Элис Сиболд - Счастливая

— Когда сомнений не останется, — сказал он, — попрошу подойти вот туда и четко пометить крестиком соответствующую графу в протоколе опознания. Это понятно?

— Понятно, — пробормотала я.

— Может, у вас есть какие-то вопросы? — вмешалась Гейл.

— Она же сказала, что ей все понятно, — процедил Пэкетт.

Я снова почувствовала себя ребенком. Взрослые поругались, и только мое хорошее поведение могло сгладить конфликт. Повисшее в воздухе напряжение не давало мне дышать полной грудью, да еще сердце колотилось как бешеное. Теперь я могла бы описать Меджесто свои симптомы наступления паники. Меня обуял смертельный ужас. Однако я ведь уже заявила о своей готовности. Пути назад не было.

Сама обстановка внушала мне страх. Мой взгляд был прикован к одностороннему зеркалу. Если верить телесериалам, по ту сторону всегда находится просторное помещение: у дальней стены — помост, а сбоку дверь, откуда входят участники опознания, чтобы подняться на две-три ступеньки и занять свои места. Жертву и преступника всегда разделяет значительное расстояние, и это успокаивает.

Оказалось, полицейские сериалы имели мало общего с действительностью. Зеркало занимало всю стену целиком. С другой стороны оставался проход примерно в ширину мужских плеч, так что участники опознания, повернувшись лицом, должны были оказаться почти вплотную к зеркалу, на расстоянии вытянутой руки; получалось, что насильник будет стоять прямо передо мной.

Лоренц отдал приказ в микрофон, и по другую сторону зеркала вспыхнул свет. Пятеро чернокожих мужчин в почти одинаковых голубых рубашках и синих шортах вошли в помещение и заняли свои места.

— Можешь подойти поближе, Элис, — сказал Лоренц.

— Точно не первый, не второй и не третий, — выдавила я.

— Спешить не надо, — напомнила Юбельхоэр. — Подойдите ближе и внимательно рассмотрите каждого.

— Можно заставить их повернуться влево или вправо, — подсказал Лоренц.

Пэкетт хранил молчание.

Я не стала спорить. Подошла поближе, хотя создавалось впечатление, что они и так стоят у меня перед носом.

— Пусть повернутся, — попросила я.

По команде все встали перед нами в профиль. Один за другим. Когда они вернулись в прежнее положение, я отшатнулась.

— Они меня видят? — спросила я.

— Если что-то и видят, то лишь движение за стеклом, — сказал Лоренц, — но тебя разглядеть не могут, будь спокойна. Оттуда не видно, кто здесь находится.

Я приняла это как данность. Не стала говорить вслух: «Кто же еще может здесь находиться?» Тогда, в тоннеле, рядом не было никого. Я постояла перед номером один. На вид он был слишком молод. Перешла ко второму. Он ничем не напоминал подозреваемого. Не глядя, я уже знала, что опасность исходила от субъекта, стоящего в шеренге предпоследним, однако помедлила перед третьим номером, чтобы убедиться в своей правоте. Нет, этот слишком длинный, да и пропорции не те. Я замерла перед номером четыре. Он уставился в пол, а я тем временем разглядывала его плечи. Широкие, мощные, как у того, кто надо мной надругался. Форма головы и шеи — точь-в-точь как у насильника. Телосложение, нос, губы — все похоже. Не отводя от него глаз, я порывисто скрестила руки на груди.

— Элис, вам плохо? — спросил чей-то голос.

Пэкетт запротестовал.

Очевидно, где-то я промахнулась.

Перешла к номеру пять. Рост, фигура — все сходится. Он смотрел на меня в упор, сверлил глазами, будто точно знал мое местонахождение. Знал, кто я. Его взгляд говорил: не разделяй нас стена, он окликнул бы меня по имени, а потом убил. Его зрачки следили за мной, подавляя волю. Собравшись с духом, я обернулась и произнесла:

— Я готова.

— Точно? — переспросил Лоренц.

— Она же сказала, что готова, — вмешался Пэкетт.

Я приблизилась к планшету, который держал для меня Лоренц. Все наблюдали за мной — Гейл, Пэкетт, Лоренц. Я поставила крестик в графе под номером пять. Сделав неверный выбор.

Меня отпустили. В коридоре я увидела Тришу.

— Ну как?

— Четвертый и пятый — настоящие двойники, — пожаловалась я, прежде чем приставленный ко мне полицейский увел меня в конференц-зал.

— Присмотри, чтобы она ни с кем не общалась, — заглянув в дверь, укоризненно напомнил Лоренц, да только это правило уже было нарушено.

Оказавшись в конференц-зале, я попыталась найти во взгляде полицейского подтверждение тому, что не ошиблась с выбором. Однако его лицо ничего не выражало. Я почувствовала, как к горлу подкатывает волна тошноты, и стала мерить шагами пространство между столом переговоров и рядом стульев у стены. В горле стоял комок. В эти минуты я окончательно уверилась, что ткнула пальцем в небо. Я твердила себе, что действовала второпях и пренебрегла возможностью как следует разглядеть тех двоих. Так хотелось скорее покончить с этой процедурой, что я не успела сосредоточиться. С самого детства родители меня ругали: суетишься, торопишься, не хочешь подумать.

Дверь открылась, и в зал вошел удрученный Лоренц. Я успела заметить стоящую в коридоре Гейл. Он закрыл за собой дверь.

— На самом деле это был четвертый? — спросила я его.

Лоренц, дюжий, плотный человек, подошел бы на роль отца семейства в каком-нибудь сериале, только вид у него был более мужественный, с чертами типичного жителя северо-востока. У меня сразу возникло чувство, что он разочарован. Ему даже не потребовалось ничего говорить. Я выбрала не того. На самом деле это был номер четыре.

— Уж больно тебе не терпелось оттуда ноги унести, — уклончиво сказал он.

— Это был четвертый.

— Ничего не могу сказать, — ответил он. — Юбельхоэр требует письменного отчета. Просит тебя в подробностях изложить, как происходило опознание. Чтобы стало ясно, почему ты выбрала именно пятого.

— А где она?

У меня вдруг сдали нервы. Я внутренне сжалась. Мне не удалось оправдать их надежды, и это был полный крах. Теперь Юбельхоэр займется другими делами и будет помогать более разумным потерпевшим; у нее не так много времени, чтобы тратить его на какую-то бестолочь.

— Подозреваемый согласился представить образцы своих лобковых волос, — сказал Лоренц, не сдержав ухмылку. — Зампрокурора пошла в мужской туалет — решила проконтролировать взятие образцов.

— С чего это он стал таким покладистым? — спросила я.

— У него имеются основания полагать, что волоски, обнаруженные у тебя на теле, принадлежат не ему.

— На сто процентов они принадлежат ему, — сказала я. — Кто-кто, а он должен это знать.

— Его адвокат взвесил все «за» и «против» и дал добро. Им только на руку сотрудничество со следствием. А нам с тобой надо бумажку составить. Никуда не отлучайся.

Он ушел, чтобы принести бумагу для машинописи и проследить за какими-то далекими от моего понимания делами. Полицейский в форме оставил меня в зале одну.

— Тут вы в безопасности, — сказал он.

За это время картина для меня прояснилась. Я допустила ошибку при опознании. Сразу вслед за этим Пэкетт согласился, чтобы клиент добровольно представил образцы лобковых волос. Как говорила мне Юбельхоэр, противная сторона делает ставку на ошибочную идентификацию. Деморализованная белая девушка увидела на улице чернокожего. Тот стал с ней заигрывать, и она мысленно связала это с изнасилованием. А в результате страдает ни в чем не повинный паренек. О том же свидетельствует и официальное опознание.

Я присела к столу. Мысленно свела все концы воедино. Обдумала свои ошибки. Со страху я выбрала человека, который пугал меня больше остальных, потому что сверлил взглядом. Я почувствовала — слишком поздно, — что меня обвели вокруг пальца.

Лоренц мог вернуться с минуты на минуту. Мне было необходимо перестроить свою линию поведения.

Вернувшись с листами чистой бумаги, Лоренц с усмешкой рассказал, как у Мэдисона пинцетом выдергивали лобковые волосы. Сержант старался меня приободрить.

Мы приступили к составлению отчета. В нем было указано, что я вошла в помещение в 11.05 и вышла в 11.11. Я с готовностью изложила причины, по которым исключила мужчин, занимавших места под номерами один, два и три. Сравнивая номера четыре и пять, я отметила, что они были очень похожи, а лицо номера четыре показалось мне «чуть более плоским и широким», чем у подозреваемого. Кроме того, четвертый все время смотрел себе под ноги, и я выбрала пятого, который смотрел прямо на меня. В ходе опознания, подчеркнула я, у меня было ощущение спешки, а требование адвоката обвиняемого выдворить представительницу кризисного центра запугало меня окончательно. Под конец я заявила, что так и не получила возможности рассмотреть глаза номера четыре, и еще раз повторила, что выбрала пятого, поскольку он смотрел на меня в упор.

В кабинете воцарилась тишина, если не считать судорожной дроби машинки, на которой печатал Лоренц.