Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

Сегодня позвонила Сара и попросила, чтобы мы все примерили свои костюмы. Кроме этого, ей надо было узнать у папы, сможет ли дядя Роджер после свадьбы переночевать у нас, так как ему не удалось найти место в гостинице. Она сказала, что так нервничает, что у нее отек правый глаз. Я заверил ее, что все наверняка пройдет, а если нет, то после чтения сонета я произнесу какую-нибудь шутку Например, скажу: «Все вы знаете о Горбуне из Нотр-Дам, а теперь у нас есть своя Одноглазка из Вестминстера», — а потом добавлю: — «Сара, ты самая лучшая сестра на свете» — и сяду. Но до Сары не доходит, что я шучу, и она обрушивается на меня с проклятиями, говоря, что думала, что я изменился, но, похоже, ошиблась.

— Джей, уже апрель наступил. Чарли уедет во вторник, Джемма отправится в университет. Что ты тогда будешь делать? Денег у тебя нет. Как ты будешь с ними общаться? Папа выставит тебя за дверь, и тебе придется ночевать в ночлежке. Вряд ли это понравится Джемме, особенно когда у нее появятся новые друзья. Мне нравится Джемма, но сколько она может мириться с тем, что ты нигде не работаешь? Может, сейчас ей и не нужна стабильность, но очень скоро все изменится. Это неизбежно. И тогда ваши отношения покатятся под откос. У меня так было с Грегом. — Это Сарин бывший приятель, которого она бросила и который стал курьером. — Я тебя очень люблю, но… Иногда ты доводишь меня до такого бешенства, что я готова наброситься на тебя с кулаками. И не смей прогулять собеседование на следующей неделе. Я тебе не позволю этого сделать. Не позволю!

Я говорю, что просто пошутил, и советую ей успокоиться. Естественно, я не стану говорить в церкви ничего подобного. Голос у нее меняется, и она произносит:

— Господи, я совсем сошла с ума. — После чего начинает рыдать, повторяя, как ей будет не хватать мамы.

7 часов вечера.

С утра мы с папой репетируем свои выступления, потом обедаем с дядей Роджером, который будет у нас ночевать, а днем я забираю Чарли, и мы отправляемся с ним в Зоологический музей. Джемма тоже присоединяется к нам. Чарли ведет себя очень забавно и постоянно смешит Джемму тем, что несется вперед и пытается найти зашитые дырки от пуль в чучелах животных («Вон, на шее! А львенку пуля попала в животик. А папе-льву — в голову. Белому медведю тоже в голову. Газели — в голову. А горилле — не вижу: слишком много шерсти»). На этот раз они ладят еще лучше, чем прежде, и Чарли даже вовлекает Джемму в свою суеверную махинацию, хотя обычно с посторонними он этого не делает. Она должна дважды обойти гигантскую черепаху, чтобы в ее семье не случилась трагедия, подробности которой он отказывается нам сообщать.

Все это приводит меня в самое разнеженное состояние. Я сажаю Чарли на плечи, чтобы он смог посмотреть в глаза индийскому слону, а потом на протяжении всей экскурсии, посвященной истории эволюции, пропускаю Джемму вперед, чтобы под предлогом обсуждения ширины клювов зябликов можно было к ней нагибаться и целовать в благоухающую духами шею.

11.30 вечера.

Я ночую на верхней полке кровати в комнате Чарли, потому что в моей комнате спит дядя Роджер. Чарли ведет себя точно так, как вел себя, когда был совсем маленьким: стоит мне войти, он тут же зажигает свет и начинает тыкать меня пальцем через матрац.

— Джей? — шепчет он.

— Что?

— Ёлки-палки, ты что, спишь?

— Нет.

— И я не сплю.

Он выдерживает паузу и снова начинает меня тыкать в ожидании какой-нибудь реакции.

— Что-то ты слишком часто начал говорить «ёлки-палки», — замечаю я.

— Ёлки-палки, ёлки-палки, ёлки-палки, — говорит он.

— Не надо так часто это повторять, — говорю я.

Я выключаю верхний свет, зажигаю прикроватную лампочку и лежу, читая старые записи.

Несколько минут подряд Чарли шепотом повторяет «ёлки-палки», чтобы меня спровоцировать, а когда мне начинает казаться, что он уже заснул, снова тыкает меня пальцем из-под матраца.

— Что?

— Ничего.

— Тогда зачем ты меня тыкаешь?

— Джей, — помолчав, спрашивает Чарли, — а в Роксбурге будут скрогги и скригги?

Скрогги и скригги — это невидимые злобные существа, которые строят козни людям. Это я рассказал о них Чарли. И люди не должны считать, что что-то плохое происходит по их вине. Потому что всегда в этом виноваты скрогги и скригги. Кроме этого, еще существуют скрэнджи, которые сотрудничают со скроггами и скриггами и всячески им помогают.

— Нет, но если ты вдруг наткнешься на скрэнджа, то сразу позвони мне, — отвечаю я. Мне приятно, что он до сих пор об этом помнит.

— Еще бы, — говорит Чарли. — Если я наткнусь на скрэнджа, то сразу позвоню в полицию… и в армию, ёлки-палки.

30 ноября: Маме начали курс химиотерапии. Но насколько она действенна, мы узнаем только через два месяца.

Мы с папой сделали сегодня для Чарли песочницу Мне кажется, папе просто необходимо что-нибудь делать руками, чтобы не думать. Мы передвинули мамино кресло к окну, чтобы она могла наблюдать за нами и звать, если ей что-нибудь понадобится. У папы сегодня приподнятое настроение. («Я просто стараюсь все время чем-нибудь занимать себя».) Папа вырыл яму, я забил в землю рейки, а Чарли бегал вокруг с тачкой, груженной песком.

Папа говорит с акцентом кокни, что он делает только в тех случаях, когда чем-то расстроен и пытается скрыть это: «Твоя мать — настоящий борец, и поэтому она не умрет. Скорее мы умрем, а она будет по-прежнему сажать здесь свои луковицы… Видишь, она смотрит из окна — помаши ей рукой. Твоя мать — душа нашей семьи. И я ей все время повторяю, что она победит рак».

Я откладываю старый дневник и начинаю представлять себе комнату Чарли опустевшей. Каково это будет — не слышать каждые пять секунд его звонкий голос: «Герои в панцирях, вперед!» — и не знать, что он вытворит в следующую минуту?

— Чарли, — говорю я, внезапно испытывая непреодолимое желание поговорить с ним. — Чарли! — Но он уже спит.

К часу дня папа подвозит нас к Вестминстерскому аббатству. Я даже не подозревал, что все это произведет на меня такое сильное впечатление. Сначала исполняют несколько церковных гимнов, потом папа, со слезами на глазах, прочувствованным голосом произносит речь, и я замечаю, что от переживаний у меня дрожат руки. Я читаю сонет в состоянии полного транса, а когда сажусь рядом с Чарли, то вижу, как мне от алтаря улыбается Сара. А когда я читаю по ее губам фразу, обращенную к Робу: «Как он хорошо прочел», меня охватывает такая буря чувств, что я чуть не разражаюсь рыданиями.

Вступление в брак — одна из самых важных вещей в жизни: человек рождается, вступает в брак и умирает. Еще вчера Сара кормила меня ореховым маслом из игрушечных формочек, а сегодня она стоит перед алтарем в подвенечном платье.

Остальная часть церемонии проходит для меня как в тумане, потому что, сидя рядом с Чарли, я начинаю представлять, что где-то в часовне находится мама, которая смотрит на нас сверху, как мечтала Сара, и это заставляет меня вспомнить о ее похоронах. Мы занимаем места на передней скамье, и все на нас пялятся в ожидании, когда мы начнем плакать, мы с Чарли держим один молитвенник на двоих, и я постоянно вытираю ему нос своим платком, а его слезы капают на страницу, от чего слова увеличиваются, как под дедушкиной лупой; я злюсь на папу за выбранные им для службы тексты, потому что во всех них упоминается Бог, в которого мама не верила, я злюсь на Бога, который незваным гостем явился на мамины похороны, я злюсь на викария, из-за которого это произошло, я злюсь на распорядителя похорон, мистера Твена, похвалившего меня за исполнение гимнов, хотя я и рта не открывал, я злюсь на всех друзей и родственников, которые их пели, и больше всего я злюсь на себя за то, что не участвую в похоронах собственной матери.

— Из тьмы рождается свет и из печали — понимание, — говорит викарий. — Есть время для печали и есть время для радости. Но есть время и для того, чтобы возблагодарить Бога за чудо жизни и милость смерти.

Мне хочется осмеять его, заткнуть, обрушиться на него с нецензурной руганью, двинуть ему по физиономии за фальшивый оптимизм, но вместо этого я просто с ненавистью смотрю ему в глаза в надежде, что он это заметит и все поймет. Чудо жизни, которое всегда заканчивается смертью. Это все равно что продавать распадающиеся на части машины, чтобы потом присуждать им премии «Лучшей машины долбаного года».

А потом эта жуткая тишина на парковке, прерываемая бессмысленными соболезнованиями: «Все прошло отлично, Морис…», «Я всегда считал этот гимн одним из самых лучших». Сара выводит дедушку из часовни и усаживает в машину. Он настолько сломлен происшедшим, что сознание у него полностью мутится и он меня спрашивает: «Ну и куда они собираются поехать на медовый месяц?» Потом мы медленно едем домой с открытыми окнами, и Чарли, в своем черном галстучке играющий на полу за шоферским сиденьем, спрашивает: «Папа, а когда мама вернется из рая?»