Трейси Шевалье - Дама и единорог
Видимо, я вела себя недостаточно тихо. Послание было почти закончено, когда малышка Клод села на тюфяке и заревела в три ручья, потирая кулачками глаза. Голова вся в каштановых кудряшках. Она до того походила на Мари Селест, что мне стало смешно.
— Ну-ка, cherie, — шепнула я, беря девочку на руки, — пойдем поглядим на твою дуреху мать.
Месса уже закончилась, и Мари Селест стояла во дворе с Беатрис. Они составляли странную парочку — точно великанша с куклой. Трудно представить, что когда-то они были девочками. Завидев меня, подружки отпрыгнули друг от друга, а на малышку Клод Мари Селест даже смотреть не стала.
— Подержи минутку. — Я сунула ребенка изумленной Беатрис. — Пойду провожу Мари Селест.
Беатрис уставилась на меня своими собачьими глазами:
— Вас не выпустят за ворота.
Скорчив рожу, я подхватила Мари Селест под руку и, пока Беатрис не видела, сунула ей записку.
— Где он живет, знаешь? — шепнула я.
Мари Селест покачала головой.
— Ничего, эконом тебе скажет. Он посылал к нему по папиным поручениям, а если он вздумает запираться, я его накажу.
Мари Селест кивнула и выдернула руку. Она выглядела какой-то измочаленной. От мысли, что мы с ней делили одного мужчину, к горлу подступила тошнота. И что он в ней только нашел: нос красный, глаза маленькие, взгляд хмурый.
Возле ворот монахиня вручила Мари Селест корзинку с яйцами, хлебом и бобами — благотворительную помощь бедным. Оказавшись по ту сторону стены, Мари Селест даже не обернулась.
— Так вы с Мари Селест, оказывается, местные, — заявила я, подходя к Беатрис, которая с трудом удерживала Клод, извивающуюся всем своим маленьким телом.
Беатрис оторопела, затем кивнула:
— Моя мать, овдовев, постриглась в монахини.
Малышка Клод высвободила руку и дернула Беатрис за прядь, выбившуюся из-под платка. Беатрис взвизгнула, а мы с малышкой Клод фыркнули.
— Ты рада вернуться назад? — спросила я.
К моему большому удивлению, Беатрис погрустнела.
— День, когда я попала в услужение к вашей матери, был самым счастливым в жизни. Нет ничего ужаснее монастыря.
Я спустила малышку Клод на землю — пусть погуляет по саду.
— Тогда помоги мне бежать.
— Вам лучше смириться, барышня, — покачала головой Беатрис. — Зачем искушать судьбу? Вы выйдете замуж за благородного дворянина, будете кататься как сыр в масле… Разве этого мало? Замужество — огромное счастье для любой женщины.
Я взяла рукоделие, которое Мари Селест аккуратно сложила на скамейке, проткнув насквозь иглой, и вонзила иглу себе в палец — мне хотелось почувствовать боль.
— Ой, что я натворила. — И, желая отомстить Беатрис, я запела песенку, которая ее так взбесила. Быть может, она тоже пела ее девчонкой, когда росла здесь:
Любви урок
Пойдет мне впрок,
Но кто, но кто мне даст его?
Ведь я в тюрьме, я не на воле.
Ах, не привыкнуть к этой доле!
Из сердца рвется стон —
Да будет проклят он!
ЧАСТЬ 4 БРЮССЕЛЬ
Майский праздник, 1491 год — третье воскресенье до Великого поста, 1492 год
ЖОРЖ ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
К тому времени как приехал Никола, мы ткали без продыха уже довольно долго. В мастерской стояла отрадная тишина. За последний час никто не проронил ни слова, даже шерсть, шпульку или иглу не попросил. Станок стучал еле-еле, как будто педаль обмотали тряпкой. Женщины тоже притихли, а то и вовсе отсутствовали. Кристина молча наматывала шерсть на шпульку, Алиенора возилась в саду, а Мадлен отправилась на рынок.
В тишине дело лучше спорится. Я тогда могу ткать часами, не замечая, как течет время, думая только о разноцветных нитях утка, пропускаемых по основе. Один неугомонный ткач или болтливая женщина — и в мастерской полный разлад. В нашем ремесле важна тихая сосредоточенность, если хочешь поспеть к сроку. Ох уж эти сроки… Даже последние спокойные дни мысли о них не отпускали меня, и я непрестанно гадал, за счет чего выиграть время, и подсчитывал в уме, сколько дней прошло, а сколько осталось.
Я сидел между Жоржем-младшим и Люком и заканчивал ожерелье на «Моем единственном желании». Одним глазком я следил за сыном, убирающим просвет у дамы на плече — там, где желтый цвет переходил в красный. У Жоржа-младшего золотые руки, и, если начистоту, ему моя опека совершенно ни к чему. Просто привычка у меня такая, никак не могу отделаться.
Себе в помощь мы наняли двух ткачей — отца и сына, Жозефа и Тома. Сейчас они трудились над мильфлёром на «Вкусе». Я уже работал с ними прежде и знал их возможности. Помимо всего прочего, мне нравился их ровный нрав. Тома, правда, запускал станок чаще, чем нужно, но молодые — они такие, любят пошуметь. Надо бы обучить Жоржа-младшего полегче жать на педаль и только по мере надобности. А давать указания посторонним — это уже не моя забота, так что ничего не остается, как скрежетать зубами, слушая производимый Тома грохот.
Быть lissier совсем несладко. Приходится не только отвечать за других, но и ткать самые сложные детали: лица, руки, гриву льва, морду и рог единорога, хитрые одежды. С утра до ночи скачешь от станка к станку, заполняя пустоты в середине ковров.
Я распорядился всем сесть к станкам и быть готовыми, когда зазвонили колокола ля Шапель — раньше, чем обычно, поскольку на дворе стоял май. Сегодня утром мы начали ровно в семь. В других мастерских ткачи только-только раскачиваются с колокольным звоном, но правила гильдии не запрещают прийти в мастерскую пораньше: изучить картоны, составить план на день, подготовить шпульки. Тогда удается приступить к работе прямо с утренними колоколами.
Жорж-младший и Люк меня особо не беспокоят. Они прекрасно понимают, что нам сейчас не до безделья. Другое дело — Жозеф и Тома. Пока, правда, они справляются неплохо, однако это не их мастерская, не их заказ, и, хотя умение отца и сына не вызывает сомнений — мильфлёр у них точно не хуже моего, — частенько я задаюсь вопросом: как они поступят, если подвернется работа полегче? Жозеф не жалуется, но я-то вижу, как Тома уже после колоколов сидит, тупо уставившись на станок, а когда наконец берется за нить, кажется, будто к его запястьям привешены камни. Возможно, он не до конца оправился после болезни, с которой пролежат почти всю зиму. Алиенора отпаивала их с Жоржем-младшим целебными отварами против лихорадки, но мальчики медленно шли на поправку. В итоге мы выбились из графика и пока так и не наверстали упущенные недели.
«Молись», — твердит Кристина. Но мне недосуг молиться, пусть уж лучше сама сходит в Шаблон и помолится за всех нас, а мы тем временем поработаем.
На кухне послышались голоса. Похоже, Мадлен опять кого-то притащила с собой. Вокруг нее вечно вертятся какие-то сомнительные типы. Уверен, добром это не кончится, хотя мое дело, конечно, сторона.
Тут в мастерскую вошла Алиенора. Она была сама не своя.
— Что еще там? — подала голос Кристина, нарушая уютную тишину.
Алиенора напряженно вслушивалась в голоса, доносившиеся из глубины дома.
— Он вернулся.
Жорж-младший поднял глаза:
— Кто?
Кто именно, было ясно и без его вопроса. Покою настал конец, это уже как пить дать. Этот тип не способен ни секунды посидеть смирно.
В проеме показалась Мадлен, по лицу ее бродила глупая улыбка.
— К вам гость из Парижа.
За ее спиной возвышался Никола Невинный в платье, заляпанном дорожной грязью. Он скалил зубы.
— Такое впечатление, будто вы так и сидите безвылазно с прошлого лета. Повсюду жизнь бьет ключом, а Брюссель точно в спячке.
Я встал.
— Милости просим. Кристина, принеси гостю маленькую кружку пива.
От него, конечно, много суеты, и тем не менее пусть не думают, что я неприветлив с гостями, особенно с явившимися издалека.
Жорж-младший стал было выбираться из-за станка, а за ним и Люк, но я неодобрительно покачал головой. Нечего отвлекаться на пустяки.
Кристина кивнула Никола на ходу.
— Захотелось взглянуть еще раз? — Она неопределенно мотнула головой, указывая не то на станки, не то на Алиенору, мявшуюся в дверях.
— Угадали, госпожа. Я надеялся увидеть, как Алиенора танцует вокруг майского шеста, но, к сожалению, припоздал.
Кристина исчезла в доме, не став разъяснять, что мы работали все праздники, хотя Люка с Тома я один раз отпустил пораньше, чтобы они сходили на ярмарку.
Вступая в мастерскую, Никола скривился, словно наступил на гвоздь.
— Что с тобой?
Никола пожал плечами, прижимая локоть к боку.
— Притомился слегка. — Он повернулся к Алиеноре. — А ты как?
Когда он улыбнулся, я заметил, что во рту у него не хватает двух задних зубов. Под глазом желтел синяк. Может, с лошади свалился либо в переделку попал. Столкнулся, например, с грабителями, которые промышляют на больших дорогах.
