, — вопрос совершенно принципиальный, и я хотел бы придать ему соответствующий вес. Не забудьте, что Бисмарк сам был три года прусским посланником в России и хотя бы поэтому отнесется к нашей с вами информации с интересом. — Советник голосом выделил слова «наша с вами», но посол и ухом не повел. Нергаль продолжал: — Речь идет не о каких-то мелочах и откровенных глупостях, какими пестрит переписка посольства со столицей, вопрос ставится о необходимости сформулировать долгосрочную стратегию, благодаря которой мы сможем активно влиять на внутреннюю ситуацию в стране нашего пребывания. Новый подход даст германскому правительству возможность активнее использовать армию и не связывать значительные силы на российском направлении, чего пока мы позволить себе не можем. Более того, как стало известно от нашего информатора, начальник российского Генерального штаба генерал Обручев подготовил для Александра II детальные соображения о плане ведения войны против Германии. В то же время и вы, и я, мы прекрасно знаем, что после победы во франко-прусской войне десять лет назад, рейхсканцлер больше всего на свете боится реванша французов и их союзников русских. Именно поэтому Бисмарк и сколачивает тройственный союз с Австро-Венгрией и Италией. И, заметьте, это при том, что, по его глубочайшему убеждению, война с Россией чрезвычайно опасна и для Германии может означать лишь катастрофу. Уже хотя бы поэтому наша записка будет встречена в Берлине с пониманием и благосклонностью!..

Нергаль замолчал, видимо, ожидая, что его речь произведет должное впечатление и принесет результат. Молчал и фон Корпф. Будучи карьерным дипломатом, он всегда избегал ситуаций, исход которых не был предрешен в его пользу. Нергаль, работавший на шефа германской разведки Вильгельма Штибера, ничем не рисковал, фон Корпф же в случае неудовольствия Берлина мог поплатиться за свою инициативу карьерой. С другой стороны, не стоило портить отношения и с людьми Штибера, приобретавшими в последнее время в столице все большее влияние. Поэтому, стараясь оттянуть время, посол, как бы между прочим, заметил:

— Не думаете ли вы, что предлагаемый подход является прямым вмешательством во внутренние дела суверенного государства?

Советник поморщился, вынул трубку изо рта:

— Послушайте, Эрих, мы же разговариваем с глазу на глаз, зачем прибегать к официальной фразеологии? Вмешательство или невмешательство — это вопрос риторический. В случае чего всегда можно сказать, что мы просто выражаем сочувствие истинным патриотам России, озабоченным угнетенным положением собственного многострадального народа…

С точки зрения международного права слова Нергаля следовало расценить как откровенный бред, но фон Корпф не имел никакого желания вступать с советником в дискуссию. Тяжело вздохнув, посол подобрал с колен подготовленную Нергалем бумагу и во второй раз пробежал ее глазами. Особое внимание он уделил содержавшимся в конце кратким выводам:

«Обобщая приведенные факты, — писал Нергаль, — следует признать, что в случае прямого военного столкновения победа над Россией силой оружия весьма неочевидна. В то же время исторический опыт показывает, что злейшими врагами русских являются они сами, именно это положение вещей и предлагается использовать. Оставляя в стороне такие национальные черты русского народа, как склонность к воровству, мздоимство и завистливость — что, впрочем, вносит свой вклад в создание общей, выгодной для нас атмосферы, — представляется необходимым сконцентрировать внимание на уникальном феномене, носящем название „русская интеллигенция“. Совершенно неизвестное в других странах, это чисто российское явление представляет из себя некую общность людей, характеризующуюся высоким образовательным уровнем, склонностью к самоедству и, что самое главное, патологической оппозиционностью к любой власти в стране. Именно интеллигенция и является той питательной средой, в которой, как на дрожжах, вызревает нигилизм. Всегда недовольные правительством, эти люди рассуждениями о благе народа приводят себя в состояние истерического транса и уже не способны заниматься делом, рационально и трезво мыслить и оценивать происходящее. Именно из их среды выходят авантюристы всевозможных мастей, готовые ради абстрактной идеи проливать конкретную кровь соотечественников. Этих экстремистов мало интересует реализация своих, весьма теоретических построений — их в значительно большей мере приводит в состояние экстаза собственная жертвенность, вызванная лихорадкой мессианства. Дерзкие, истеричные, готовые одновременно убивать и умиляться, совершенно неспособные предвидеть последствия совершаемых поступков — эти люди представляют чрезвычайный интерес для дестабилизации внутреннего положения в России.

Учитывая изложенное, на базе Министерства иностранных дел и при активном участии имперского Генерального штаба, предлагается создать координационный орган, в задачи которого входило бы нижеследующее:

— стимулирование и поддержание повышенной возбудимости и экзальтации русской интеллигенции, как среды, порождающей нигелизм и экстримистские настроения. В частности, этого следует добиваться путем прививки российскому обществу революционных теорий и взглядов, способствующих его расслоению;

— оказание всесторонней поддержки стремящимся к власти отдельным авантюристам и экстремистски ориентированным группам и партиям, включая поставку оружия, типографской техники, а также обеспечение связью и наличными денежными знаками».