Михаил Ишков - Супервольф

Здесь мало что изменилось, разве что поубавилось коммунистической символики. Возле моего столика, на стене все еще красовался заметно облупившийся серп и молот, справа возвышался пролетарий, сжимавший в руках винтовку и смело глядевший в будущее. Красивая, имевшая неестественный наклон подпись под рисунком гласила — Гюнтер Шуббель. Понимай, как хочешь, то ли на стене был изображен сам Гюнтер, то ли это был его автограф. В любом случае, его не забыли, это было приятно. Помнится, он виртуозно обращался не только с винтовкой, но и с пивной кружкой — выпивал ее на пари, придерживая пальцами ног. Хороший был товарищ. Жаль, что «измы» обманули его.

Я с удовольствием выпил чашку горячего кофе, затем прикинул — как быть?

Я видел Вилли насквозь, но это знание ничем не могло помочь мне. Менее всего его интересовало служение «национальной идее», хотя как всякий полукровка он был отъявленный патриот. Его заветной целью являлся коммерческий успех, но не в примитивно-монетарном значении этого слова, а в куда более широком, метафизическом, смысле. Его владетельной «стью» являлся престиж, добропорядочность, солидный счет в банке. Его пунктиком было стремление вернуть доброе имя и восстановить деловую репутацию Вайскруфтов, изрядно подмоченную папашей. Бегство Вайскруфта старшего в Аргентину окончательно лишило Вилли доступа в хорошие дома.

Однажды он сам признался.

— Мой милый Августин сам мог бы послужить отличным экспонатом для своего паноптикума, правда, его уродство было не так заметно. Оно проявлялось в свойствах натуры. Папаша был отъявленный авантюрист. Ему не хватило позорного изгнания из армии, так он еще наделал кучу долгов и, спасаясь от кредиторов, ударился в бега. У меня нет выбора, Вольфи, как только заняться серьезным, перспективным делом. Служба в компетентных органах хороша для детей лавочников, сынков управляющих имениями, наследников средней руки адвокатов или для изгнанных с флота морских офицеров, но никак не для Вайскруфтов.

Трудно сказать, на что надеялся Вилли, впадая в такого рода доверительность, только разжалобить меня ему не удалось. Я не такое видывал, даже ангела небесного. Это было куда более впечатляющее зрелище, чем Вайскруфт с его семейными проблемами.

По поводу наших взаимоотношений Вилли выразился в своей обычной манере очковой змеи.

— Нам обоим нужны деньги, Вольфи. Деньги — это еще не власть, но неоспоримое право стоять рядом с властью. Больше никаких выступлений в рабочих клубах и прочих сомнительных заведениях! Ты вовсе не левак в душе, а добропорядочный, хитренький еврейский мальчишка, досыта наевшийся нищеты и желающий, чтобы такое больше не повторилось. Больше всего на свете ты страшишься оказаться в поезде без билета. Это и есть твоя тайна, а возможно, и секрет твоего дара. Доверься мне, и у тебя всегда будут деньги на проезд. Теперь ты будешь производить свои опыты перед избранной публикой. Твое искусство впечатляет, но этого мало. Оно еще должно приносить солидный доход. Для этого, прежде всего, необходимо избавиться от пошлых жестов и истошных вскриков, которыми ты сопровождаешь свои прозрения. Тех, кто теперь будет собираться на твои сеансы практической магии, театральные жесты не интересуют, как, впрочем, и поиски портсигаров, тюбиков с губной помадой, размахивание знаменами и хоровое пение. От тебя ждут высказываний по более серьезным вопросам, и если ты попадешь в точку, у нас отбоя не будет от состоятельных клиентов. Но для этого надо подучиться.

— Ты хочешь сказать, что мои прозрения будут зависеть от толщины кошелька того или иного зрителя?

— Никогда, Вольфи! Глупо рисковать деловой репутацией, ведь ты не шарлатан, не так ли? Только правда, как бы горька она не была.

Я знал цену его «никогда». Очень скоро оно обернется «необходимым исключением», вызванным «особыми обстоятельствами», затем отпадут «обстоятельства», за ними «исключения», и моя песенка будет спета.

Казалось бы, бросить все и умчаться в Польшу. Но как быть с господином Кепенником? У меня не было сомнений — сыщик поблизости. Я ощущал его присутствие. Однажды мы случайно встретились в холле гостинице. Кепенник вежливо приподнял шляпу, он даже не попытался заговорить со мной. Он даже в мыслях почтительно назвал меня «герр профессор».

Вот и пойми этих немцев.

Как-то я пожаловался Вайскруфту на его навязчивое присутствие.

— Это для твоей же безопасности, Вольфи, — объяснял Вайскруфт. — Вспомни о своих коммунистических дружках. Ты считаешь, они простили измену?

— Я уеду за границу.

— Куда?

— В Польшу. Я польский гражданин.

Вайскруфт засмеялся.

— Ты хотя бы раз задумался о том, что тебя ждет в Польше, если ты вернешься с пустыми руками? Если не хочешь, чтобы в дефензиве тебе переломали ноги, жди, пока Адди не сочинит ответ.

— Какой ответ? — перепугался я.

Вилли надолго замолчал. Я знал, он хочет лишить меня последней надежды.

— Это очень высокий политúк, Вольфи. Если настаиваешь, могу объяснить что к чему.

— Я настаиваю?! O, mein Gott! Мне плевать на весь этот высокий политúк, но мне очень хочется знать, зачем польской охранке ломать ноги какому-то Мессингу?

— Скоро состоится заседание крупных тузов. Возможно, они пожелают полюбоваться на вундермана, способного заглянуть в будущее?

— Они готовы поверить новоявленному Ганусену?!

— Ганусен их не интересуют! У «датчанина» другая задача. Он сбивает мелких лавочников и крестьян в организованную массу. Зрителей, которые соберутся на твое выступление, не интересуют голые ноги. Но они, Вольфи, любопытны как все люди. И не прочь развлечься, если это представляет практический интерес.

Вилли опять надолго замолчал. Я видел, он ходит вокруг да около.

Наконец Вайскруфт подал голос.

— Послушай, Вольфи, приход Гитлера к власти — вопрос времени, чтобы не твердили по этому поводу красные и узколобые социал-демократы. Германскую промышленность устраивают идеи, высказываемые фюрером, и не устраивают идеи, высказываемые Тельманом. Германия скоро станет достаточна сильна, чтобы начать свою игру. Для этого необходимо, прежде всего, порвать с красными в Москве — они свое дело сделали. Затем необходимо пересмотреть Версальские договоренности. Это modus operandi (образ действия) всех патриотически-настроенных немцев. Учти, Вольфи, всех немцев, любого политического окраса. Кто этого не понимает, будет отброшен на обочину. Тельман это понимает, но он связан по рукам и ногам. Он вынужден беспрекословно подчиняться Москве, а что там думают по поводу будущего Германии, никто точно сказать не может.

— Но как же страны-победительницы?.. — вырвалось у меня.

— Хороший вопрос, — одобрительно кивнул Вилли. — Даже самый малый шаг в сторону пересмотра Версальского договора, вызовет бурную реакцию с их стороны.

— Что же делать? — растерялся я.

— Привлечь на нашу сторону.

— То есть затуманить глаза?.. — догадался я.

— Именно, — согласился Вайскруфт. — Этого можно добиться только в том случае, если Германия решительно заявит, что порывает с большевиками и готова выступить в едином строю с западными демократиями. Для этой комбинации лучше всего подходит Пилсудский. Это давний и ярый противник России. Договор с Пилсудским — лучшее подтверждение смены курса. Этот союз обеспечит нам тыл, и в Силезии наконец-то наступит спокойствие. А ты говоришь — в Польшу! Кому ты нужен в Польше без ясных и четких обязательств, на которых мы готовы пойти, чтобы помириться с Пилсудским. Первое и наиважнейшее — согласие на отделение Силезии. Пусть она пока останется польской при четко зафиксированном в договоре соблюдении прав немецкого меньшинства. Пока! Ясновельможный пан не может не клюнуть на такую приманку.

— Почему же канцлер сам не может связаться с маршалом?

Вилли рассмеялся.

— Кто ему поверит?! Кто такой Брюнинг?![50] Пилсудский не так глуп, чтобы ставить на хромую лошадь. Эту комбинацию невозможно провести в рамках Веймарской конституции, отсюда следующее требование — долой Веймар. Гинденбург совсем одряхлел, у деятелей из национальных партий много солидности, но мало практической хватки. Массы давным-давно отвернулись от них — и левые, и правые. Социал-демократы грызутся с коммунистами как кошка с собакой. Нам никогда не видать левого фронта. Остается единственная фигура…

— Адольф Гитлер?

— Да. Год назад у него было восемьсот тысяч избирателей, а теперь шесть миллионов.

— Ты настолько откровенен со мной, что мне становится страшно. Менее всего я хотел быть посвященным в такого рода тайны.

Вайскруфт засмеялся.

— Тайну не интересуют, хотел бы ты быть посвященным в нее или нет. Тайна сама выбирает своих приверженцев. Ищущих тайна ведет, скептиков влачит — так, кажется, говорили древние римляне. Но оставим древних в покое, нас с тобой должно волновать другое — доходы, приносимые тайной, несравнимы ни с какими другими доходами.