Млечный путь - Меретуков Вионор

— Птицами?! Только этого не хватало!

— Столовое серебро! — кричал Фокин. — Маршальская квартира, которую он приватизировал буквально накануне смерти! Будто что-то предчувствовал! Дача в Усове! Все будет ваше!

— Ты с ума сошел! Ты что, подозреваешь меня?!

— Я лишь задаю вопрос. Видели бы вы голову маршала. Брр!

— Лева, ты несносен! Мог бы и избавить меня от подробностей.

— Нет-нет, — безжалостно продолжал Лева, — вы должны все знать, голову так отделали, словно по ней прошлись вибротрамбовкой…

— Ну, посуди, Левушка, зачем мне все это надо, если я, по твоим словам, и так являюсь наследницей? У меня нет мотива. Скажи-ка, мой милый, как ты узнал, что написано в завещании? Ловишь на фу-фу?

— Эра Викторовна, что за лексика!

— Ты, наверно, забыл, что я редактирую современную прозу. Но как ты узнал?.. Насколько я разбираюсь в этих делах, завещание должно храниться у нотариуса, так?

— Может, один экземпляр и хранится, — пробурчал Фокин. — Но второй нашли в кабинете маршала. А картина тю-тю, слямзил кто-то…

— Лева, дорогой мой, ну зачем мне красть картину? И потом Корытников… если убил он, в чем я сильно сомневаюсь, организуй погоню, введи по всей территории Российской Федерации план «Перехват», или как там это у вас называется.

— Ты ведь тоже бывал у Богданова, — Фокин резко повернулся ко мне. — Кстати, где ты был и что делал, когда гражданина Богданова убивали и грабили?

— Как я могу знать, где я был и что делал, если я не знаю ни дня, ни часа, когда его грабили и убивали?!

Фокин заурчал от злости.

— Черт с тобой! Чем ты занимался сегодня между часом ночи и пятью утра?

Я задумчиво уставился в потолок.

— Я был дома.

— Это может кто-нибудь подтвердить?

— Может. Вернее, могут. У меня два свидетеля, точнее, свидетельницы, — сказал я. Это было правдой, я вновь воспользовался услугами проституток. Тех же самых, уж очень они мне понравились: все время улыбаются и молчат. — Найти их не сложно: они постоянные клиентки ресторанчика на Трубной. Очень приличные девушки. И берут недорого.

— Две девицы? За ночь? — восхитилась Эра Викторовна. — Как же приятно было тебе, Илюшенька, зарабатывать алиби!

— Проститутки? И берут недорого? Где, на Трубной? — заинтересовался Фокин и тут же одернул себя: — Впрочем, проститутки — это очень ненадежный контингент.

— А по мне, так надежней не бывает, — неожиданно поддержала меня Бутыльская. — Деньги — товар — деньги. Это всеобщая формула капитала, выражающая суть капиталистического товарного производства.

— Не пудрите мне мозги, почтеннейшая Эра Викторовна!

— Не шуми, Лева, проштудируй лучше «Капитал» Маркса, — наставительно сказала Бутыльская. Она смотрела на меня с обожанием. Видно, не забыла свои собственные проказы в молодые годы.

— Стало быть, ты им платил… — задумчиво сказал Фокин, гипнотизируя меня своими колючими глазами.

— Ты хочешь, чтобы они вкалывали бесплатно?

— За деньги они кому угодно любое алиби спроворят!

— Лева, неужели ты всерьез полагаешь, что я могу быть причастен к убийству?

— Если честно, — он хрустнул пальцами, — я сам пока ни черта не могу понять…

Так же, как и я, подумалось мне. Кто мог убить маршала Богданова? Маршал годами почти никого у себя не принимал, это общеизвестно. Он вел жизнь анахорета. И кому понадобилось убивать старика, да еще столь жестоко? Фокин полагает, что убил тот, кто подменил картину подделкой. Я же знаю, что это не так. Я ничего не мог понять.

…Бутыльская из всего умеет извлекать пользу. Она предложила Леве творческий союз: он поставляет ей материал из жизни кровожадных криминальных авторитетов, а она с помощью «негров» выпекает серию детективных ватрушек. И звонкое золотишко потечет в карманы широких Лёвиных штанов с лампасами. Фокин сразу согласился. И начиная с этого дня они стали чуть ли не ежедневно перезваниваться.

С Левой я встретился утром следующего дня в облюбованном мной ресторанчике на Трубной. Моих девиц там еще не было. Их время — вечер и ночь.

Был первый по-настоящему весенний день. Романтические запахи пробуждающейся от зимней спячки столицы туманили голову. Я пил кофе и размышлял о своем миллионе. Но в Москве миллион — это не так уж и много. Даже я с моими скромными запросами мог, особенно себя не утруждая, за какие-нибудь несколько месяцев пустить его на ветер.

Я попивал свой кофе и продолжал размышлять о всякой всячине, вроде того, как бы к миллиону прибавить другой миллион. Но вот открылась дверь, и в ресторан вошли двое: Лева и Рита. Лева шагал, размахивая черной папкой с тесемками.

— Все забываю спросить тебя. Разрешили по второму кругу?.. — спросил я.

Лева недоуменно сдвинул брови.

— Я про тот сон, когда ты молил гадов с бородами запустить тебя по второму кругу.

— Ах, это… Нет, мне в категоричной форме было отказано, сказали, что жизнь дается один раз и прожить ее надо как можно быстрее. А под утро мне приснилась голова, такая, знаешь, отрезанная голова со страшной дыркой вместо уха. Кстати, недавно под Можайском некоему владельцу огромного поместья без помощи подручных средств, а только голыми руками отделили голову от туловища. А сначала ухо отгрызли. Несчастный носил хлебопекарную фамилию — Бублик. Тебе ничего не говорит это имя? Мертвую голову живодеры установили рядом с электрическим граммофоном. Поставили пластинку с серенадой Шуберта. Чтобы, значит, голова слушала и наслаждалась. Такие вот шутники.

— Прямо меломаны какие-то, — посочувствовал я.

— И не говори. Мне не жаль этого Бублика. Это был тот еще негодяй, поделом ему, но все-таки голова на граммофоне… это слишком. Попахивает средневековым вандализмом.

Лева заказал себе водки, выпил и потом, не извинившись, удалился в туалет. Рита под столом рукой нашарила мое колено. Потом ее пальцы проследовали выше. Я отодвинул стул. Она придвинула свой. Потом я снова отодвинулся. Через минуту мы оказались на противоположной стороне стола.

— Ты отвезешь меня на Гавайи? — спросила она, когда ее пальцы добрались-таки до искомого. — Ты же обещал. Собственный самолет и все такое…

— Сапега обещал тебе Гавайи? — загромыхал у нас над головами насмешливый голос Левы. Мы и не заметили, как он вернулся. — Илья все может, он такой.

— Какой такой? — спросила Рита.

Лева сел и отпил из рюмки.

— Горазд давать обещания.

— Лева, — сказала она, — я хочу выйти замуж.

— Великолепная идея! Полностью поддерживаю! — оживился Фокин. — Но чем я могу тебе помочь?

— Женись на мне.

Фокин отрицательно замотал головой.

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Если бы я женился на тебе, я бы одновременно женился и на Илье. Я что, не вижу, как вы притерлись друг к другу? Можно, конечно, рассмотреть заманчивый вариант Бриков.

— Бриков? Этих сексуальных психов?

— Да, озорников Бриков и Маяковского. Брики потешались над влюбленным поэтом: они запирали его на кухне, а сами тем временем шумно, с истеричными воплями, принимались заниматься любовью. Он все слышал и беспомощно рыдал. Но меня больше устраивает квартетный вариант. Как тебе шведская семья?

— Но нас пока трое. Кто же четвертый?

— Если бы Илья с таким упрямством не держался за Тамару Владимировну, мы могли бы … — Фокин ухмыльнулся. — Мы могли бы создать образцово-показательную шведскую семью.

— Я не держусь за Тамару Владимировну, — вступил я в разговор, — это она держится за меня. Кстати, она тоже рвется замуж, — я посмотрел на Риту, — весна, что ли, на вас так пагубно влияет?

Лева извлек из папки тонюсенький конверт и торжественно вручил его мне.

— Почитай на досуге.

— У меня не бывает досугов.

Я вскрыл конверт. Там был всего один лист, сложенный вдвое. Я развернул его. Четыре имени, выписанные столбиком: Цинкельштейн, Пищик, Бублик… Мое имя стояло последним.

Я посмотрел на Фокина. Мой мучитель, топорща усы, беззаботно улыбался.