Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
— Хорошо, не затыкайся, — согласилась я.
— Пойми, для неё это — состояние души, — сказал Ник. — Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.
Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.
— Место, где теплее, — повторила я, как попугай.
Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет…
— Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, — сказала я. — Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.
— То есть, человеком, которого уже нет? — уточнила Адель.
— Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, — сказала я.
— В итоге? — спросила Адель. — И Джуд?
— Ну да, и Ник был прав — она просто нашла место, где теплее, — устало объяснила я. — Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке — потому что я не могу думать так же, как думает он.
— А разве это не всё? — удивилась она. — Не конец истории?
— Вообще-то, конец, — сказала я.
— Тогда о чём тут говорить? — спросила Адель.
— Ни о чём, — ответила я. — Это был просто вопрос.
Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос — видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.
— Извини, — мы сказали это одновременно.
Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.
Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни — словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр — будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.
А там болтались серые тряпки — на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.
Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.
— Послушай-ка, док, — вдруг сказала я. — Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.
— Да? — с интересом спросила она. — Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?
— И даже не совсем отморозок, да? — продолжила я.
— Смешно, — сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. — Так про что была книга?
— Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, — шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.
— Какая прелесть, — растроганно сообщила Адель. — Люблю мелодрамы.
— Не говори так больше, а то я зарыдаю от умиления, — с отвращением сказала я. — На самом деле, это была полная шляпа, потому что записки они прятали в молитвенник и оставляли его в церкви. Ну, знаешь, будто случайно.
— Как романтично, — серьёзно сказала Адель.
— Думаю, им было бы не до романтики, если бы в придачу ко всем своим проблемам им пришлось бы каждый раз покупать новый молитвенник, — мой рационализм прямо-таки пёр через край.
— Зачем? — простодушно удивилась Адель.
— Кроме того, они сто пудов профукали бы половину своих записок, — я развивала мысль дальше. — Вообрази окончание романа — возлюбленные ссорятся на десятой странице, потому что кто-нибудь постоянно крадёт эти их молитвенники. И хлоп — никакой интриги, только представь, — мне показалось, что это караул как смешно.
— Ну, почему? — задумчиво сказала Адель.
— Потому что, — ответила я. — Думаю, что если бы мы с тобой придумали такую же фигню, из этого получилось бы полное фуфло.
— Ну, Ева… Я не уверена, — как-то странно сказала она. И её рука легла на мой рукав.
— Но… — я как раз хотела что-то возразить, как вдруг все слова мигом выветрились из моей головы, и осталась только фраза"… это нечто большее… большее… большее…"
— Мне надоело всё время сталкиваться с тобой, точно мы не гуляем, а изображаем машинки в парке аттракционов. Знаешь, такие, с бортами, обитыми резиной и с палкой сзади, — сказала Адель, и её пальцы коснулись моей кожи.
Они были тёплые и мягкие. И они очень удобно легли в мою руку, точно мы тренировались в этом ежедневно.
Стена собора высыхала прямо на глазах, и в воздухе запахло тёплым кирпичом. Я совсем забыла, как пахнет кирпич, нагретый солнцем. И ещё я забыла, какого цвета бывает летнее небо сразу после дождя.
Тогда, когда оно перестаёт быть жёлто-серым.
Глава 9
Когда я притащилась в роту, то всё ещё помнила это — и запах кирпичной стены, и цвет неба. И, да, — её руку в своей руке, и эти сорок сантиметров, которые куда-то неожиданно подевались. Всё было настолько здорово, что больше смахивало на дурацкую разводку.
Было жарко, в воздухе висела какая-то сырость, и одеяла на койках набухли влагой, словно половые тряпки.
Где-то звенела стеклотара, Джонсон дрыхла, прикрыв физиономию раскрытой книжкой, а в расположении царил откровенный бардак. Узнай социалисты, демократы или кто там ещё, с кем мы, по ходу пьесы, боролись, в каком разброде находится рота, они сплясали бы победный танец.
Но через секунду я поняла, что социалистов мы бы ещё как-нибудь пережили, а вот теперь я не рискнула бы поставить на лучезарное будущее и ломаного гроша.
Хрястнула входная дверь и почти сразу же в расположении нарисовался некий рыцарь печального образа, снабжённый капитанскими нашивками и непробиваемым выражением лица, которое вместе со специфическими полномочиями выдавали только в особом отделе и нигде больше.
— Ага, — сказал он и осклабился, точно шёл в библиотеку и на свою удачу неожиданно наткнулся на бордель.
Это был особист. Я испытала непроизвольное желание подобру-поздорову слинять, пока не началось главное шоу, но было поздно. Чёрт подери, я просто не выносила, когда жизнь выкидывала коленца из серии "поздняк метаться".
Джонсон моментом приняла вертикальное положение, отшвырнув книжку под койку и предусмотрительно встав спиной к окну.
Особист был тем самым капитаном, который не так давно ввалил нам по самое не балуйся — только в этот раз он был бодр и, судя по всему, полон решимости ввалить кому-то снова. Меня тут же затошнило, и во рту появился стойкий привкус спирта пополам с синтетической опиухой. Мне явно не хотелось становиться этим кем-то — и получать волшебный пендель от капитанских щедрот.
— Ковальчик, — он расплылся, как блин на сковородке.
Я молча отдала честь. Всё, что не было предусмотрено уставом и здравым смыслом, испарилось у меня из головы в мгновение ока. Единственное, на что меня хватило, это сказать "да, господин капитан". С начальством следовало соглашаться, причём абсолютно во всём — особенно если под горячую руку этого самого начальства мог попасть именно ты.
— Бдительность — это наше всё, — назидательно сказал он.
— Ну и память у вас, — льстиво добавила я. До кучи требовалось подлизать начальственную задницу.
Он хмыкнул и подгрёб поближе. Я могла поклясться, что он принюхивается.
— Ага, — снова сказал капитан, глядя на меня так, словно я собиралась выломиться в открытое окно. — Вы и вы, — он ткнул пальцем по очереди в меня и в Джонсон, — оружие получаем — и на КПП. Десять минут.
Мы козырнули.
— Время пошло, — капитан демонстративно посмотрел на часы.
Похоже, это была его любимая фраза.
Мы вальяжно догуляли до оружейки; за десять минут можно было успеть пожрать, сбегать отлить и до кучи накатить грамм сто чего-нибудь тонизирующего, не говоря уж о том, чтобы просто взять пару стволов.
— Вот черти принесли, — равнодушно выругалась Джонсон, вскользь мазнув штрих-кодом на запястье по детектору у входа.
Дверь гостеприимно подтвердила, что допуск разрешён.
— Не чертыхайся, — строго сказала я. Джонсон закатила глаза.
— Может, мне прочесть молитву? — съязвила она, вытягивая из пирамиды свой автомат. — Как считаешь?
