Софи Оксанен - Очищение
Отправив Зару спать, Алиде вымыла руки и стала простукивать стену и буфет, потыкала обои, поковыряла ножом в щелях шкафа, между досками пола, но ничего не нашла. В буфете лишь позвякивала посуда и запас бутылок, припасенных с помощью водочных талонов. В комнате слышалось равномерное дыхание девушки, радио хрипело о выборах, а Ингель на фото была вечно красивой. Алиде вспомнила день, когда они пошли сниматься в фотостудию «Модерн» Б. Вейденбаума. Ингель исполнилось восемнадцать. Они зашли в кафе Дитриха. Аромат дорогого табака, шуршание газет. Ингель пила варшавский кофе, Алиде — горячий шоколад. Пирожные «морапе» таяли во рту, благоухали жасминовые деревья. Ингель купила домой пирожные из слоеного теста. Хелен Дитрих завернула их в белую бумагу, сделала пакет, закрепленный деревянной палочкой, их фирменный, удобный в переноске и красивый. В то время они с Ингель повсюду ходили вместе.
Зару разбудило бьющее в глаза утреннее солнце. Дверь в кухню была открыта, Алиде сидела там за столом и странно смотрела на нее. Что-то было не так. Но что? Паша? Может, ее разыскивали по радио? Что же? Зара приподнялась, села на кровати и пожелала доброго утра.
— Талви не приедет.
— Что?
— Позвонила и сказала, что передумала. — Алиде подняла руку к вискам и повторила, что дочь не приедет.
Зара ничего не могла вымолвить, ее блистательный план вмиг рассыпался. Значит, машины Талви не будет. Стрелки часов отбивали такт, Паша приближался. Зара чувствовала дрожь в ногах, казалось, в затылок уставился бинокль Паши, его машина шуршала по шоссе, взметая гравий. Зара не двигалась, снаружи мелькали огни, она оставалась на месте. Ее знаний об Алиде и обо всем, что когда-то произошло, не прибавилось, она сидела, опустошенная, не знающая ответа на свои вопросы. По радио «Куку» объявили время, начались новости, скоро они кончатся, день пройдет, Талви и ее машина не появятся, но зато приедет Паша. Зара прошла на кухню и заметила, что Алиде вздрагивает. Казалось, она плачет. На самом деле она сидела безмолвно, скрестив руки. Глаза у нее были сухие.
— Извините, как жалко. Какое разочарование для вас, — быстро сказала Зара.
Алиде вздохнула, Зара тоже вздохнула, придала лицу сочувственное выражение, но одновременно стала лихорадочно думать, теперь не было времени для излияния чувств. Может ли Алиде как-то помочь ей, есть ли у нее какой-нибудь козырь в запасе? Если да, то Заре нужно быть ей приятной, не стоит возвращаться к фотографии и бабушке, к которой Алиде отнеслась с ненавистью. К тому же фотографии нигде не было, и девушка не решалась спросить о ней. Может, ей нужно вовсе отбросить мысль о побеге, смириться и ждать того, что будет. Ее бабушка наверняка уже получила посланные Пашей фотографии. С этим Паша не станет медлить. Может, и Саша их получил. Наверное, получила мать и бог знает кто еще. Паша мог предпринять и что-либо другое. Все ли в порядке с ее родными? Об этом лучше теперь не думать. Надо составить новый план. Алиде, сидя, оперлась на палку и произнесла:
— Талви уверяет, что у них спешные дела, но что за дела такие у нее могут быть? Домашняя хозяйка, отдыхает целыми днями дома, этого она всегда хотела. А кем ты хотела стать?
— Врачом.
Алиде, казалось, удивилась. Зара пояснила, что решила заработать деньги на учебу и потому отправилась на Запад. Она собиралась вернуться сразу же, как только накопит нужную сумму, но появился Паша и многое пошло наперекос. Алиде наморщила лоб и попросила Зару рассказать что-нибудь о Владике. Зара заколебалась: подходящий ли момент для всевозможных воспоминаний? Похоже было, что Алиде забыла о преследующих девушку мужчинах, то ли она не хотела раскрывать свои карты, то ли была мудрее Зары. Или здесь не оставалось ничего другого, как сидеть и беседовать. Оно, может, и разумнее, наслаждаться лишь этим моментом и вспомнить наконец о жизни во Владике. Она заставила себя спокойно сесть за стол, протянуть Алиде кофейную чашку, чтобы та налила ей заменитель кофе и взяла кусочек сметанного пирога, любимого Талви. Алиде пекла его ночью к сегодняшнему приезду Талви.
— Вы и поспать не успели?
— Что для старого человека сон.
Отсутствующий вид Алиде, видимо, объяснялся этим. Она стояла с кофеваркой в руках возле стола и, казалось, не понимала, куда ее поставить. Алиде Тру выглядела одинокой. Зара кашлянула.
— Так вот, о Владивостоке.
Алиде вздрогнула, поставила кофеварку на пол и села на стул:
— Ну давай, рассказывай.
Зара начала рассказ с памятника, который воздвигнут в честь Дальневосточных советских побед, и о гавани. О том, как запах Японского моря сохраняется в обшивках домов. О деревянных украшениях на домах, сугробах на улицах Фокина и Светланской. Об армянской еде, которую готовит подруга матери, лучшие в мире армянские деликатесы: долму, пикули, жареные баклажаны — пальчики оближешь. Она печет такие божественные кексы, что стоит их почувствовать во рту, как наметенный за окном снег до самого утра будет казаться сахаром. Дома у них проигрыватель крутит пластинки с записями Зары Долухановой, исполняющей армянские народные песни на армянском языке и Пуччини — на итальянском, она пела также на других языках. Ее именем называли детей, так и Зара получила свое имя. Мама помешалась на ее ангельском голосе, всегда следила за ее поездками на запад, запоминала все города и страны. С таким изумительным голосом куда угодно можно попасть. Это было единственным увлечением мамы. Заре опротивела сама певица и бесконечные разговоры о ней. Она предпочитала ходить к подругам и слушать кассету «Новая луна апреля» группы «Мумий Тролль». Певец Илья Лагутенко казался ей прекрасным и учился в одной с ней школе. Иногда бабушка водила ее смотреть на уходящие в Японию корабли — только это интересовало ее, кроме огорода, только корабли. Ветер с моря задувал в лицо Зары и толкал обратно, в сторону материка. На поезде от них можно доехать до Москвы, девять тысяч километров, где она никогда не была, но хотела бы однажды туда съездить. И лето, лето Владивостока, все те упоительные летние дни. В один из них кто-то придумал, что лак для ногтей станет блестеть, если добавить в него алюминиевый порошок, и вскоре у всех девушек города в солнечном свете заблестели ногти. Начав рассказывать, Зара увлеклась. Она заскучала даже по Заре Долухановой. И «Мумий Троллю».
Катя тоже хотела послушать о Владике, но Зара, как не пыталась, не смогла рассказать ей о городе. В голове появлялись лишь отдельные картины, но о том, что приходило на ум, ей не хотелось говорить с подругой. Например, о том, как бабушка в год Чернобыля начала сушить сухари, опасаясь войны. Или как после аварии они спокойно смотрели телевизор, ничего не зная о случившемся, а там показывали, что люди танцуют на улицах Киева. Чернобыль был запретной темой, так как Катя была родом оттуда и потому хотела выйти замуж за иностранца и интересовалась Владивостоком. Она очень хотела иметь детей. И подходящему кандидату в отцы не собиралась говорить, что она из Чернобыля. Это и по мнению Зары было разумной мыслью. Ей хотелось порасспросить Катю. Внешне она ничем не отличалась от других девочек, не светилась в темноте.
Сама Катя сказала, что чем меньше говорят, пишут и знают о Чернобыле, тем для нее лучше. Она была права. Даже Заре не хотелось обнимать Катю, когда та плакала, тоскуя по родителям или после очередного унижения клиентом. Она предпочитала утешить Катю другим способом, рассказывая обо всем, кроме Владика. Мысль о родном городе казалась до странного неподходящей в том месте. Как будто она была недостойна воспоминаний о нем, будто все приятные мысли теперь запачканы, если она вспомнит что-то в такой ситуации, а тем более если заговорит об этом. И к запрятанной в одежде фотографии она лишь изредка прикасалась через ткань, чтобы убедиться, что та на месте.
Паша, разумеется, знал, что Катя из чернобыльских девиц, так как нашел ее поблизости от Киева. Но он приказал ей говорить, что она из России, если клиент будет спрашивать, ибо ни один из них не захочет вставлять свой член в смерть. Зара по пыталась заглушить воспоминания о Кате, она не хотела рассказывать о ней Алиде, нужно было придерживаться темы Владика. Болтовня девушки заставила Алиде даже кое-где улыбнуться, она придвинула к ней еще один кусочек пирога. Зара взяла его и почувствовала себя более храброй. Она почувствовала себя так оттого, что не надо на это спрашивать разрешения. Она привыкла к тому, что все за нее решает Паша. Она стала храброй оттого, что рассказывала о родном городе человеку, на беседу с которым не имела разрешения Паши. И оттого, что находилась в неположенном ей месте, где не надо спрашивать у него разрешения помочиться. И если у нее заболит голова, Алиде сама предложит лекарство и просить об этом не придется. Если бы у нее начались месячные, Алиде тоже сразу что-нибудь предложила, приготовила ванну, положила бы в постель бутылку с горячей водой, и она не считала бы себя за это обязанной. Но в любой момент эта нереальность может исчезнуть, Зара вернется обратно в знакомую ей жизнь, с клиентами и долгами. В любую минуту Паша и Лаврентий могут въехать во двор, и она больше не сможет думать о Владике, пачкать воспоминания о родном городе в этой действительности. Но она может думать о нем сейчас.
