Владимир Маканин - Испуг

Мы учились вместе – студентом Гоша Гвоздёв был крутой бунтарь. А став молодым специалистом, уже впрямую диссидентствовал. Был невероятно активен. (И был красив в то золотое свое время!) Получил шесть лет ссылки… Отбыл… Вернулся в Москву… Но вот в перестройку он вдруг стал пессимистом. В то самое время, когда все были полны надежд и иллюзий… Когда все ликовали!.. Он не верил.

И еще долгие-долгие годы он оставался пессимистом. Мрачный и настороженный – всюду подозревавший козни наших нелепых правителей. Козни, направленные против него лично. Развелся с женой из неких опасений… Подозревал он и слежку… За собой.

Одно время (и немалое время, лет пять) Гоша был на очень сильном взводе. Показывал мне на улице (жестом, не поднимая глаз) неких низколобых типов. Одного… Потом другого… Дух времени, говорил он. (Душок…) Гоша уверял меня, что он у них уже на крючке. Ему не уйти. Его уже ведут… вываживают, натягивая лесу всё крепче. Это длилось долго… Лет пять… Настоящая мания. (Но кто знает… Может быть, в его случае и не мания?)

Страхи так и оставались… Много страхов… И Гоша переборол их, только подсев на пятый канал. Именно так. Это было спасение. Теперь Гоша весь ожил, посветлел лицом… Я бы сказал – просветлел! Подлинный хеппи-энд!.. Что значит дожить до старости и не слишком много болеть.

Мои воровские ночи

Сползает по крыше старик Козлодоев…

1

Разок-другой я споткнулся. Ни звезды… Ни огонька. Я готов сдаться. Готов вернуться назад… Но где, в какой стороне мой старенький домишко?.. Куда теперь – не знаю… Вокруг чернильно черно. Говорят, нас (и заодно еще с десяток поселков) на время обесточил стратегический кабель. Тянут кабель неподалеку, так говорят.

Однако поселковский люд уверен, что причиной тьмы малаховские воры. Ловкие чужаки, они присмотрели наш поселок и грабят ночами себе в удовольствие. Им чем темнее, тем ловчее. Тьму спровоцировали… Тьму заказали… Малаховское ворье, их почерк! Они вырубают свет напрочь, капитально, и в каком-то изысканном месте… нам не найти! Днем солнце, вечерами – свечечки.

Боясь ворья, люди во тьме хочешь не хочешь стали настороже, напуганы. (Любителю побродить – сплошные неудобства.) Вот и сейчас я в темноте потерялся… Где я?.. Сад (чей?.. я-то думал Лидусин) я срезал неуверенным шагом… Диагональю меж яблонь… Прошел мимо цветника. (Там знакомо подванивало поздними Лидусиными пионами.) Вроде бы так…

Однако, едва я к веранде – ого!.. – слышу вдруг из тьмы сухой странноватый щелчок. Клац-клац.

И ведь узнал, узнал! – расслышал и, слава богу, узнал знакомый (по детству) звук-звучок провинциального тира. Слом-сгиб и клацающее распрямление жиденького ствола… Помню, а?.. Надо же, сколько воды (и сколько воздуха) утекло… Воздушное ружьишко… Воздушка!

И следом за клац-клац женский голос… Из запасной двери, что с веранды сразу на кухню. Голос:

– Уходи – выстрелю.

Конечно, дачница… Моя ошибка.

Я тотчас и довольно быстро отвечаю на ее голос – я ошибся во тьме… Ошибся! Извините. Конечно, уйду.

Но губы мои растягиваются в улыбке… Немного забавно. И смешно… Потому что старикан, оказывается, не боится далекого детства. Старикан, пропахав столько десятилетий, уже не верит, что крохотная мелкая пулька попадет, угодит ему из детства точно в глаз. Молчу… Губы в улыбке. Легкая зыбь детских переживаний… Взволнован звуком!

– Я заплутал… Извините, – повторяю я и поворачиваю, чтобы пройти назад, к калитке.

– Понимаю. Понимаю.

В ее двояком «понимаю» сочувствие к заблудившемуся. Но и (на всяк случай) небольшая насмешка сильного над слабым.

Ухожу. Дачница (удерживая дистанцию, не сближаясь) идет за мной. Храбренькая!.. Я ее не вижу, но слышу во тьме ее легкие шаги.

Калитка у них проста… Задвижка… Всего лишь.

Уже закрывая за собой, шутливо ее спрашиваю:

– Женщина с ружьем, а?

Но она строга – и шутка ее строга:

– Сюда вход только с ружьями. Не знали?

А когда я по-дружески замечаю ей, что я никакой не малаховец, а местный… и что вообще говоря ружьецо-то у нее детское, дерьмовое, – она язвит:

– Для дерьма и держим.

Куда теперь?.. Я стал посреди дороги, не зная во тьме, чьи дачи справа, чьи слева. Ни звезды… Ни огонька… Бог дал мне крепкое тело в старости, однако насчет ночной памяти он был, видно, не так щедр. Дырявая башка… Обычно я веду (машинально) счет: восьмой дом от проулка по левой стороне. Это если я, скажем, ночью от Петра Иваныча к Лидусе…

Но такого мрака никогда не было. И таких раздраженных вечерних окриков. (Когда ошибкой придешь не туда.) Угрозы… Собаки… Ходишь, как слепец!

Именно темные вечера стали напряженны. Зато темные ночи пусты от людей и прекрасны.

– Воры! Воры!.. Проклятые малаховцы! – только и слышалось по утрам в тот месяц.

Едва проснувшиеся, растерянные люди сбегались утром к магазинчику (ну, там хлебушек, сыр, яйца, сметанка…) и сообщали один другому о ночных пропажах. Торопились сказать. В гневе!.. Перебивали, заплевывали азартной слюной… Так без умолку трещали, что, подойдя к прилавку, вдруг немели – забывали, зачем сюда, в магазин, пришли. Стояли и тупо смотрели на продавщицу. Мяли рассеянными движениями купюры… Наконец вид наличных освежал мозги. А! – вскрикивали… Но и сделав покупку, нагрузившись, человек шел к выходу и задиристо толкал встречных: «Ты слышал?.. Унесли мое лучшее дачное кресло! Ночью!»

Встречный старался принизить его утрату:

– Кресло? Подумаешь!.. Небось старье. Небось дрянь!.. Сам его в лес и снес!.. Вот у меня видак японский увели. Видак!

Он бил себя в грудь. Он не спал. Он глаз не смыкал ночью – а все равно увели…

Ночные подробности обжигали слух. И уже хор, уже вопили все разом. Когда же в поселке дадут свет! Эти малаховские! Пользуясь темнотой, обнаглели. Приходят ночью к нам в поселок, как к себе домой… Не церемонятся!.. Берут, что хотят!.. Куда смотрят менты!

– Воры!.. Сволота малаховская!

Их оскорбленные голоса гудели, как рой. Маленький наш магазинчик мог взлететь, взорваться от их воплей… Я молчал. Перетаптываясь, я тихо стоял в очереди… За какой-нибудь едой, есть же надо. Мой быт… Малаховские воры, и вообще ворье – мне без разницы. (У меня красть нечего.)

После ночных хождений я едва стоял на ногах. Спал стоя… Кто-то из магазинных крикунов меня окликнул, я ни гу-гу.

– Петрович. Я же тебе кричу – ты за кем?

Но я молчал… Они слишком суетны. Я только пошатывался и ждал, когда мелкой людской волной меня подгонит к прилавку. Я тихо-тихо куплю портвейна. Я тихо-тихо пойду к себе домой.

Суетны, как куры… Возможно, потому, что у них световой режим кур. Засыпают они рано, едва начинает темнеть. Еще и подгоняют друг друга – скорей, скорей, ложимся! Ложимся спать!.. Как будто их там ждут ошеломляющие сны! Потрясающие картины и события!.. На самом деле их ждет маета, изнуряющая работа ночного сторожа. Но даже если сон их свалит, во сне они будут стеречь вещи… Обязательно вещи, но какие?.. Наши поселковцы стерегут в своих снах фантомы. Эти вещи в реальности уже украдены – украдены вчера или позавчера, – но во сне-то они еще здесь! Вот они!.. Они чудесные! Глаз не оторвать… Можно коснуться, потрогать рукой!

Для кого-то это был месяц сплошной тьмы, месяц самый говенный, бардак и жуть… месяц без лампочек, без холодильников, без радио, не говоря уже о ТВ… месяц дурацких свечек. Для других это было время лихих краж, месяц воровских ночей. Славный месячишко!

Для меня это был месяц чудесных ночных прогулок – месяц восхитительной жизни. (Я сплю днем.) И какая же удивительная стояла тьма! И какой же дивной стала наша обычная ночная дорога!.. Освобожденная! Пустынная!.. Никого!

Это чуть позже появились небольшие костерки на участках, шашлыки… печеная картошка под пиво. И как-то был даже большой костер на той стороне речки. Но это после… А сначала-то как притихли – тотальная тьма. Ни огонька… Я выходил на улицу полновластным хозяином. Ни души. Я бродил и вслушивался в тишину. И сказочно пуста улица, пусты переулки… И луна.

Лишь изредка тени. Это малаховские ребята несли краденое. Шли цепочкой… Но я научился их сторониться. А малаховские инстинктивно (не любя свидетелей) сторонились меня. Они проходили мимо бесшумно. И я ни звука.

Днем постучался к Лидусе. Заперто. Хотел сказать, что в проклятущей тьме вчера ночью не нашел ее дома.

– Где Лида? – спросил у соседей. (Не люблю имени Лидуся, что-то слышится привокзальное. Хоть бы Лида.)

Сказали, что она в Москве – помчалась вслед за дачником Колей?.. А значит, ее дачник Коля удрал. Съехал. Светлая душа, он не может жить без НТВ. Теряет ощущение жизни также и без программы ВРЕМЯ… Ощущение жизни – это святое. Молодец!

Но, возможно, Лидуся поехала в Москву названивать – искать взамен Коли хоть какого-то клиента на дачный сезон… А пока будет вызванивать и пока сговорится – глядишь, и свет в поселке дадут.