Малькольм Брэдбери - В Эрмитаж!
Он заходит. Его посвященный России дневник — начатый еще в Голландской республике, продолженный в дни тряского заключения в повозке Нарышкина и при свете свечей в его нынешней прелестной спальне — становится все толще, наполняясь, как гусиный зоб, все более рафинированным интеллектуальным кормом. На каждой прогулке грубая российская действительность подбрасывает ему свежий материал. Собственная его Россия, создание его ума и воображения, тоже растет, обогащаясь новыми подробностями. Так что заходит он хорошо подготовленным. Петербург полон добрых друзей, не скупящихся на полезные советы, поэтому Философ думает, что знает, чего ожидать и чего бояться со стороны всесильной матушки-императрицы, которая оказала ему честь своим приглашением и теперь ждет просвещения в своих покоях…
Например, «Он» (Lui) — молодой Нарышкин. Вечер за вечером в столовой за безупречно сервированным столом своего дворца он изливает на Философа неиссякаемый фонтан житейской и придворной мудрости. Особенно охотно предается воспоминаниям о днях минувших, когда нынешняя императрица, величавая и полная мать отечества, была всего лишь худенькой немецкой принцесской, одной из тех, что рано или поздно выходят за какого-нибудь заносчивого наследника. Как же она была несчастна, как над ней измывались! При всем своем бойком уме и живом нраве она никак не могла понять, чего хочет от нее грозная императрица Елизавета. То есть предполагалось, что она подарит российскому престолу наследника. Однако всем было известно, что муж ее непригоден к выполнению супружеских обязанностей. Отец Нарышкина, тоже министр двора (это их семейная должность), понял: нужно что-то предпринять. Он бы и сам не прочь, но в конце концов выбор пал на другого камергера, обаятельного Сергея Салтыкова, ради любовной интрижки готового на любой риск, хоть в Сибирь на каторгу. Итак, папа Нарышкин тайком переправил неузнаваемую, переодетую принцессу через Сенатскую площадь в свой собственный особняк, где ей представилась возможность отдохнуть в интимной обстановке. Салтыков пришел к ней в женском платье, рискуя быть пойманным бравыми волокитами из царской гвардии. Так трудятся на государственной ниве представители благороднейших фамилий страны. А Нарышкины с тех пор получили право на особую осведомленность в альковных делах своей государыни.
Ну а все-таки, как мне себя вести? — не унимается Философ. «Он», придворный до мозга костей, дает душевный совет: держите себя просто, будьте откровенны, как я. (Да ну?! — по правде говоря, иногда кажется, что этот тип — просто дурачок.) Запомните: хотя на посторонний взгляд двор Екатерины строг, церемонен и официозен, на самом деле — все наоборот. Чем глубже проникаешь во дворец, тем меньше помпезности и церемоний. А в покоях царственной пчеломатки они исчезают напрочь. Там, в центре нашего придворного улья, не в почете самохвальство и лесть, а ценятся приятность и простота обхождения — и не только потому, что в России эти качества встречаются нечасто. Не льстите, а если все же решитесь — льстите тонко и ненавязчиво. Не задирайтесь, не противоречьте царице — у нее по каждому вопросу свое мнение. Не пытайтесь привлечь ее внимание — это обернется против вас. Не опускайтесь до сплетен — сплетников у нас достаточно. Не устраивайте заговоров — у нас и так заговорщики все кому не лень. И не думайте, что хоть на минуту можете дать себе волю.
Лучше всего, размышляет «Он» дальше, воспринимайте ее как равную себе по развитию, обращайтесь к ней как высокообразованный и культурный человек к себе подобному. Будучи еще почти девочкой-подростком, сразу после замужества, Екатерина любила называть себя Маленьким Философом и часами просиживала в саду за чтением трудов Вольтера. А ее юный супруг тем временем пропадал на военных учениях, где его муштровали, как обычного прусского солдафона; учинял допрос забредшим во дворец крысам и приговаривал самую большую к смерти через повешение. Не дарите ей подарков: у этой женщины есть все, а то, чего ей не хватает, вам все равно не по средствам. Если пожелаете, можете признаться в атеизме (она ознакомилась с вашими произведениями, а стало быть, уже в курсе), но не забывайте, что ее выбрали матриархом Православной церкви, и имейте в виду, что Господь собственной персоной помазал (или помазала?) ее на царствование. Смейтесь вместе с ней, веселите ее, развлекайте, рассказывайте занимательные истории — словом, будьте самим собой. Но не соглашайтесь на звание придворного камер-юнкера. Согласиться — значит стать в очередь кандидатов на пост Ночного Императора. Не успеете оглянуться, как попадете на осмотр на предмет венерических заболеваний к доктору Роджерсону, который накачает вас возбуждающим. Потом ваши способности будут опробованы в будуарах графини Брюс и княгини Протасовой. После чего вас препроводят в апартаменты Ночного Императора, что находятся прямо напротив апартаментов Ее Величества. И тогда впереди у вас — интенсивная ночная гимнастика и сосущая, бесплодная тоска днем. Такая печальная участь уже постигла нескольких молодых людей.
«Не знаю, как вас благодарить, дорогой друг». Философ действительно признателен Lui-Нарышкину за его дружескую и отнюдь не бесполезную болтовню. Но настоящим мудрецом, как обычно, выказал себя Мельхиор Гримм. Успешным завершением дела о сватовстве он упрочил свою репутацию искуснейшего дипломата. Произошли изменения и в облике этого шумного сатира: он стал как будто еще толще, еще самодовольнее. В общем, этот сметливый немец из Ратисбона, насобачившийся во французском остроумии и галантных манерах, пребывает в наипрекраснейшем из прекрасных настроений. Он насытился, он доволен, он всюду нужен, повсюду поспевает. Он больше не философствует, он в центре событий, смотрит не извне, а изнутри. Удачно сошлось, что мы с тобой очутились здесь вдвоем и в такой момент, заявил он Философу. Неприятный мальчишка с носом мопса и ушами Салтыкова, а вместе с ним и горькие воспоминания 1762 года устранены супружеством, а взамен мы приобрели отличный постельный союз России и Пруссии. Великая императрица свободна наконец поступать так, как ей угодно. А угодно ей предаваться удовольствиям, наслаждаться утонченным европейским остроумием, искусствами, новинками моды. И отдохнуть от скучных крикливых бояр, громкоголосых генералов, дворян-попрошаек, напыщенных гусар, заговорщиков-придворных, льстивых послов, волосатых священников, мрачных монахов-черноризцев, тщеславных провинциальных помещиков, что не давали ей покоя последние десять лет.
— Она получит то, о чем так долго мечтала, — говорит Гримм. — Мудрого француза, который будет облагораживать ее ум, приводить в порядок мысли, создавать репутацию и разнообразить скучные дни. Плюс к этому остроумного немца-придворного, который станет смешить ее до колик в тишине вечеров.
— Ты имеешь в виду себя, Мельхиор?
— Конечно! — кивает Мельхиор. — До обеда твоя ученость успеет наскучить ей. И тогда явлюсь я и буду веселить ее до ужина.
— И как ты собираешься развеселить царицу?
— Я присяду рядом, я выслушаю ее гневные тирады, я поддакну ей и соглашусь с любым замечанием, даже самым злым. Она зовет меня «мой ядовитый малыш».
— Смотри не перестарайся. Ядом можно и отравиться.
— Пустяки, она меня любит, — отмахивается Мельхиор, — Между прочим, я делю с ней трапезу каждый вечер в восемь. Она предпочитает скромный ужин en cabinet[20]. Потрясающе забавно. Хотелось бы мне, чтоб ты тоже там побывал.
— Почему бы и нет? Вольтер каждый день ужинал с Фридрихом.
— Нет, это не совсем то. Это вечеринки для узкого круга. Компания избранных, человек десять, не больше. Места мы определяем по жребию: вытаскиваем записки с именами из шляпы. Слуг нет. Блюда доставляются из кухни с помощью подъемника, а с веревками мы управляемся самостоятельно, собственными благородными руками.
— По мне, так лучше со слугами.
— Ну да, чтобы они все услышанное доводили до сведения тайной полиции, — возразил Мельхиор.
— Тайной полиции? — Философ вздрагивает.
— Именно. Здесь то же, что при всех европейских дворах. Императрица брала уроки у парижан. Русская тайная полиция устроена по образцу полиции Сартина[21]. Доносят обо всем, фиксируется каждое сказанное и написанное слово, каждая любовная интрижка, следят даже за похождениями самих монархов. К счастью, глава секретной полиции — немощный глухой старик. Но зато у всех остальных ушки на макушке.
— Значит, прислуге доверять нельзя?
— Безусловно. Каждый из них чей-то шпион. Быть придворным и быть заговорщиком — это одно и то же. Иначе здесь не выжить. Только что ты грелся в лучах царской милости, прошла минута — и ты уже в темнице, в гостях у Петра и Павла.
— Надеюсь, тебе это не грозит, дружище?
