Дмитрий Бортников - синдром фрица

Мы вышли в серое, гладкое как шелк, море Лаптевых, капитан дернул какой-то рычаг. "Богатырь" взревел. Это должно было обозначать прощальный сигнал.

Потом раздались громкие пуки. Нас уже пару дней кормили гороховой кашей.

Так мы вышли в открытое море.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Шли дни. Мы плыли весело, толчками.

Команда была гражданская. На нас смотрели, как на зверей. Наверное, им было бы легче, если бы мы сидели спокойно в клетках и ковырялись в носу.

Мы всем мешали. Нас ловили и давали пинка, кое-кто просто мочился за борт.

В гальюнах нужно было себя вести как в невесомости.

Для нас повесили веревки. Мы держались за них зубами. Иначе мы не могли подтереться. Нас качало.

Мало кто попадал струей в унитаз. Для этого нужно было быть как наш кэп. Всегда пьяным. Мы писали и какали с хохотом.

Я научился мочиться сидя, как мусульманин, с массой предосторожностей.

Однажды я не донес. Пришлось сесть под ветер и держаться за конец какого-то каната.

Потом гражданский вляпался, и нам запретили бродить по палубе ночью.

О'кей. Река нашла нам развлечение.

Когда мы вошли в Лену, штормило. Мы удивленно блевали.

Не стоило становиться моряком, я это понял именно тогда.

Первая остановка была в Кюсюре.

Это был городок, в котором мы впервые почистили зубы. Да и от чего их надо было чистить? Мясо у нас уже давно в зубах не застревало.

Мы вяло плескались в бане, сонно шевеля плавниками, как очумевшие от жары карпы. Матросы были бодрее.

Я впервые, как мне показалось, за много лет увидел мужика в плавках.

Это меня потрясло. Он не носил кальсон! Он не носил этих траурных огромных трусов! Это была гражданская жизнь. Я смотрел на него, будто увидел святого.

Моряк намыливал голову, а потом вслепую, с пеной на голове, бродил по бане в поисках таза.

Мы ржали. Он мылся в плавках! Ха-ха! Он стеснялся!

Тогда, именно в тот момент, я почувствовал, как мы были дики и невинны в своей охуелости от жизни.

Мы ничего, почти ничего уже не стеснялись!

Мы беззастенчиво мылились. Мы терли друг другу спины, касались задниц своими мотающимися членами.

Мы слишком устали, чтобы испытывать отвращение к самим себе и другим.

Мы слишком устали. И мы спешили домой.

Мы ржали. А он, бедный гражданский матрос, метался в своих цветастых плавках, вслепую нащупывая таз.

Это стоило пережить.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Потом снова наш "Богатырь" вздохнул, когда нас, сбросивших по полкило грязи, ввели на борт.

Нас не заставляли петь. Нас просили.

Мы пели: - - - Идет солдат по городу - - - По незнакомой улице - - - И от улыбо-о-ок де-е-евичьих вся улица светла!!! - - -

Мы пели медленно. Как шли. А шли мы толпой. Черт, это было, скорее, печально, чем весело. Это было как свадебный марш инвалидов.

Уж лучше бы мы пели нашу: - - - На Колыме, где тундра и тайга кругом - - - В краю замерзших елей и болот - - - Тебя я встретил с тва-а-ей па-а-другой - - - Сидели у костра вдвоем - - -

И дальше: - - - Шел тихий снег и падал на ресницы вам - - - Я руку подал - - - Предложил дружить - - - Дала ты сло-о-во быть моею - - - Навеки верность сохранить - - -

Это нам больше подходило.

Мы пели ее в Тикси, когда были в ночную смену и шли в темноте на развод.

Потом нас черт принес в какой-то Джарджан. Нас встретила деревня, которая могла быть городком, если бы не собаки. Они все пришли нас встречать. Они так хотели жрать, что некоторые бросились в реку и поплыли к "Богатырю". Я так предполагал.

Оказалось, что в городе довольно много китайцев.

Собаки просто хотели жить. Одну мы взяли с собой.

У нее были глаза, какие я потом видел у беженок из Албании.

Но у тех собак не было золотых колец и золотых клыков.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я ступил на твердую землю. Она качалась. В глазах началась такая свистопляска, что я вернулся обратно на корабль.

Это был великий понос! Сначала было даже смешно. Я становился как шарик после праздника. Брюхо прилипало к хребту. Я чесал спину сквозь живот.

А потом стало не до смеху. Я уже ползал в клозет.

Все пошли на дискотеку. Ха-ха! Даже капитан. Осталась вахта в малом составе и я.

От меня остались только глаза и челюсти.

Мне вливали какую-то мерзость, от которой понос не прошел, зато изменился цвет. Все стало каким-то фиолетовым. Меня несло абстрактным экспрессионизмом!

Черт, я чуть не сдох! Морячки, весело склабясь, смотрели на меня, скорчившегося на матрасе неподалеку от клозета.

- - - Холера - - - Холера - - - браток - - - Мойте руки перед едой, после еды и вместо еды! - - -

Они издевались.

- - - Засранец - - - Тебя ссадят в ближайшем порту - - - И в госпиталь - - - А потом домой! - - - Ты будешь вонять еще полгода! - - -

Бандиты! Они еще напевали!

- - - Блядью буду не забуду этот паровоз! - - - От Москвы до Ленинграда на корячках полз! - - -

Ничего были морячки, веселые. Жалко, что не военные. Вечно в каком-то мазуте.

Но на себе грязь не так видна.

Через трое суток стало полегче. Впервые я пожрал нормально, а не сидя на унитазе.

Мы плыли. Шли дни.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Однажды мы проходили мимо какой-то деревни. Было утро.

Мы выползли на палубу после завтрака и курили.

Внезапно наш "Богатырь" сделал вираж, и мы увидели за песчаной косой каких-то людей.

Потом мы проплывали мимо.

Это женщины вышли утром полоскать белье. Они сидели на мостках, одетые в какие-то тряпки, в платках, которые сползли на глаза. Они были босые.

Мы выставились на них, будто впервые видели женщин. Так оно и было! Мы пялились на них, на их простое занятие. Они переговаривались, смеялись.

Мы все оказались на палубе. Женщины тоже смотрели на нас.

Это было узкое место. Можно было различить цвет их глаз. Одна упустила свою простыню. Она отплывала белым комком. Подруги засмеялись, крикнули ей.

Она спохватилась, но уже уплывала простыня, все дальше, все дальше.

Они смеялись. И та женщина тоже. И мы смеялись.

Кто-то из наших попробовал крикнуть что-то насчет, так пить хочется, что переночевать негде. Его не поддержали. Мы плыли мимо, медленно и молча. Мы смотрели друг на друга. Они были, наверное, молоды. Мы тоже, наверное, тогда были молоды.

Они молча смотрели. Ни единого слова.

Какие же мы были тогда?! Какие у нас были морды?!

У них, наверное, были сыновья.

Мы тоже молчали.

Я подумал тогда, что вот мы впервые за эти годы увидели людей, которые спокойно занимались своим делом. Которые жили.

В них не чувствовалось вины за неправильно прожитую жизнь.

Они смотрели нам в глаза...

Действительно, мы все тогда замерли. На этих женщинах лежала благодать.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Наше путешествие продолжалось.

Мы подошли к месту, где Муна впадает в Лену.

Если Лена - это дерево, то Муна - это только ветвь, одна из многих на этом дереве.

Поплевав в предполагаемое соединение рек, мы пошли дальше. Начался шторм.

На Лене в этом месте плохой шторм.

Довольно сильная продольная качка. Мы хором блевали на корме.

Матросы ходили хмурые. Еще бы, в их обязанности входила уборка!

Слава богу, мы прошли какой-то хребет, и ветер сменился. Стало шире. Волна легла.

Мы подошли к освещенному редкими фонарями Жиганску.

Помню, в порту, довольно большом, мы услышали баян. - - - Свадьба, - - - сказал наш кэп.

В ту ночь нас не выпустили на берег.

Открыв глаза утром, мы увидели снова, как качается лампа над нашими шконками. Наши сапоги снова валились набок.

Лена снова взвалила нас на свою спину.

Кэп пил и управлял только советами. Он лежал в своей каюте и тосковал.

Мы ошиблись и свернули не туда. Вместо Вилюя мы свернули на другом притоке Лены. Он назывался Линде.

На дереве легче разобраться, если ты перепутал ветку.

А теперь нам пришлось поворачивать назад. Мы выли от скуки.

Кэп стал серьезен.

Ему могло влететь. Нас, как-никак, ждал генерал.

Никогда не предполагал, что наш "Богатырь" может прыгать, как блоха!

Точно! Кэп двое суток не выходил из рубки.

Он охрип и оглох от собственного крика. Матросы носились с вытаращенными глазами. Он их изводил!

Иногда во внезапно трезвеющих людях проявляется удивительная энергия!

Стоило вспомнить моего деда!

Мы ржали, это было так похоже на "Броненосец Потемкин", который озвучивал наш обезумевший кэп.

С тех пор наш крейсер нес имя "Бронетемкин Поносец"! На пару дней вся эта кутерьма нам скрасила жизнь.

Наконец наш поносец вошел в подозрительно тихие, зловещие воды Вилюя.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -