Бен Элтон - Два брата

— Эй, ты! — Гестаповец окликнул вожака штурмовиков, помахав удостоверением.

— Хайль Гитлер! — Штурмовик вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал.

— Достаточно. Поднимите этих двоих.

Развлечение прервали, и главарь явно огорчился. Рядовые штурмовики, считавшие себя истинными наследниками нацистской революции, крепко недолюбливали официальную полицию и охранные отряды — СС. Но приказ есть приказ — не подчиниться немыслимо. Вожак проглотил обиду и рявкнул, чтобы Фишеров подняли на ноги.

— Там человек с фотокамерой, — пролаял гестаповец. — Сюда его.

Человек в толпе, делавший снимки, понял, что его заметили, и хотел скрыться. Но когда, распихивая зевак, два штурмовика кинулись к нему и взяли под локотки, благоразумие победило.

Герр Фишер оттолкнул бойцов, помогших ему встать, и подошел к гестаповцу. Лицо его было разбито, одежда изорвана, и все-таки он держался с достоинством.

— Меня зовут… — Слова давались с трудом. Губы кровоточили, язык распух, во рту пересохло. Ужасно хотелось пить. — Меня зовут Исаак Фишер, — выговорил он со второй попытки.

— Я вас знаю, — оборвал гестаповец. — Почему вы обратились ко мне?

Чтобы справиться со следующей фразой, Фишеру пришлось отхаркаться. Гестаповец брезгливо скривился.

— Потому что вы представляете власть. — Голос Фишера скрипел наждаком. — Я хочу подать жалобу.

Толпа безмолвно ахнула. Одних поразила его отвага, других — наглость. В толпе прокатился злобный шепоток: слыхали, жид ябедничает!

— Жалобу? — холодно переспросил гестаповец. — Чем вы недовольны?

Фишер опешил. Невероятно. Голова плохо соображала, однако столь грубого безразличия он не ожидал. Он и его жена, немолодая женщина, у всех на глазах подверглись нападению банды юнцов.

Чем недоволен? Фишер напрягся, формулируя ответ.

Еще два месяца назад молодчиков, что стояли за его спиной, надолго упекли бы в тюрьму.

— Эти люди помешали мне войти в мой магазин, — наконец сказал он.

— Минуту. — Гестаповец повернулся к фотографу, которого штурмовики вытащили из толпы.

Фишер нашел в себе силы возмутиться:

— Но…

— Говорить, лишь когда я разрешу, никак иначе! — рявкнул гестаповец. Тон его сообщил, что, вопреки претензии на официальность, он столь же опасен и непредсказуем, как давешние мучители.

Фишер умолк.

— Кто вы? — спросил гестаповец человека с фотоаппаратом.

— Я есть американский гражданин, — на скверном немецком ответил тот. — Я есть сотрудник «Нью-Йорк таймс», и ваши люди не иметь права меня хватить.

— Дайте камеру. — Гестаповец протянул руку в черной кожаной перчатке.

— Так невозможно! Я есть аккредитован на фотореп…

По кивку гестаповца штурмовик сдернул кожаный ремешок с шеи репортера и вручил фотоаппарат начальнику.

— Камера быть собственность… — начал американец, но смолк. Продолжать было бессмысленно, поскольку гестаповец вынул кассету и засветил пленку. Затем все вернул владельцу.

— Вот ваша собственность. Все в порядке, не так ли? Мой коллега из министерства образования и пропаганды охотно ответит на любые вопросы касательно необходимой полицейской акции, свидетелем которой вы стали.

В сопровождении гестаповского спутника, рассыпавшегося в извинениях и оправданиях, возмущенного американца отвели в сторонку.

— Еврейская провокация… — стрекотал чиновник министерства пропаганды. — Необходимая предупредительная акция ради сохранения общественного порядка… Евреев попросили убрать последствия их собственного вандализма.

Гестаповец повернулся к Фишерам:

— Можете войти в свой магазин.

— Господин, вы, как я понимаю, полицейский, — начал Фишер. — Эти люди действовали противозаконно. Бойкот добровольный…

— Герр Фишер. — Гестаповец вплотную придвинулся лицом к Фишеру. Тихий голос его был страшнее любого крика. — Вы получили приказ от офицера прусской политической полиции. Предлагаю немедленно его исполнить. Иначе я вас арестую за нарушение общественного порядка и, поверьте, вы раскаетесь, оказавшись под надзором этих парней. Давай, жид, бери свою жидовку и ступай в свой жидовский магазин.

Фрау Фишер тихонько потянула мужа за рукав.

— Пожалуйста, пойдем, Исаак, — прохрипела она. — Нас отпускают. И я страшно хочу пить.

Фишер слегка поклонился гестаповцу и взял жену под руку. На ватных ногах, аукавших болью в ободранных коленях, они зашагали к двойным стеклянным дверям главного входа.

На часах 9.05.

Тридцатипятиминутная задержка.

Впервые в своей истории универмаг Фишера открылся с получасовым опозданием.

Двери распахнулись.

За стеклами маячили бледные лица персонала. Такие знакомые лица, искаженные страхом.

Швейцар.

Охранник.

Старший приказчик, через две недели собиравшийся на пенсию. После сорока лет службы. Подарок ему уже у гравера.

Все служащие-евреи были на местах. В ожидании предполагаемого визита императрицы Августы Виктории с восьми пятнадцати они стояли за прилавками, сидели за кассами.

Красивые, молодые. С отменной выправкой. В чудесной униформе. Девушки — в пилотках, придуманных лично фрау Фишер.

И ни одного покупателя. Магазин-призрак. Впервые за свою историю тихий в рабочее время.

Превосходный, броский, со вкусом исполненный интерьер напоминал киношную декорацию, еще без массовки. Казалось, вот-вот раздастся команда невидимого режиссера — «Начали!» — и универмаг заполонят сотни оживленных покупателей.

Герр Фишер сумел улыбнуться и даже осилил короткую речь, больше похожую на карканье:

— Всем спасибо, что пришли. Надеюсь, вы останетесь на рабочих местах и дождетесь начала торговли.

Под руку с женой он двинулся через зал.

Кто-то из продавщиц расплакался. Потрясенные продавцы тоже шмыгали носами. Супруги это заметили. Слегка расправив плечи, они чуть кивали и улыбались своим верным служащим.

В огромном роскошном зале стояла напряженная тишина. Нарушали ее только шаги супругов по сверкающему мраморному полу.

Отдел фарфора. Парфюмерия.

Косметика. Кожаные изделия. Портпледы, кофры, чемоданы. Канцелярские товары. Стеки, трости, зонтики.

За стеклянной аркадой продуктовый отдел и ресторан. Кондитерская, где семь лет назад Дагмар выбирала шоколадный торт на первый музыкальный урок. И давеча — на день рождения братьев Штенгель.

Знаменитые эскалаторы. Лесенки-чудесенки установил старый герр Фишер, посмотреть на них сбегался весь Берлин. А открывал их лично наследный принц Вилли. Ежедневно они поднимали и опускали толпы покупателей, но сейчас были пусты.

Эскалаторы ехали. Вхолостую.

С половины девятого утра до шести вечера, вверх-вниз, вверх-вниз, сейчас они были к услугам призраков.

В дальнем конце зала супруги Фишер остановились.

Впервые после нападения герр Фишер обратился к жене:

— Дорогая, поднимемся в контору и обзвоним знакомых. Надо разыскать Дагмар.

— Прошу прощенья, герр Фишер, — деликатно вмешался приказчик. — Фройляйн Фишер видели служащие, собравшиеся у южного входа. Она бежала от безобразной сцены у парадных дверей, но злодеи ее поймали. Знаете, ее выручили два паренька. Совсем мальчишки, герр Фишер, они как-то сумели вызволить ее из лап штурмовиков и вместе с ней сели в трамвай, что идет в восточные районы.

— Ага, — кивнул Фишер, и на его в кровь разбитом лице мелькнула тень улыбки. — Похоже, дорогая, ясно, где наша Дагмар.

Вечером в своей спальне Пауль и Отто заключили пакт.

Они поклялись защитить Дагмар. Что бы ни случилось. Что бы ни удумал Гитлер.

Это станет их жизненной миссией.

Они — отважные рыцари в сияющих доспехах, она — их дама сердца, попавшая в беду.

Их собственная жизнь — ничто, смысл их существования — служить возлюбленной. Так или иначе они уберегут свою принцессу от огнедышащего дракона, грозящего всех сожрать.

Гитлер ее не получит.

Они — ее щит.

Юриспруденция

Лондон, 1956 г.

Стоун выключил газ под чайником, заварил чай.

На гриле поджарил тост и пошел в гостиную за учебниками.

Летом предстоял адвокатский экзамен по заочному курсу. Это будет уже третья попытка, но в последние дни он забросил учебу. Все мысли занимало письмо якобы от Дагмар. Стоун разложил учебники на кухонном столе и под чай с тостом постарался сосредоточиться.

Перед глазами плыли слова: деликты, право, уголовное, гражданское, семейное, имущественное, торговое.

Удивительно, сколько законов требуется для цивилизованного управления страной.

А вот Гитлер плевал на закон. И на юристов.

В лепешку разобьюсь, но стану адвокатом, поклялся себе Стоун.

Будет бал