Владимир Лобас - Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста
– Извините, мистер, но мне в общем-то все равно, кто и в какой кассе покупает билеты. Я просто так спросил, чтобы вас развлечь… Расскажите-ка лучше, если не секрет, зачем вы летите в Израиль?
Не очень-то он мне поверил, но приосанился и сказал:
– Я часто там бываю. Я оказываю государству Израиль помощь…
Последние слова он произнес с таким важным видом, что я рассмеялся. Это было, конечно, нехорошо, но и поставлен на место я был чересчур уж спесивым тоном:
– Вам смешно при мысли, что есть на свете люди, которые занимаются подобной ерундой?
– Вы неправильно меня поняли. Помощь Израилю – вовсе не ерунда. Но мы ужасно смешные люди…
– Кто это – «мы»?!
– Евреи.
– Почему же евреи «смешные»? – Он так обиделся, что не желал признавать во мне соплеменника.
– Потому что мы – хвастуны.
– Гм!.. – только и выдавил он из себя, а я уж задал ему перцу:
– Ну, неужели нельзя сказать, что вы собрались повидать родственников или что-то купить-продать?.. Нет, у вас – особая миссия! Я не стыжусь своей бедности: вы видите, кто я. Но какую помощь Израилю можете оказать вы, если жизнь заставляет вас беречь каждый доллар: искать попутчиков на такси до аэропорта?
Тут пассажир мой совсем уж ударился в амбицию:
– Я инженер! Я оказываю государству Израиль техническую помощь.
Опять: не заводу, не проектному бюро, не какой-то фирме – государству. Только на таком уровне!
– Охотно верю, что вы инженер. Что вы хороший инженер. Но почему бы вам не сказать, что вы едете поработать, продвинуть техническую новинку?..
Затоптал я, высмеял сделавшего мне добро человека, а сам оказался фанфароном похлеще его… Мало мне было мечтать, как, едва вернувшись в город, начну я разрабатывать «золотоносную жилу». Мало мне было грез, как я стану сколачивать партии пассажиров в «Кеннеди»… Я не собирался ни драть с них втридорога, ни запихивать по шесть клиентов в свой чекер, как сардины в банку. Пусть едут с комфортом, по пятеро. Пусть платят всего по шесть долларов. Пусть их! Тридцать долларов за ходочку – не вкусно?.. Но всего этого мне было мало! Хотелось еще и возвыситься над себе подобными: над таксистами.
Дожидаясь своей очереди на стоянке «International», ни минуты не мог усидеть я на месте. Перепрыгивая через лужи, бродил между рядами желтых машин, приставая чуть ли ни к каждому кэбби:
– Где ты взял «Кеннеди»?
– В отеле «Принц Джордж».
(Это третьесортная гостиница на Двадцать восьмой улице).
– И долго пришлось ждать?
– Часа два…
– Как же ты сегодня деньги сделаешь? – ханжеским сочувствием прикрываю я бушующее во мне ликование и прыг-скок – к другому:
– А ты где взял «Кеннеди»?.. В «Ла-Гвардии»? Ждал полтора часа и приехал за девять долларов?!..
Не повезло парню, радуюсь я, а русских даже не спрашиваю. Эти торчат под «Мэдисоном» по полдня…
Дубогрызы! Тупицы! Годами сидят за баранкой и не знают, как нужно работать! И смешно глядеть на них, и жалко. Меня так и подмывало облагодетельствовать какого-нибудь кэбби, поделившись своим открытием. И если бы я это сделал. Бог уберег бы меня от беды, но я ни с кем не поделился…
5
Мой чекер уже стоял на выезде из загона-стоянки, готовый по команде диспетчера подрулить под навес, где клиенты усаживаются в кэбы, когда через дорогу, стуча каблучками, от здания аэровокзала перебежала гибкая огненно-рыжая женщина лет тридцати. И – ко мне:
– Поедем? Лексингтон и Тридцать пятая.
От этого места до моей «золотоносной жилы» – рукой подать!..
– Леди, разве есть на свете человек, который способен вам сказать «нет»?
Хохочет. Но и у меня прилив веселья. Когда это я был таким смелым, таким напористым?
– Ну-ка, выкладывайте, – отчаянно флиртую я, – что у вас сегодня за событие?
– Ничего особенного…
– Отчего же вы так сияете?
Раскинула руки по спинке сиденья – яркая, неотразимая.
– Я всегда такая…
– Ой ли?!.. Что вы делали в аэропорту – без вещей?
– Провожала мужа.
Вот так номер.
– Чему же вы радуетесь? Он у вас старый, нудный?
– Наоборот, молодой и очень славный…
Жмурится от солнышка:
– Через два дня муж вернется, привезет наших детишек. Я уже больше недели их не видела.
– Соскучились?
– Конечно…
– Не верю ни одному слову.
– Как хотите…
– Скажете правду, если я угадаю?
– Скажу.
– Эти два дня – ваши!
Нахмурилась:
– Мои…
Едва она созналась, бесшабашное настроение мое пропало. Несколько минут мы молчали. Я закурил свою сигарету, она – свою. Потом я сказал:
– Откуда это приходит? Что – толкает?
– Не знаю…
– А чем занимается ваш муж?
– Он дантист.
Я обрадовался до неприличия:
– Тогда так ему и надо! Дантист засадил меня в этот проклятый кэб. Чему вы улыбаетесь?
– Тот, кого я люблю, тоже дантист, – сказала она, и для меня все ее очарование – исчезло…
«Так, так, так, – задумался я: – а не подлежит ли это дело немедленному разбирательству в Чрезвычайном Таксистском Трибунале?…» И, собравшись с мыслями, тотчас же вынес приговор: «За то, что у подсудимой не хватило ни вкуса, ни взбалмошности влюбиться в лохматого саксофониста, в спортсмена, в красавца-актера, в соседского, наконец, мальчишку-студента, рассматривая факт одновременного сожительства с двумя дантистами как отягчающую вину пошлость, Таксистский Трибунал приговаривает вас, мадам, к маршруту повышенной дальности – через мост Трайборо!».
Приговор, по-моему, был ей понятен. Эта дамочка знала НьюЙорк. Тягостная тишина, в которой царил теперь только грубый таксистский обман, сгустилась в чекере. Мы проскочили мимо ответвления дороги, которое вело к туннелю Квинс-Манхеттен, мимо другого ответвления, ведущего к мосту Квинсборо, и теперь стремительное Гранд-шоссе уносило кэб в сторону от пересечения Тридцать пятой улицы и Лексингтон-авеню, куда моя пассажирка направлялась, – в объезд, эдак кварталов на восемьдесят! Но осужденная не заявляла ходатайства о смягчении приговора. Раздавленная тяжестью своей вины, она молчала…
6
Оказавшись, наконец, на юго-восточном углу Парк-авеню и Сорок второй улицы, я, однако, так и не сподобился разглядеть, где именно расположены здесь авиакассы. Голова моя шла кругом…
Я не видел ни домов, ни машин, ни суеты у входа в Центральный вокзал, бурлившей через дорогу от того места, где я стоял глубоко потрясенный: перед растянувшейся метров на двадцать шеренгой людей с чемоданами!..
Баулами…
Дорожными чехлами для костюмов…
Саквояжами…
Рюкзаками…
Построенный и готовый к отправке в аэропорт батальон… Волнительность момента заключалось не только в количестве клиентов или мест багажа, не только в том, что их было много, но еще и в том, что кэб был лишь один – мой!
Усилием воли я заставил себя действовать! Открыл багажник и пружинисто шагнул к шеренге…
Прохладный ветерок ласкал мое разгоряченное лицо; я расхаживал перед строем, как генерал, который намечает группу для стратегически важной разведки. Я задавал отрывистые вопросы: «Куда едем?». И тут же решал: «Подождите!.. Вы тоже должны подождать… А вы – пройдите к машине!..».
Большинство выстроившихся вдоль стены людей собиралось в «Ла-Гвардию»; их, естественно, я игнорировал, а выискивал – «кеннедийцев»… Но мои жесты и голос с каждой секундой становились все менее уверенными, поскольку люди отвечали на «генеральские» вопросы как-то недоброжелательно, переглядываясь между собой, и в душу ко мне холодным червем вползло ощущение, что я совершаю нечто недозволенное…
– Куда ехать? – спросил я очередного пассажира, однако, он вообще не ответил мне, а глядя в ту сторону, где я оставил кэб, как-то странно и вроде бы злорадно хихикнул.
Я оглянулся. Перед моим чекером, широко расставив ноги, стоял полисмен и что-то писал в большом, удлиненном, как мне показалось, блокноте.
– Что случилось, босс? – вроде бы по-приятельски, стараясь скрыть сквозившую в голосе дрожь, спросил я.
– Ничего особенного, – в тон мне, по-приятельски, отвечал полисмен, не прерывая своего занятия. – Дай мне, пожалуйста, свои права.
– Вы выписываете мне штраф? – не без удивления осведомился я.
– Угу…
– За что?
Полицейский молча указал на знак «Остановка запрещена».
– Но ведь я нахожусь возле своей машины, и вы вполне могли бы мне сказать… Я просто не заметил этот дурацкий знак…
Полисмен вырвал из блокнота листок и вручил его мне, приговаривая:
– Я видел, как ты подъехал. Я внимательно наблюдал за тобой. Я свидетель всего, что ты сейчаc сделал, – закончил он многозначительно.
Не чувствуя за собой никакого греха, я повысил голос:
– И какое же преступление я совершил?
– Ах, вот ты как разговариваешь! – обозлился полицейский и, не возвращая мне права, снова принялся писать. На этот раз – в другом блокноте.
