Людмила Петрушевская - Рассказы о любви (сборник)
Миша правильно сказал, что роли Галлины Карпику не видать, так что надо создать запасной вариант — менеджера с телевидения. Карпик назвала ее Джульетта Мамазина и наваляла для себя самой роль, почти целиком списанную с утренних монологов своей хозяйки, Слона, смягчив их до нормативной лексики: «Кто блин? Я блин?» (начало разговора Джульетты по телефону).
Чтобы не ослабеть окончательно, Карпенко почти перешла на сыроядение, за квартиру платить перестала (Слон отнеслась к этому спокойно, она и так уже выбрала квартплату на два месяца вперед), был уже август. Одно яйцо в день и пачка творога, а также сырая морковь, капуста и молодая свекла, такова была диета. Как недовешивать, ее живо научила напарница, аспирантка из Харькова: надо было отрегулировать весы. Миша не зарабатывал ничего. Его семья жила на даче. Они оба отощали.
Слон как-то приволокла из помойки богатого супермаркета коробку сухого молока. Хозяйка была вся побита («покоцали», по ее выражению), битва была, видимо, у того помойного контейнера, но Слон держалась молодцом.
Сами Паша и Слон молоком не интересовались ни при каком раскладе, но надеялись толкнуть эту редкость через оптовый рынок и послали с Карпом парочку пачек на пробу. Карп вернулась с сообщением, что просроченные товары не берут. Тогда Слон потеряла к этой коробке всякий интерес, только гости иногда пытались закусывать молочным порошком, сыпали прямо в пасть, но им не понравилось: после такой закуси чесалось в груди и подошвы долго потом прилипали к полу, а локти к клеенке. Зато у Карпа и Миши появилась возможность есть геркулес на молоке.
Как только пьеса была перепечатана, песни записаны в исполнении Карпа и Миши и все это зарегистрировано в смысле авторских прав, Миша поехал к Оське.
Оська вяло взял текст, ничего не обещал, но уже через три дня, когда Миша ему позвонил, вызвал композитора на худсовет. Миша играл на синтезаторе и пел козлом. Худсовет принял пьесу тут же. Царило радостное оживление. Был только один вопрос — есть ли права на постановку?
— Значит так, — сказал Миша после паузы. — Этот Алидада Нектолаи берет четыре тысячи долларов за использование…
— Как раз! — контратенором сказал главный режиссер. — В дальнейшем в хорошую погоду!
Все зашевелились. Осип Иванович воскликнул:
— Мы молодой театр! Бедный!
— Нектолаи заявил, что все театры так говорят, даже присылают по факсу, что они бедные. Не берете — не берете.
Осип Иванович спросил:
— А еще какие пути?
— Еще такие, что можно заплатить только переводчице, тогда вдвое меньше.
— Мы ее знаем, такая (Оська сделал в воздухе заботливое объятие, как поймавший осетра) просто кентавр! Я с ней поговорю. — Осип Иванович взволновался. — Она скостит, скостит. Выдающаяся задница!
— Не думаю. У нее таких как вы театров… На рупь сто сушеных.
— Но мы ей предложим тысячу, целую тысячу! — завопил Оська.
— Так. Если ей тысяча, то и мне тысяча. Как автору музыки.
— Нно! — как ямщик, с оттяжкой произнес главный режиссер. — Обойдемся. Просто мы возьмем музыку из подбора! Зачем это нам? У нас будет Челентано там, Кутуньо и всё! Кто вы и что вы? С вашей бурбухайкой!
(Видимо, имелся в виду несолидный Мишин синтезатор, лежащий на стуле.)
— Переводчица Карпуй с вами и говорить не будет. Карпуй — автор текстов песен, понимаете? — волнуясь, заявил Миша. — Написанных на мою музыку. Это мюзикл! Жанр такой! Целая Москва зарабатывает на мюзиклах! Вы что, не знаете? Сидите на выселках тут…
Оська весь шевелился. Его остановили на лету.
— Будем решать в рабочем порядке! — вдруг крикнул он, на что-то надеясь.
Главный режиссер выглядел оскорбленным.
Миша с Оськой удалились в кабинет. Ремонт в здании уже заканчивался.
Миша долго беседовал с Оськой и добился, в конце концов, по семьсот пятьдесят долларов автору и композитору, место в труппе для Карпенко и роль для нее, и комната в общежитии для нее.
— Что вы с ней имеете, мальчик, — сказал Оська, — ваша жена знает?
— Мы разводимся, — ответил Миша неожиданно для себя.
— А с Карпуй вы знакомы?
— Карпуй и есть Карпенко, это она пьесу написала.
— Ха! — обрадовался Осип. — Вон оно что!
— Мы зарегистрировали ее. И пьесу и музыку. У нас все права. Это наше.
— Молчите! — сказал побагровевший Оська. — Что вы меня тут здесь морочили мне голову? Ей красная цена сотня долларов! Ее пьесе. А ее я оформлю уборщицей. Мне еще главного надо подготовить. Боюсь, что она не сможет никакой роли играть в этом деле…
— Ну так мы за эту цену в гораздо лучший театр пойдем! В театр Месяца! Вообще в Сатиру!
— Двести!
Тут вошел главный режиссер, некстати сияя.
— Первый раз я читаю пьесу, которая так расходится… Так хорошо расходится в труппе… Вижу эту пьесу! Знаю как поставить! И вы, кто вы, композитор (тут мастер выругался), вы мне мешаете! Вас тут не будет! Ваша музыка не нужна!
— Да? Тогда мое последнее слово! Тысяча автору и тысяча композитору, — разозлился кроткий Миша. — Причем не в рублях и не в день постановки, а сразу же.
— Сразу я не могу, — вдруг совершенно трезво ответил Осип Иванович.
— Мы с переводчицей приедем в понедельник.
— В понедельник не могу.
— А когда?
— Мм… в среду.
— И все мои условия. В среду.
— Послушайте, вы! — взвыл Осип Иванович. — Мне нужна моя уборщица! В общежитии ремонт! Кто будет это все возить? Миша, где я возьму уборщицу?
Главный режиссер смотрел на них дикими глазами:
— Какую уборщицу?
Возникла пауза.
— Да вот, Карпенко только вернулась из Финляндии, ее снимало телевидение, — вдруг сказал Осип Иванович главному. — Тогда уборщица остается.
— Из Финляндии? А я все думаю, куда Карпенко вдруг делась, — откликнулся главный режиссер. — Моя ученица внезапно исчезает… Галлина Бьянка… Это ее роль. В первом акте она вобла… Потом наклеим ей ресницы… Поставим на каблуки… Грудь дело поправимое…
— Она хочет играть Джульетту Мамазину, — сказал Миша.
— Хочет! — пискнул Оська. — Много хочет мало получит! — он пожевал губами. — Пусть уже играет.
Курс встретил новых жильцов сдержанно. На кухне все замолкали, когда Карп входила. Она заняла комнату, в которой жили двое, их расселили по другим комнатам, там стало по трое. Обиды росли. Все озлобились. Шло распределение ролей. О театр, клубок змей. Карп спокойно здоровалась, ей не отвечали. Вдруг возник вопрос, почему тут живет Миша, он же не прописан, почему у Карпенко, надо платить за него за свет, газ и воду дополнительно (маленькая месть). Все по трое обитают, а Карпенко одна. Надо к ней переселить одну девочку, чтобы всем было одинаково плохо. А то живет посторонний как дома. Надо позвонить его жене. В курсе она или нет.
Потом, действительно, жена приезжала с десятилетним сыном, ждала Мишу, их поили чаем до последнего метро. Тартюк, неизвестно откуда все зная, предупредил Мишу, они с Карпиком просидели ночь в аэропорту Домодедово.
С нового сезона начались генеральные прогоны с прессой. Карпенко специально оговорила себе костюм — юбка и пиджак с толщинками, то есть большое брюхо и торчащая грудь, причем юбка мини, пышный рыжий парик, сапоги много выше колен без каблука. Премьера прошла прекрасно. Джульетта всех дико смешила, она громко и фальшиво орала, показывая девочкам как надо петь перед камерой, и танцевала как слон, с трудом. В общежитии уже знали, что она беременна, и все готовы были сыграть ее Джульетту.
Знали все, кроме Миши.
Однажды Тартюк пришел к ней в комнату днем. Миша сидел с наушниками за синтезатором. Карпенко лежала.
— Что делать будем? Здрасте, — сказал Осип Иванович.
— Когда? — почему-то спросила Карпенко.
— А вот когда тебе рожать? Надо же ввод делать в спектакль!
— Тридцать первого декабря.
Миша сидел с наушниками, неслышно гребя по клавишам как курица лапами: поиграет и останавливается, соображая, что получилось. Он и был похож на куру. Тупой, недогадливый мужик.
— Ну? Осталось-то две недели!
— А Миша сыграет, — кивнула на него Карпенко. — Он все знает, я с ним прошла текст. У вас нет на эту роль актрис.
Тартюк вытаращился.
— Миша! — Она потеребила его лапкой.
Кура снял наушники.
— Оденься в костюм, — приказала Карп. — Осип Иванович, мы специально сделали юбку на резинке… Сапоги уже на него купили… Всё есть. Мы всё предусмотрели на случай моей болезни.
Миша, приплясывая и выворачиваясь, воздевая руки, как танцор фламенко, с муками переоделся за дверцей шкафа. Выглядело все это дико смешно. Юбка, грудь горбом, рыжие кудри, зад как два глобуса. Плохо выбритая землистая рожа, здоровенное паяло.
— Кентавр, — произнес Ося. — Ну хорошо, рожайте, я пошел.
— Рожайте, — усмехнулся Миша, стягивая с себя кирасу. — Тут еще о-хо-хо… Лесом да покосом.
