Олег Рой - Улыбка черного кота
Что же касается Светланы, то после отъезда сына, в очередной раз освободившись от ребенка, она впала в настоящий загул. Жажда вечного праздника всегда была главным свойством ее натуры. А теперь, при наличии неограниченных средств, молодая женщина умудрилась превратиться в ненасытного потребителя московских развлечений и удовольствий. Пределов ее желаниям не существовало. Светлана могла со случайной компанией завалиться в какое-нибудь захудалое кафе, заказав бутылку водки и апельсиновый сок на всех, и потом со вкусом рассказывать друзьям о своем «экспромте». А могла, напротив, проплясать всю ночь в фешенебельном закрытом клубе и, спустив целое состояние, наутро уже ничего не помнить о минувшей ночи.
Компании она водила самые разные. Сергей, играя роль доброго и симпатичного молодого олигарха, ограничивал Светлану лишь слегка, напоминая ей изредка, что они теперь люди солидные и его жена не должна общаться с кем попало. Ведь, в сущности, ему не было никакого дела до Светкиного здоровья и репутации – он давно не любил ее, рассматривая их брак лишь как неизбежный шаг на пути к собственному благополучию и то и дело подыскивая жене «заместительниц» по любовной части.
А Светлану эта стезя влекла вопреки всякому здравому смыслу. Поддавшись уговорам мужа, она вернулась в круг женщин, которых знала когда-то давно, когда еще только мечтала стать состоятельной и изысканной дамой. Сергей втихомолку посмеивался над ее доверчивостью, зная, что этой тусовке до изысканности, как ему, Сергею Пономареву, до президента США; уж он-то разбирался в элите и специально не желал «засвечивать» жену в кругах действительно высоких. Для Светланы же было важно, что многочисленные приятельницы смотрели на нее с завистью и дружно дивились ее везучести. Все эти поддельные чувства доставляли ей огромное удовольствие. Она ликовала: ей завидовали те самые дамы, жизнь которых она считала когда-то недосягаемо насыщенной и беспечной.
Модные наряды Светлана покупала за границей или шила в дорогом частном ателье. Она прошла несколько сеансов очищения организма. Для этого надо было уезжать в загородную клинику на несколько недель, и она легко смирилась со своими временными отлучками из дома. Что в это время делал Сергей, ее нимало не интересовало. Он перестал ее притягивать так, как прежде. Появилась привычка. Муж рядом, никуда не денется, никто его не отнимет – ни родители, ни карьера… – и черт с ним, с этим некогда любимым мужем!
Сергей не мог, да и не хотел сопровождать Светлану всюду, куда влекла ее ненасытная страсть к прожиганию жизни. И он настоял, чтобы жена заимела эскорт – красивых широкоплечих молодцев, которые были при ней на всех гулянках, в барах, на дискотеках, сначала только в Москве, а потом и в заграничных поездках. По сути дела, это были охранники, только вылощенные и умеющие прилично себя вести. Бессловесный фон для молодой богатой дамы. Они благополучно доставляли Светлану домой, когда она надиралась в клубе, а в поездках носили ее многочисленные чемоданы и шляпные коробки. Светлана похудела, стала внешне еще более интересной, научилась носить широкополые шляпы, которые закрывали лицо, тщательно оберегаемое ею от загара.
Она так и моталась из бара на дискотеку, с дискотеки в ресторан, сопровождаемая охраной, на большой машине. Жизнь превратилась для нее в странный и непонятный, не заслуженный ею праздничный фейерверк. Светлана успела попробовать и экстази, и ЛСД. Нашла это восхитительным. По пьянке или под кайфом у нее случались мимолетные любовные связи с сопровождавшими ее парнями.
Сергей снова усмехался: он ведь полностью, как ему казалось, контролировал ситуацию. В конце концов когда-нибудь его жена не выдержит, сорвется… и он не станет оплакивать ее. А она держалась с видом небывалого превосходства, думая, что умело скрывает от мужа свои случайные измены. И все больше распоясывалась, превращаясь в хроническую алкоголичку.
Это и была та райская жизнь, к которой она всегда стремилась. Сергей лучше других понимал, к чему это приведет, но не возражал против такого развития событий.
Мать Светланы вела хозяйство в их загородном доме, фактически сторожила особняк летом и зимой. Молодые чаще всего приезжали на выходные, иногда и по будням; зимой катались на лыжах, в особо жаркие летние дни могли переночевать. Огородно-садовые радости их не вдохновляли. Дом служил престижным и надежным вложением капитала.
Пономаревых-старших Светлана не жаловала, теперь они не играли никакой роли в ее жизни. Сергей дал им денег на какую-то простенькую дачку и этим как бы откупился от родителей. Они не вмешивались в жизнь молодых, не были в курсе ни бизнеса, ни семейных отношений своего единственного сына.
Настя к тому времени уже заканчивала учебу на биофаке. Оставшись совсем одна, она научилась зарабатывать себе на жизнь, насколько это позволяла учеба. На конкурсе студенческих работ получила грант на проведение собственных исследований, честно заслужила рекомендации для поступления в аспирантуру. Она носила фамилию деда с гордостью и уже почти начала разбираться в той проблеме, над которой в конце своей жизни работали дед и Антон.
Она даже не вспоминала о своих акциях в совместной компании, о разговоре с Антоном перед его отлетом в Китай. Для нее все это ушло куда-то далеко-далеко вместе со славным парнем Антоном Житкевичем, ее старшим другом и почти родственником, вместе со слезами о его гибели, вместе с болью от расставания с Костиком…
Красивые бумаги с большими печатями так и остались лежать у нее дома. Она никогда не доставала их из старого серванта, считая, что эти бесполезные документы не принадлежат ей, и не выбрасывая их только потому, что они казались ей последней памятью о дорогом ей человеке…
Глава 20
В ожоговом отделении пекинской травматологической больницы не опознанный никем из родственников больной – молодой мужчина, выживший после катастрофы, – пролежал долгие восемь месяцев. Никто не навещал его, никто не уговаривал врачей сделать все возможное для этого некогда красивого и сильного парня, никто не заливался слезами над его изголовьем… И когда закончилось наконец паломничество в больницу потрясенных горем людей, ищущих своих близких среди выживших пассажиров, стало ясно – этот молодой человек так и останется для китайских властей фигурой инкогнито.
Удалось лишь определить, что этот человек, вернее всего, принадлежит к этнической группе белых европейцев и не значится ни в одной картотеке: ни дипломатические структуры, ни Интерпол, никто другой помочь не смогли. Китайские власти проверили все, что сумели, отправили запросы в различные международные организации, в Красный Крест – все было напрасно. Персонал больницы относился к пациенту уважительно – ведь свои страдания он переносил с большим мужеством. А еще восточная мудрость китайцев заставляла их видеть особое предначертание в том, что человек, уцелевший после падения с неба, оказался совершенно одиноким и никому не нужным. Земля приняла его, но не признала, и это трогало и волновало души суеверных китайцев.
Здоровый организм молодого мужчины боролся за жизнь. Заживление ожогов шло медленно, было сделано несколько тяжелых операций по пересадке кожи, и, к счастью, больной их выдержал. Но дальнейшая участь его все еще была неопределенной. Требовались новые лекарства, дорогостоящие операции, длительное реабилитационное лечение. Между тем он превысил уже все возможные сроки пребывания в государственной больнице.
Именно в это время к работе с пациентом подключился один из самых известных в Китае специалистов по пластической хирургии, профессор, которого ученики и коллеги называли просто, но с почтением доктором Сяо. Его привлек к этому молодому человеку не только профессиональный интерес. По совпадению, которое у китайцев с древних времен считается указующим перстом судьбы, в том же самолете, что и Антон Житкевич, летел единственный сын доктора Сяо. Это был успешный молодой человек, возвращавшийся домой после длительной европейской стажировки. Он, безусловно, пошел бы и дальше по стопам отца, продолжил бы их медицинскую династию… Но теперь все было кончено: выжить юноше не удалось. И огромное отцовское горе доктор Сяо заглушал работой; он сразу проникся участием к судьбе молодого мужчины, который вполне бы мог быть ровесником его сына.
Когда он впервые увидел Антона, тот уже вышел из коматозного состояния. Парень был в сознании, но без памяти: Антон потерял не только лицо, но и национальность, возраст, имя… Он потерял самого себя и не помнил ничего из того, что было с ним до авиакатастрофы.
Много позже, вспоминая те страшные дни после пробуждения, Антон по крупицам восстанавливал свои первые ощущения: вернувшиеся в сознание звуки, режущий глаза свет, наслаждение от первого самостоятельного глотка воды… Вот скользнул по подушке луч солнца – и он счастлив, точно ребенок, пускающий солнечных зайчиков. Вот склонилось над ним милое, улыбающееся лицо его сестрички-сиделки – и он улыбается ей в ответ. Вот он слышит звуки незнакомой речи – и пытается понять хоть что-нибудь… Это была жизнь – та жизнь, которую он почти потерял, и это значило для него очень многое…
