Каваками Хироми - Манадзуру
— Ведь у меня уже нет дороги назад, да? — спросила я женщину.
— Не говори так, ты же там существуешь!
— Существую?
— Не сможешь существовать там — навсегда потеряешь дорогу обратно.
— Значит, то же самое произошло с Рэем?
— Ну, этого я не знаю, — сухо отрезала она и снова принялась болтать. — Вон там я жила. Вон там я хворала. Вон там вылечилась и продолжала жить. Вон там старела. Вон там родилась. — Автобус сбавил скорость. Каждый раз место, куда тыкала женщина пальцем, вспыхивало тусклым светом.
— Красиво, — наклоняясь к лицу женщины, промолвила я.
— Да, красиво, — отозвалась она. Сквозь верхушки деревьев пробивалось множество солнечных лучей. Дождь совсем прошел. «Хочу к Момо», — подумала я.
«Не хочу умирать, — отчаянно завертелась в голове мысль. — Вот умру я, а как же они? Момо, даже покинув меня, будет плакать, если я умру. И мама будет плакать».
В горле стоял ком. Грудь пронзила боль. Автобус ехал вперед, женщина по-прежнему беззаботно щебетала.
Наконец, автобус остановился.
Я вышла и обнаружила, что стою на краю мыса. Я уже была здесь когда-то. Белое здание павильона, где я пила кофе, тогда вмиг разрушилось и возникло снова, сейчас оно обветшало настолько, что трудно было даже представить, как этот павильон выглядел раньше. Женщина пошла вперед и стала спускаться по лестнице, ведущей вниз к морю. Иногда ступеньки обрывались, сменяясь ровным забетонированным спуском, потом опять начинались ступеньки.
Царило полное безветрие. Начался отлив, обнажив риф до самых скал, которые когда-то высились прямо посреди моря.
— Пойдём? — потянула меня за руку женщина. Мы перепрыгивали с валуна на валун. Наконец, путь преградила скала, на которую мы не смогли забраться. Мы вернулись на берег и оттуда долго смотрели на горизонт. Мы смотрели до тех пор, пока вечернее солнце не утонуло в морской дали.
— Ну что, ты успокоилась? — спросила женщина.
— Угу, — словно ребенок на вопрос матери, промычала я в ответ. — Угу, теперь я точно смогу вернуться.
— Ну и хорошо, — ласково промолвила женщина, затем снова двинулась вперед и стала подниматься по лестнице. Какие у нее тонкие ноги. Вдруг мне захотелось повиснуть на них, подобно тому ребенку, что изо всех сил цеплялся за её коленку.
— Грустно расставаться, — проговорила я.
— Грустно, но ничего не поделаешь.
— Всё равно грустно.
— Поезжай, — промолвила она на прощанье и посадила меня на автобус. Я обернулась, а она помахала мне рукой. Автобус опять преодолел рощу, и теперь ехал вниз по склону. Там внизу — город. Тот город, верно, не тронут ветхостью. Должно быть, он сейчас горит яркими огнями окон домов и ресторанчиков.
Вдруг меня посетило странное предчувствие, я присмотрелась и увидела Сэйдзи.
— Сэйдзи! — позвала я, и снова: — Сэйдзи!
Сэйдзи неуверенно обернулся. Затем раскрыл рот и что-то сказал. Но я не расслышала.
Тотчас Сэйдзи исчез, а автобус въехал в город. Из окон тянувшихся до самой кромки моря домиков лился где белый, а где желтый свет. Я вышла на конечной остановке «Станция Манадзуру» и купила билет. «Покупать «зеленые билеты» в кассе куда дешевле, чем в поезде», — галдели женщины, толпясь у турникета. Подняв ветер, прибыл поезд. Я обернулась и заметила, как два коршуна подались куда-то вдаль, вглубь полуострова.
Один за другим они улетали все дальше, их белые крылья постепенно таяли в окрестной мгле.
— Манадзуру, — прошептала я и почувствовала, как накатывает тоска. Находясь в Манадзуру, я уже скучала по Манадзуру.
Манадзуру. Грудь в глубине снова пронзила боль.
Глава 8
— Мне уже скоро семнадцать! — провозгласила Момо.
Выходит, что сейчас ей шестнадцать. Интересно, когда я в последний раз считала годы и месяцы с её рождения. Год и одиннадцать месяцев. Два года и восемь месяцев. Три года и два месяца. Когда мне было 26, я встретила Рэя. Это если сейчас к возрасту Момо прибавить еще десять лет. С того дня, как пропал Рэй, я перестала обращать внимание на неумолимо бегущее вперед время.
— Как быстро идет время, — заметила я.
— Совсем не быстро.
— Значит, медленно? — заинтересовалась мама.
— И не медленно, а как надо!
— Ах, вот как! Как надо, значит! В самый раз, да? — развеселилась мама. — Верно, в твоем возрасте и мне так казалось. Но сейчас для меня оно бежит слишком быстро.
Мы все втроем сидели за шитьем. Момо трудилась над маленьким кошельком — они договорились с подружкой сделать себе одинаковые. Мама шила салфетку. А я занялась чехлом для хранения пакетов из супермаркета — такой я видела в журнале.
— Из вельвета красивый чехол получится! — заметила Момо. Полиэтиленовые пакеты из супермаркета я обычно сворачивала и укладывала в выдвижной ящик, постепенно под ворохом наслоенного друг на друга, словно птичьи перья, белого полиэтилена, скатываясь в комочки, собиралась пыль. Прилипшие к некоторым пакетам соринки потихоньку проваливались вниз и копились на дне ящика.
— Мне нравится, как шуршат пакеты из супермаркета, — Момо сегодня была разговорчивой. Губы её при этом двигались абсолютно правильно, и я подумала, что пройдет совсем немного времени, и с неё навсегда исчезнет тень детства. Даже с моей Момо. Сдвинув стулья треугольником и заключив в центре кусок пустоты, мы трое сидели напротив друг друга. Момо болтала ногами. Мама сидела на стуле, ровно выпрямившись, словно в традиционной позе на татами. Я на светло-коричневом вельвете делала стежки темно-коричневой ниткой для вышивания.
— Какой подарок ты хочешь на семнадцатилетие? — спросила я.
— Что бы такое придумать… — словно спрашивая саму себя, пробормотала Момо. — Куда бы пришить кнопку? Никак не могу решить, — не торопясь с ответом, зашептала она дальше. Вдруг нахмурилась — уколола иголкой палец. Тут же взяла уколотый палец в рот и принялась сосать.
— Не могу вот так сразу сказать, чего я хочу, — наконец ответила она сквозь засунутый в мягкий ротик палец.
— А ты выбери что-нибудь простое, — засмеялась мама, сделала узелок и обрезала нитку. Нитки, которыми она простегала салфетку, были тёмно-синего цвета. Стежки четко выделялись на белесой ткани вылинявшего старого полотенца.
— Вот, хочу съездить помянуть Рэя у таблички[27], - поделилась я с Сэйдзи. Мы встретились обсудить черновой вариант того самого романа, который он когда-то предложил мне написать.
— Можно сейчас прочитать, или лучше я потом один прочту? — спросил Сэйдзи.
— Читай сейчас, — ответила я. Сквозь царящий в ресторанчике шум до меня то и дело доносился шелест перелистываемых страниц, похожий на звук набухающей пены. Лицо Сэйдзи сохраняло спокойное выражение. Читая, он иногда возвращался назад. Найдя на предыдущих страницах нужное место, он с той же скоростью принимался перечитывать всё заново, не перескакивая и не пропуская ни одной строчки.
— Сплошная светотень, довольно странная история, не так ли? — дочитав до конца и пригубив бокал, произнес Сэйдзи.
— Что ты хочешь сказать?
— На свету ничего не разглядеть, но как раз из тени то и дело что-то появляется.
— Что-то не пойму. Ты хвалишь или, наоборот, ругаешь? — рассмеялась я.
— Сам не знаю, — тоже засмеялся Сэйдзи.
Мне не интересовала дальнейшая судьба написанной книги, гораздо больше меня волновала близость Сэйдзи.
Не зная, как поддержать беседу, я заговорила про табличку. Сэйдзи поднял голову. Хотя мы сидели друг напротив друга, до этой минуты я так и не решилась взглянуть ему прямо в лицо. Но тут он поднял голову так быстро, что наши взгляды впервые встретились, прежде чем я успела отвести глаза.
— Съездить что ли? — вдруг произнес Сэйдзи, словно слова сами выкатились из него.
— А?
— В тот самый городок, кажется, на Внутреннем море.
Вспомнилось, как-то Сэйдзи говорил мне, что хочет съездить туда разок. Пронизанный слабыми солнечными лучами городок на холмах.
— Вместе со мной? — удивилась я.
— Ты против?
Ведь это человек, которого я потеряла. Тонкие пальцы Сэйдзи подхватили за ручку чашку и поднесли её ко рту. Делая глоток, он поднял подбородок, и мой взгляд упал на его шею. Так хотелось к ней прикоснуться, но это было невозможно.
— Да нет, поехали вместе, — ответила я. Брякнув, чашка вновь вернулась на блюдце.
Аэропорт казался бескрайним. Идущие на взлет самолеты походили на белых птиц. Уплывая все дальше и дальше, они медленно улетали прочь.
В руках Сэйдзи держал большой чемодан.
— Немного у Вас багажа, — заметил он, обращаясь ко мне.
В моей чёрной сумочке, которая по размерам уступала даже портфелю, лежали только сменное бельё и холщовый платок. Платок когда-то принадлежал Рэю. От мужа у меня уже почти ничего не осталось. Как минуло пять лет с его исчезновения, я перебрала вещи Рэя и большинство из них выбросила. То немногое, что уцелело, к десятому году почти всё растерялось само собой. Дневник да несколько небольших вещичек — вот и всё, что осталось.
