Чарлз Буковски - Голливуд
Я годами терпел всякие чертовы нападки и даже научился черпать в них вдохновение. Я их никогда в грош не ставил, критиков этих. Ежели этот мир продержится до следующего столетия и я все еще буду жив, ни от кого из этих дерьмовых критиков и следа не останется, а их места займут такие же долбоебы, только посвежее.
Словом, я сожалел о том, что обидел актера. Надеюсь, актеры хотя бы не столь чувствительны, как писатели. Очень хочется в это верить.
И я перестал давать интервью.
Я не просто отказывал, я назначал каждому желающему побеседовать цену — тыща долларов в час. И они быстро увяли.
Потом Джон Пинчот еще раз позвонил из Канна.
— У нас тут проблема…
— В плане?
— Джек Бледсоу не желает выходить из номера для интервью.
— Могу его понять.
— Нет, ты не понимаешь. Дело в том, что он отказывается разговаривать со всеми, кто не дал положительной рецензии на его последний фильм. У него по этой части недобор. Репортеры осадили его в холле, а он им отрубил: «Никаких интервью, ребята. Вы меня не сечете». Тогда один парень поднял руку: «Джек, я твой последний фильм похвалил!» Джек: «Ладно, тогда с тобой я поговорю!» Уговорились: в таком-то кафе, в такой-то час. А Джек не пришел.
— Джон, сдается мне, актеры психи почище, чем писатели или режиссеры.
— Психи? Да, пожалуй.
— А как там Франсин?
— О, с ней все в порядке. Дает интервью всем подряд. Демонстрирует свой летний гардероб. Приятно отзывается обо всех нас. Чувствует, что опять попала в обойму. Ведет себя как последняя великая из великих «звезд». Выступает что твоя богиня. Есть на что посмотреть.
— Ясно. Ну, а Фридман?
— Отлично! Всюду поспевает, со всеми контактирует, сам в мыле, руками размахивает. Верхушка его люто ненавидит. Но опасается — уж больно он цепок и деятелен. Спать им не дает. Только о нем и говорят на своих коктейлях. Мечтают наслать на него лучи смерти.
— С ним этот номер не пройдет. Что еще новенького?
— Больше ничего особенного. Вот только с Джеком беда. Как бы его выманить из комнаты? Нам удалось уломать его согласиться выступить в одной самой популярной французской телепрограмме. Согласился, а сам не пришел.
— На кой черт он вообще в Канн полетел?
— Будь я проклят, если что-нибудь понимаю…
А время как всегда шло. Я перечел Джеймса Тербера. В лучших своих вещах он безумно забавен. Какая стыдища, что он увяз в чертовом снобизме. Он бы мог написать по-настоящему, без дураков.
Я тоже настучал кучу стихов. Можете мне поверить, стихотворство — не пустое занятие. Оно помогает не сбрендить окончательно.
Да. Это о хорошем.
Плохое тоже было — наш фильм ни фига не получил в Канне.
А Сара посадила цветы в саду и овощи на грядке.
А пятерка наших кисок смотрела на нас своими прекрасными глазами.
После Канна пришлось еще кое-что перемонтировать. Пинчот с головой ушел в работу.
У меня в этом фильме тоже была ролька. Я изображал в одном эпизоде алкаша. Сценка была очень коротенькая — и ее почти целиком вырезали. Сейчас расскажу. Я сижу у стойки, рядом еще двое, но мы не одна компания, я сам по себе. Это как раз когда Джек впервые встречается с Франсин. А мы трое сидим себе как обыкновенные алкаши. Но когда я попал в кадр, то не смог удержаться и выкинул одну штуку. Глотнул пива, прокатил во рту и сплюнул в горлышко бутылки дюймах в десяти от меня. Здорово получилось. Ни капли не попало на стойку. Не знаю, что меня дернуло. Я этого никогда раньше не делал. Но этот кусок пленки остался на полу в монтажной.
— Слушай, Джон, — сказал я, — почему бы не вставить этот кусок?
— Нельзя. Все будут спрашивать: это еще что за тип?
Массовке не подлежит высовываться.
Наконец работа над фильмом закончилась. Назначили дату выхода на экран.
Примерно за неделю до премьеры Джон пришел к нам.
— Ну, что, будешь писать для нас новый сценарий? Я сразу возьму его в работу.
— Нет, Джон. Боюсь я Голливуда. Именно так. В общем, я надеюсь, что потому только и не буду писать.
— А чем ты сейчас занимаешься?
— Пишу, как я понимаю, роман.
— О чем?
— Пока не скажу.
— Почему?
— Пары собьет.
— Хэнк внимательно следит за давлением пара в котле, — сказала Сара. — Постоянно его измеряет.
— Она правду глаголет. Скажи, Джон, а премьера-то у нас будет?
— Как же без премьеры, — удивилась Сара. — Что за ерунда!
— Джон, — сказал я, — я без премьеры не обойдусь.
— Это ты-то? Ни в жизнь не поверю. С чего вдруг?
— Как с чего! Да смеха ради! Для понта! Чтоб подали белый лимузин с шофером, чтобы белого вина залейся, телефон в машине, цветной телевизор, сигары…
— Вот-вот, — подтвердила Сара. — И Франсин это понравится.
— Ладно, — ответил Джон. — Посмотрим.
— Скажи Фридману, что это для рекламы, — посоветовала Сара. — Скажи, это, мол, на кассу сработает.
— Попробую.
— И главное, Джон, — напомнил я, — не забудь насчет белого лимузина.
Джону удалось каким-то манером все уладить. И настал вечер премьеры. Как раз когда Сара наверху одевалась, к дому подкатил белый лимузин. Соседская детвора завидела его издали и столпилась во дворе. Я вышел и показал шоферу подъездную дорожку.
— Хэнк, ты что — знаменитость? — крикнул кто-то из ребятни.
— Да, да, знаменитость.
— Хэнк, прокати!
— Да что в этом хорошего!
— Прокати, Хэнк!
Шофер выключил зажигание и вышел из машины. Мы пожали друг другу руки.
— Фрэнк, — назвался он.
— Хэнк, — ответил я.
— Вы писатель?
— Да. Вы что-нибудь читали из моей писанины?
— Нет.
— Я тоже не знаю, каков вы в деле.
— Ну как же, сэр. Вы же видели, как я въехал на дорожку.
— И то правда. Жена еще не готова. Подождем немножко.
— А что вы пишете, сэр?
— В каком смысле?
— В прямом, сэр. Что вы пишете?
Парниша начинал слегка жать мне на мозги. Не привык я с шоферами общаться.
— Ну, пишу стихи, рассказы, романы…
— Вы еще сценарий написали, сэр.
— Ах, да. Точно.
— А о чем вы пишете, сэр?
— О чем?
— Да, о чем?
— Фу ты. Вообще, знаете ли, о жизни. О жизни, в общем, пишу.
— Мама говорит, — показалась над забором детская головка, — что он пишет грязные вещи!
Шофер посмотрел мне в глаза.
— Будьте добры, скажите вашей супруге, что нам далеко ехать. Нельзя опаздывать.
— Это кто распорядился?
— Мистер Фридман.
Я вошел в дом и крикнул из прихожей:
— Сара, лимузин у подъезда, шевелись!
— Он раньше времени явился.
— Да, но в пятницу вечером полно машин, а ехать далеко.
— Я сейчас. Не волнуйся. Успеем.
Я открыл банку пива и включил телевизор. Показывали борьбу. Ребята себя не жалели. Они, конечно, были покрепче, чем мы в их годы. Я прямо диву давался, как они мутузили друг дружку и не сдавались. Месяцы трудов на беговой дорожке и в зале выдержать невероятно трудно. Потом два-три дня интенсивнейшей тренировки накануне ответственной встречи. Тут главное — форма. Талант и кураж обязательны, но если ты не в форме, они ни к чему.
Я любил смотреть драки. Что-то в них напоминало мне писательство. И тут, и там необходимы все те же три вещи — талант, кураж и форма. Только в одном случае форма физическая, а в другом — интеллектуальная, духовная. Нельзя быть писателем каждую минуту жизни. Ты становишься им, садясь за машинку. Когда ты за ней сидишь, остальное уже не так трудно. Самое трудное — заставить себя сесть на этот стул. И это удается не всегда. Ведь у тебя все как у людей — мелкие заботы, большие беды, хвори и невзгоды. И чтобы одолеть всех этих бесов, которые стараются загнать тебя в угол, нужно быть в отличной форме. Вот урок, который я вынес для себя, наблюдая борьбу, скачки, видя, как жокеи преодолевают невезуху, подвохи и ужас перед барьером. Я пишу о жизни — ха-ха! На самом деле я не перестаю восхищаться незаметным мужеством людей, которые вот так живут день за днем. И это придает мне силы.
Сара спустилась по лестнице. Выглядела она сногсшибательно.
— Поехали!
Я выключил телевизор. Мы вышли.
Я познакомил Сару с шофером.
— Сара! Сара! Сара! — орали ребятишки. Они ее обожают. — Сара, можно с вами?
— Маму спросите, — смеясь, отвечала она.
Маму? Почему никто никогда не спрашивает папу?
Шофер открыл нам дверцу. Лимузин легко тронулся с места, поехал, ребята бежали за ним вдоль забора. Господи, вот помру я скоро, а половина из них усядется за компьютеры и почнет выстукивать всякую белиберду.
Мы спустились с холма и откупорили первую бутылку вина. Я налил его в высокие фужеры.
Я включил телевизор. Он тот канал не ловил. Я его выключил.
— Вы дорогу знаете? — спросила Сара шофера.
