Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Как вы думаете, ребята, начать концерт должен самый старший или самый младший?
— Маленьких вперед, — было общее мнение.
Смешно смотреть, как выступают малявочки. Кто в носу ковыряет пальчиком, у кого трусики до колен спустились, кто зареветь готов, потому что его место заняли. Но все они с таким усердием приседали и вращали ручками, изображая танец, что у меня навернулись слезы. В конце танца один малыш до того наприседался, что свалился в траву, чем вызвал общий хохот, который тут же перешел в аплодисменты и крики:
— Мо-лод-цы!
Упавший малыш заревел, но одна девочка его подхватила и давай тискать. Он вмиг успокоился. Каждый ребенок участвовал в празднике. Мальчики большей частью выступали в пирамидах. Девочки пели песни, рассказывали стихи, танцевали. Отличился «Комардин». Он, исполняя матросский танец, лихо подпевал себе. Жаль, что не было музыкальных инструментов. Но нас это не волновало. Подошла очередь Гоши. Обычно он безразличнен ко всему. Маленький рост, тихий голос делали его неприметным. Вообще-то, дети всегда красивые. У каждого есть что-то свое, особенное. Но у Гошки, сколько не ищи, во внешности ничего интересного не разглядишь: тощенькое лицо, подбородок-треугольник, нос длинный, худой, глаза маленькие, серые. Я с огромным любопытством ожидала его выступления. Что он может? Гоша тихо сказал:
— Муха-цокотуха.
И принял позу. Все с удивлением увидели в нем огромную муху. Детвора захлопала от восторга. Но что было дальше, описать словами трудно. Гошка метался по поляне, очень точно изображая каждое животное. Он подражал голосам зверей и говорил текст с таким упоением и жаром, что мы все обалдели. Сказка-стих была длинная, но дети смотрели представление до конца без писка. Когда Гоша закончил и убежал в лес, вслед ему неслось:
— Молодец! Талант! Ура!
Алик рассказывал стихотворение о войне. Сначала он стоял навытяжку, руки держал строго по швам и произносил важные серьезные слова звонко и громко. Потом весь подался вперед, будто сам собирался ползти на помощь раненому солдату. Голос его понизился, задрожал тонкой струной. Кожа лица на худеньких скулах от напряжения натянулась. В глазах появилась безысходная тоска, понимание безнадежности, отчаяния. Вдруг звук его голоса снова окреп, и в нем зазвучала надежда. Теперь на высоких нотах звенела отвага и уверенность. Я уже не слышала слов большого мальчика, а по интонации голоса и выражению лица представляла себе: идет бой, горят танки, как копны соломы, много хороших людей стреляет по врагам и кричит «Ура!»...
Малыши так старательно и громко хлопали в ладоши, что без сил валились на траву. Подошла моя очередь выступать. «Наверное, мне тоже стоило выучить про войну? — подумала я. — Ничего, буду рассказывать отрывок «Родная земля» из поэмы Некрасова «Железная дорога». Вышла на середину площадки. В первую минуту охватило волнение. Как бы не ошибиться! Но уже после первой строчки успокоилась. Я не вспоминала, что надо было говорить, а как бы бессознательно произносила слова, которые выходили откуда-то изнутри меня: то ли из головы, то ли из души. Говорила негромко, но с каким-то тоскливым надрывом. Закончила. Стояла звенящая тишина. Никто не хлопал. Все сидели как замороженные. Пауза была такая долгая, что я испугалась. Меня не поняли или плохо прочитала? Но тут гром аплодисментов нарушил тишину. У меня на глазах появились слезы. Понравилось!
Мои старшие друзья тоже выступали: ходили на руках, делали «колесо». После концерта они устроили катание на санях из веток деревьев. Кого первого повезут по кругу? Выбор старших ребят пал на меня. Думаю, на их решение повлияло не столько мое выступление, сколько наша дружба. Где-то в глубине души мне было неловко от этой мысли. Но я все равно с гордостью и восторгом восседала на ветвях. Я захлебывалась от счастья!
Круг почета совершен. Теперь катали всех детей на четырех «санях». Мне захотелось еще раз проехать, просто так, а не в награду за выступление. И я вспрыгнула на «сани», которые тащил Иван. Возница остановился, строго глянул на меня и сказал:
— Опять тормоза не работают? Пока всех малышей ни покатаем, не подходи.
Я почувствовала, что краска заливает лицо, опускается ниже шеи. Я убежала с поляны. Убежала с позором. Вот так всегда: несдержанность и слабые «тормоза» портят мне жизнь! Даже можно сказать, отравляют.
ПРОЩАНИЕ С РЕБЯТАМИ
Для меня отъезд ребят в город не был неожиданностью. Полгода я готовилась к этому тяжкому событию. То забывала, то вновь вспоминала. И вот пришел этот день. Завтра. А сегодня я не нахожу себе места. То плачу, то хохочу, то лезу драться по пустякам. Есть отказалась. Грублю всем подряд и тут же реву. Измаялась к вечеру. Лежу на кровати поверх одеяла, что не по правилам, и скулю. Витек просунул голову в спальню, но войти не решился. Я ждала Ивана. Уже пора ложиться спать. Дети заполнили спальню, а я, наоборот, выскочила из нее и села на крыльце.
Вскоре пришел Иван, тихо расположился рядом, положил руку мне на голову и начал долгий разговор. Он рассказал о том, что директриса использовала старших ребят для работ по детдому и позволяла им жить, как хочется. Ребятам это нравилось. Они чувствовали себя самостоятельными, взрослыми, радовались спокойной и вольной жизни, легкому хлебу. Но однажды он, Иван, вдруг понял, как много потеряли они за эти годы. Сознался, что, сравнивая жизнь Гали со своей, вдруг ощутил себя ничтожеством. Жил в маленьком мирке, как животное. Ни о чем не думал, не мечтал, ничего не знал, гордился своей силой, верховодил. А на самом деле — ноль, полный ноль. Поденщик, неуч.
— Но ты поверь мне: я все равно выучусь, получу специальность и буду не хуже других, а может — и лучше многих. Учиться нужно всю жизнь. Прошу тебя, запомни, что я скажу. Не мне, дураку, тебя учить, но я старше и кое-что понял в жизни. Первое: не попадай никому в зависимость. Второе: учись, сколько голова позволит. Третье: держись хороших людей, будь преданной им. Верь в лучшее и не надейся ни на кого. Ты все сможешь сама... Вряд ли мы когда-нибудь встретимся. Судьба разводит нас. Наверное, так надо, — закончил Иван.
Слезы полились сначала у меня. Потом отвернулся Иван. Я уткнулась в его широкую, костлявую спину. Он сдавленным голосом сказал:
— Утром не приходи нас провожать. Мне нельзя опозориться. Я взрослый. Мне почти четырнадцать.
От слез и переживаний я заснула на пороге. Потом, говорят, Иван отнес меня в постель. Утром все дети высыпали на площадку перед детдомом проводить ребят в город. Их пришло трое. «Значит еще двое поумнели», — подумала я, глядя через окно. Няни по очереди обняли, поцеловали ребят. Младшие дети крутились под ногами, пытаясь потрогать на прощание старших. Директриса сказала напутственные слова, которые я не смогла расслышать, и передала пакет с документами шоферу. Ребята натянуто улыбались. И в последний момент те двое не выдержали. Слезы полились по их растерянным лицам, и они, скрывая их, бросились к полуторке.
Няни подали им коричневые чемоданчики с блестящими железными уголками. Иван стоял спокойный, потом, махнув рукой, крикнул с улыбкой: «Прощайте», — и вскочил, не оборачиваясь, в кузов. Машина укатила. Я застыла на подоконнике, обхватив коленки руками. Я не плакала. Мне казалось, что сегодня уехал не только друг, но и какая-то часть меня самой. Я почувствовала, что стала меньше ростом. И в груди было пусто. Часть моей души улетела за грузовиком.
Вывел меня из этого состояния Витек. Он теребил меня за майку и уговаривал пойти обедать. «Я не пойду без тебя есть, — бубнил он.
Я молча поплелась за ним.
ВОСПОМИНАНИЯ
Как самому задиристому и бойкому дед Панько подарил Витьку настоящую пилотку и попросил беречь ее:
— От меньшого память осталась. Пятеро было сынов, теперь я один на этом свете.
