Марина Палей - Жора Жирняго
В конце концов, помимо обычного телекултыхания (которое, в отличие от потребностей желудка, было хоть и частым, но, увы, не регулярным), Жора, оттяпав конкуренту ногу, отгрызши другому недотепе руку, сумел наконец вкусить меда и млека эксклюзивно-элитарной super-программы.
И начал выступать в пикантных тандемах. Одна часть тандема («гость программы», приглашаемый Жорой на съедение) была скандально-яркой (скандалами самого разного свойства). Функция этой части была такова, чтобы по-ярмарочному цепко, ухватить зеваку-«орануса» за любую часть тела, желательно за желудок или гениталии, и не выпускать уже до конца.
Жора же олицетворял собой ум, совесть, здравый смысл, — одним словом, как сказал бы один из любимых писателей Тома, — норму. Считалось при этом, что он бесстрашно сдирает с лицемеров их маски и, будучи в прошлом сантехником человеческих душ, посредством хитроумной, безжалостной, но для блага же самой жертвы необходимой вивисекции, предоставляет публичному обозрению истинную внутреннюю конструкцию заплывшей на огонек инфузории.
Считалось, что это «срывание масок» есть проявление Жориной принципиальности, личной отваги, ума и даже безоглядного рыцарства.
Правда, не самая понятливая часть телеконтингента, пристыженная и угнетенная своим низким IQ, никак не могла взять в толк: это что — действительно такая физиологическая потребность, мать твою, у «гостей программы» — чтобы с них всенепременно маски срывали?!! Этакая пикантная, хоть режь, мазохистская (она же эксгибиционистская) потребность. И приспичит же вдруг индивиду этакое хирургическое вмешательство, елки-палки! Жил-жил человек, и вдруг — ну просто конец его жизни, и все тут, если Жора Жирняго — в благородном своем порыве — не сорвет с него маску! Нету ему без того жизненки — хоть поди топись в выгребной яме! (Ни хрена не поймешь с элитой этой долбаной, ёкарный ты бабай…)
И то правда: простолюдин, как его ни воспитывай теликом, все равно не въезжает, что с этой, зрительской стороны экрана, Жора как бы «маски срывает» (оцифрованные аберрации), — а с той, со своей, с главной, он важнейшие желудочно-кишечные (в смысле: алиментарные) связи заводит.
И вот какие это были тандемы: председатель акционерного общества «Русский Меркурий» (конкурентов в каталажку энергично сажавший, в каталажку затем севший) — и Жора; ведущий телешоу «Вышел зайчик» (ловко подставляющий коллег — коллегами в итоге подставленный) — и Жора; директор банка «Интеграл» (найденный впоследствии мертвым на мертвой одиннадцатилетней школьнице) — и Жора; Генеральный прокурор державы (принявший впоследствии церковный сан, а еще позже ставшим автором эротического телешоу «Кукуй, пока горячо») — и Жора; самый результативный хоккеист сезона (рывший яму товарищам по команде — и в яму спьяну упавший) — и Жора; эстрадная певичка (поймавшая ловкую комбинацию из трех ноток и сделавшая на том карьеру сезона) — и Жора; всенародная Сирена, отрада мечтательного пролетария (похабство ротового отверстия, грим портовой шлюхи, неохватный зад, под стать ему бант на парике, который выглядит завшивленным, тулово-танк, втиснутое в декольте для Барби, даже с экрана ее подмышки разят луковым потом) — и Жора; женщина-депутат от Левацкой партии Либеральных Леваков — и Жора; главный сексолог Смоквы — и Жора; главный нарколог Северо-Западного региона — и Жора, главный гинеколог Краснопресненского района — и Жора; ведущий телепрограммы «Инцест в охотку» — и Жора; главный редактор мужского глянцевого журнала «Губы» — и Жора; лидер партии Любителей Пива — и Жора; начальник тюрьмы, директор рынка, частный издатель, кремлевский визажист, сериальный насильник, беззубый правозащитник, клоун, генерал, танцор-трансвестит, мать-героиня-одиночка, фермер, меценат, мэр-самодур, актер года, следователь по хищениям в особо крупных размерах, моряк-подводник, патриарх, олигарх, путана, активист Гринписа, международный хакер, ветеран всех дезинформационных войн без исключения, известный бас, губернатор-тиран, японский посол, лидер оппозиции, министр обороны, жокей, столичный кутюрье, модный режиссер, знаменитый дирижер и — ЖораЖораЖораЖора — ЖорЖорЖорЖорЖорЖорЖорЖорЖорЖорЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
Глава 24. Девять грамм свинца и бриллианты тератологии
Еще совсем недавно любой массовый мордобой, т. е. мордобой масс, равно как и мордобой в массах, объясняли классовой борьбой. Нынче же, в странах цивилизованных, классы есть, а войны нет, ибо классы ненавидят друг друга галантерейно, по-куртуазному. В странах же навсегда недоцивилизованных — и классов-то толком не разглядеть, а бойня все равно налицо. Да какая!
Классов, повторяем, не видать. И не только из-за огня-дыма баталий, но из-за стремительной — до фантасмагории — «текучести кадров». В динамичное время живем: вчера некое лицо, скажем, было уездным попом или каким-либо духоподъёмным гуманитарием (голозадым разночинцем, в общем), сегодня оно, лицо это, — грабитель-налетчик (криминальный элемент), завтра — кум губернатору, сват министру, банкир (средний и высший класс), послезавтра — криминальный авторитет элитарного ранга (в предыдущей стадии это было не официально) — а после-послезавтра лицо снова колбасится в институте церкви, «облаченное доверием паствы на путях общественно-полезных функций соборного духоподъятия». Уф! А подворовывать оно продолжает сугубо частным порядком, в силу рефлекса. Ну и какого же это лицо окончательного класса?
«Поэт в России должен жить долго». Да кто угодно в России должен жить долго! И не только там. За это и выпьем!
Но при том получается, что, ежели в Смокве-державе вовремя не ставить чуждые элементы к стенке (девятиграммовой пулей словно бы окончательно фиксируя принадлежность особи к тому или иному классу), то эта особь, размножаясь, снюхивается-слипается в беспрерывно образующиеся-распадающиеся конструктивно-деструктивные группировки. И с таким клиповым мельканием претерпевает свои беспочвенные, вымороченные метаморфозы, с такой мельтешащей скоростью, что четкой границы между ее превращениями не образуется — такая граница просто не успевает пролечь.
Причем, заметим вскользь, эти подлинные бриллианты новейшей тератологии — менты-бандюганы, журналюги-челночники, генералы-мокрушники, дилеры-киллеры, президенты-сексоты, etc. — не хуже, чем мутационный гибрид бульдога с носорогом — свели бы с ума любого Карла Линнея. (Жан Батист Ламарк, будучи пламенным фехтовальщиком за честь природы, просто наложил бы на себя руки.)
Короче, классов нет, а мордобой есть. Почему? Да потому что надо же жрать. («Кушать хотца», — в переводе с Жориного органа речи, жевания и заглатывания.) И в этом смысле, принимая во внимание именно анонимность враждебной силы (то ли имманентную, то ли уж и впрямь трансцендентную — черт их разберет — т. е. потребность жрать, жрать, жрать), можно «по-чееечески» понять и аргументацию Жоры. Нет, не ту, когда он свою губу раскатал на горы и равнины, а значительно позже — когда в полемической схватке с неким оппонентом, не моргнув глазом, применил наиподлюшный приемчик. Что это за приемчик?
А вот какой. Живет (хотя и не здравствует) — скажем, где-то под Смоквой — некий Проповедник, Титан Духа, Стопроцентный Гражданин, etc. На свою беду, прожил этот Титан Духа допреж того несколько лет в лесистом, разноцветном, как полотно пуанталистов, северо-восточном американском штате. Причем не по своей воле: кабы его воля, он бы к басурманам-то, ясное дело, ногой б не ступил, не оскоромился.
А незадача состоит в том, что на блаженных смоквенских угодьях такая штука как утрата уездного идиотизма, да еще в Забугорье (приравненная к добрачной потере девственности во времена инквизиции), карается строго. Например, во времена самые что ни на есть либерально-кукурузные некоторые смоквенские граждане, откомандированные по казенной надобности — не бог весть куда, а, допустим, на дружественную Смокве родину вкусного чешского пива, — получали дополнительное (куда уж и больше) поражение в правах — как потенциальные предатели. (Самое странное слово в этой тираде — «права». — Т. С.)
Ну, на той территории это освященная веками традиция. Но даже и при таком раскладе никакого напряга не стряслось бы с упомянутым Титаном Духа, кабы он, целомудренность в Вермонте-вертепе потерявший, до проповедничества охоч не был.
Жора-то эту девственность давно потерял, но его проповеди (см. выше) не переходили той границы, когда бы они становились чем-то иным, помимо бытового занудства с конечной целью пожрать. Т. е., помимо рекомендаций насчет мытья окон к празднику (см. выше), он более никаких таких прямых указаний, навроде, «как нам позасеять-взрастить сурепку», или «как нам всем миром обучиться длани пред трапезой мыть», к чести его, не делал. (По крайней мере, на том этапе своей приватной деградации — точно не делал.) А Проповедник делал и (отдадим должное Жориному вкусу) сильно этим — а может, чем еще — Жору раздражал. Однако какие аргументы против Проповедника приводил Жора?
