Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы
Она отрицательно покачала головой, не произнеся ни звука. Наши руки встретились. Последнее, что я сказал, было:
— Я всегда буду желать тебе счастья…
И она ушла. А я не отрываясь смотрел вслед… Что дала эта встреча, кроме новых горестей? Лишь разбередила душу… Я стал еще больше ненавидеть все на свете, так что даже начал читать оппозиционные газеты, впрочем, без малейшего интереса к политике.
Как-то я спросил Али Юсуфа:
— Скажи мне, всезнайка: впереди у меня вечная холостая жизнь, так как же мне быть с половой проблемой?
Али громко рассмеялся:
— Тебе ничего не остается, кроме Умм Абдо!
Я опешил:
— Умм Абдо?
— А что? Она воспитывалась у вас, жалкое создание, но в ней есть искра жизни, почему бы и нет?
— Она же старше меня лет на десять…
— Ну я же не предлагаю тебе на ней жениться, устаз!..
…Во всей вселенной нет места, тронутого распадом и населенного снами наяву, подобного ветхому зданию на улице Абу Хода и кофейне «Ан-Наджах» на площади Армии. Что же еще остается одинокому отставнику?!.. Если бы у меня появилось много денег, то я бы отправился путешествовать и исколесил бы всю страну. И если бы на меня нежданно свалилось богатство, оставленное, к примеру, бразильским дядюшкой, то я бы объездил весь мир, чтобы жениться на прекрасной девушке… Как приятны мечты, и как они жестоки, ведь ты, Малика, живешь совсем рядом со мной, а я молчу и не делаю ни одного шага к тебе. Мы — дети одних и тех же воспоминаний и жертвы одной и той же старости, а сердце нашептывает мне, что ты все та же!..
Хамада ат-Тартуши радостно сообщил:
— Мой сын получил повышение — теперь он генеральный директор.
Я поздравил его и заключил:
— Сегодня вечером кофе и сандвичи за твой счет.
— Только кофе! — решительно возразил он.
— Послушай, а ты все еще спишь со своей женой?
Хамада засмеялся:
— Странный вопрос.
— Я, конечно, прошу извинения, но он меня волнует.
— Когда захочу, — лаконично ответил Хамада, а потом добавил, — частенько есть сила, но нет желания…
Потом он продолжил с состраданием в голосе:
— И как это тебя миновал брак? Я не знавал человека со столь нежным отношением к женитьбе!
Я горько пояснил:
— Вплоть до прошлого года мне надо было содержать семью, а каждое повышение жалованья съедала растущая дороговизна.
— Как жаль! Ну и Умм Абдо умерла раньше времени?
— Скорее, позже. Уже после того, как стала ненужной мужчинам.
— Да… Что же тебя удерживает от встречи с Маликой?
…А Али Юсуф бросал на меня испытующие взгляды. Я-то прекрасно знал, чего он хочет, но прикидывался непонимающим. В конце концов он все-таки спросил, когда мы сидели в старой кофейне «Аль-Инширах» — там, где сейчас выставка мебели:
— Что нового от Умм Абдо?
Я засмеялся и стал рассказывать:
— Страшная авантюра, но окончилась успешно…
— И как же? — спросил он с живейшим интересом.
— Ну что тебе сказать? Знаю ее с самого детства, словно она — предмет домашней обстановки, которую я унаследовал от отца. Наши отношения всегда были почтительными, и, думаю, она очень удивилась, когда обнаружила, что мои слова и взгляды вдруг изменились. Но в подобных делах только идиоты ничего не понимают. А Умм Абдо — хорошая женщина и, к счастью, не дура. Конечно, когда я протянул к ней руки, она сначала смутилась, отступила назад, разволновалась, задышала часто… Теперь все идет наилучшим образом, но — надо соблюдать осторожность.
— Боишься скандала?
— Конечно!
— Они тебе запретили жениться, так неужели они еще захотят и казнить тебя?
— Да нет, просто я не так воспитан, да и стыдно как-то.
— Главное, нервы твои пришли в порядок?
— Пожалуй…
— Ну вот, молись за меня…
— Что бы я делал без тебя, благородный сводник!
Да, нервы мои пришли в порядок, но ощущение недовольства, бесплодности и ничтожности происходящего стало вдвое сильнее.
Я часто задавался вопросом: «Следовало ли нам завидовать воюющим странам и самим ввязываться в войну?..» Мы постоянно узнавали о чем-нибудь страшном, слышали сигналы воздушной тревоги, видели солдат-союзников. Нас поражали неожиданные повороты событий и разгром гигантских армий. С Али Юсуфом мы встречались каждый день: то в кафе «Аль-Инширах», то — в бомбоубежище.
Однажды вечером он спросил меня:
— Я хочу знать твое мнение об одном важном деле. Только откровенно!
— О чем?
Али начал в некоторой растерянности:
— Какие у тебя сейчас отношения с Маликой?
Я даже онемел от неожиданности, но потом совершенно искренне ответил:
— Абсолютно никаких.
— Да нет, я не спрашиваю об официальных связях, меня интересует твое сердце.
— Прошлое полностью забыто…
— Что ты скажешь, если я попрошу у тебя позволения посвататься к ней?
— Я буду первый, кто тебя поздравит, — ответил я просто.
Я был искренен. Надо мной проплыло легкое облачко печали, однако ни любви, ни ревности я в тот момент не испытывал. Только потом на меня еще сильнее, чем раньше, навалилось чувство, что окончательно погибли все мои надежды, и я впал в беспросветное отчаяние.
Когда я поведал эту историю Хамаде ат-Тартуши, он спросил меня:
— Помнится, ты мне говорил, что Али жил с нею в одном доме?
— Да.
— И конечно, он давно ее любил, клянусь Аллахом… — продолжил Хамада не без ехидства в голосе.
— Знаешь, это мне тоже приходило в голову, — признался я откровенно.
— Тогда он просто лиса!
— Он ни в чем не был виноват передо мной и остался до конца своих дней моим лучшим другом.
— И они договорились о женитьбе?
— Да, наилучшим образом, — ответил я и уже от себя добавил: — У них родились двое смышленых сыновей, которые, подобно отцу, ударились в политику, однако в отличие от него присоединились к братьям-мусульманам и были вынуждены бежать в Саудовскую Аравию. Потом оба женились и окончательно обосновались там. Похоже, что Малика сейчас обеспеченно живет только благодаря им.
— А когда она овдовела?
— Лет десять назад. Мой друг умер от рака в полном расцвете сил и до последнего дня оставался благородным и уважаемым человеком…
Моя семья встретила известие о замужестве Малики скорбным молчанием, чувство вины матери и сестер усилилось, и дом стал еще печальнее.
Я присутствовал на свадьбе и принес поздравления Малике. Как будто между нами ничего не было. И я не переставал удивляться чувствам и их коварному обману, иллюзиям отрочества и мечтам юности, гнусности действительности и ее неприкрытой откровенности и горечи… Во всяком случае Али Юсуф был замечательным человеком, да и его доходы от адвокатской практики раз в десять превосходили мое жалованье. Он устроил Малике прекрасную жизнь, дал детям наилучшее образование и очень гордился их успехами. Конечно, его беспокоила их политическая деятельность, но не столько из-за противоречия с собственными вафдистскими симпатиями, сколько из-за опасности, угрожавшей им со стороны правительства. Вероятно, он даже обрадовался, что они эмигрировали в Саудовскую Аравию, однако вскоре его стала мучить неотвязная тоска по ним — ведь он был таким любящим отцом! Едва ли я когда-нибудь забуду его короткую схватку с болезнью и мучения его последних дней, как никогда не забуду и его кончину, оставившую после себя пустоту в моем сердце, которая никогда и ничем не заполнится…
Единственным утешением в те дни было продвижение по служебной лестнице в министерстве да тайная связь с Умм Абдо. Я покорился судьбе, воплотившейся в трех женщинах со взвинченными нервами, вечно недовольных всем на свете. Они были как бы символом того времени, времени постоянно растущей дороговизны, противоречий и бед. После революции здоровье моей матери стало совсем плохим, душевное состояние Зейнаб тоже ухудшилось. В результате на меня обрушились новые расходы — на лечение и лекарства. Я уже привык к холостяцкой жизни, но прежнее стремление к браку и созданию своей семьи не покидало меня, словно бесконечный печальный сон, которому никогда не суждено сбыться. Когда же я наконец вырвусь из этой пещеры, заваленной отбросами?!
Меня печалило и одновременно радовало стремление этих женщин поскорее услужить мне и дать отдохнуть. Однако совсем не о таком отдыхе я мечтал! Они заковывали меня в железные кандалы, а жизнь, насмехаясь надо мной, проходила… Первой из тех, кто ушел, стала Умм Абдо, а вот мать, Фикрия и Зейнаб покинули этот мир только в последний год моей службы. Первой была мать, достигшая вершины старости, через несколько месяцев за ней последовала Фикрия, которой было семьдесят, а потом и Зейнаб — в шестьдесят восемь. Каждые похороны обходились мне в кругленькую сумму, так что я был вынужден даже занимать деньги. После всего этого я оказался совсем один в мире, охваченном безумием и потерявшим равновесие, в мире, где лимон стал стоить десять кыршей…
