Ирвин Шоу - Голоса летнего дня
«Впрочем, ничего удивительного в том нет, — подумал Федров. — И я проделывал то же самое со своим отцом».
Он вспомнил, как ненавидел семейные праздники, когда Израиль, пропустив каких-то два стаканчика, становился чрезмерно весел, неуклюже кружился в вальсе с какими-то девчонками и толстыми кузинами. Венцом всего этого представления была русская пляска под названием «Казачок». Это был довольно трудный и эффектный номер, во время которого танцор, скрестив руки на груди и присев на корточки, выбрасывал ноги в разные стороны в бешено-быстром ритме, а столпившиеся вокруг зрители глазели, орали и дружно хлопали в ладоши. Лицо у отца становилось красным, и плясал он, как казалось Бенджамину, страшно долго, улыбаясь и потея, целиком отдавшись на несколько минут здесь, в Америке, всему тому молодому и русскому, что жило в его душе. Тому, что так и не поддалось унылым ограничениям, принятым, но не до конца понятым в тяжелом на ногу англосаксонском обществе.
Однажды, когда отец плясал, а вокруг стояли, кричали и хлопали человек тридцать гостей, Бенджамин демонстративно вышел из комнаты. От внимания Софи Федровой не укрылось неодобрительное выражение, промелькнувшее на лице сына. И она вышла следом за ним. Бенджамину было всего одиннадцать.
— Что с тобой? — спросила мать.
— Отец, — мрачно ответил Бенджамин. — Чего это он ведет себя так по-еврейски? Как полный дурак, а все эти люди над ним смеются…
Миссис Федрова больно ухватила его за запястье.
— Слушай и запоминай, — сказала она. — Твой отец вовсе не ведет себя, как дурак. И никто над ним не смеется. Эти люди смеются от радости и удовольствия, потому что видят, как весел твой отец. Как прекрасно танцует. И этот танец напоминает всем им о том хорошем, что было когда-то. И чтоб не смел говорить так! И чтоб не смел, когда вырастешь, становиться англичанином!
Вспоминая об этом в полутемном баре, Федров улыбнулся. «Интересно, — подумал он, — поступит ли точно так, как его мать, Пегги с Майклом? И если да, то будет ли от этого толк? Англичанин… Неужели всем им обязательно становиться настоящими англичанами?»
Он допил пиво, расплатился и пошел к машине. Бросил шиповки с перчаткой на заднее сиденье и поехал к дому, вдыхая слабый и такой знакомый летний запах кожи и пота.
Пегги все еще не было. Крытый серой дранкой домик весь так и содрогался от тяжелых ударов валов о берег. В гостиной были свалены кипы журналов. Январский номер «Эсквайра» за 1959 год. Семь номеров «Нью-Йоркера» за 1958 и 1960 годы, а также один летний номер за 1962 год. Три журнала «Нэшнл джиогрэфик» с оторванными обложками. Выходящий раз в три месяца журнал «Форен эфеас», где, как смутно помнил Федров, была напечатана статья о симпозиуме, посвященном Карибскому кризису. Номер «Энкаунтер» за 1961 год. Федров взял его. Хемингуэй только что покончил с собой, а какой-то критик в многостраничной статье высмеивал и пародировал его. Три номера «Плейбоя». Федров по очереди перелистал каждый, разворачивая сложенные пополам страницы в середине. На них красовались глянцевые цветные снимки пухленьких голых девочек в полный рост. Интересно, как они заставляют девушек позировать в таких позах? На что угодно пойдут, лишь бы увидеть своя имя, вернее — задницу, на страницах журнала. И это в двадцатом веке!.. Он еще раз взглянул на девушек. Одна блондинка, две брюнетки. Муляжи, фрукты из воска…
Он собрал все журналы, изданные до 1964 года, и отнес их в гараж. Черт, слишком уж много развелось этих журналов в доме!
Затем вернулся и заглянул в холодильник, посмотреть, что у них сегодня на обед. В холодильнике стоял кувшин с охлажденным чаем. Нашлись также: множество яиц, апельсины, масло, йогурт. Но ни мяса, ни птицы, ни рыбы не было. Если бы Пегги оказалась сейчас здесь, он бы сказал ей, что сегодня ему вовсе не хочется выходить и обедать вне дома. И еще он попросил бы ее позвонить и заказать жареную индейку — прежде чем закроются все магазины.
Он прошел в спальню, подумывая о том, что неплохо было бы прилечь и вздремнуть часок «Поспать часок днем, — постоянно твердил ему врач, — тем самым вы продлите себе жизнь, Бен». Но разве продлять жизнь так уж необходимо? Что в том хорошего? И до скольких лет можно ее продлить? До пятидесяти одного года? Пятидесяти двух? Девяноста?.. Как бы то ни было, но вздремнуть все равно не получится. Вся двуспальная постель была завалена счетами. Обычно Пегги разбирала и сортировала счета именно таким образом — раскладывая их на постели аккуратными стопочками. Проблема крылась только в том, что порой, выложив их, она вдруг убегала и переключалась на какие-то другие дела. И счета могли проваляться на постели весь день и вечер, до тех пор пока не приходило время ложиться спать. Тогда Пегги снова сгребала их в кучу, убирала в ящик комода, а утром все повторялось сначала. Пегги ненавидела заниматься счетами. И аккуратные их стопочки из универмагов «Блумингдейл» и «Сакс», а также из телефонных компаний раскладывались на постели раз десять в месяц, если не больше. Она всегда запаздывала с оплатой, и время от времени Федров получал составленное в скорбных тонах письмо-уведомление из какой-нибудь компании, где говорилось, что ему рано или поздно откажут в доверии. Федрову было плевать, сочтут его неплатежеспособным или нет, но вид счетов, разбросанных на постели, страшно раздражал: «Черт, ведь это я зарабатываю деньги, могла бы она по крайней мере проследить за тем, чтобы все было оплачено вовремя».
На туалетном столике жены лежало письмо. Федров вовсе не намеревался заглядывать в него, но адрес на конверте был выведен мужским почерком, а начиналось оно со слов: «Дорогой друг», и далее в том же духе на нескольких страницах. Он был в доме один, и раздражен счетами, и почти что уже взялся за чтение этого самого письма, но вовремя остановился. Никогда не читал ее писем и не собирался начинать делать это сейчас.
И он вышел из спальни. «Дорогой друг»! Ха!.. Это надо же! Да кто-то просто издевается над его женой. Какой-то трус. Вспомнилось нравоучение, которое лорд Честерфилд читал своему глупому сыну: «Никогда не посылай женщине письма, о которое нельзя было бы охладить бутылки с пивом». Или то был вовсе не лорд Честерфилд?.. Впрочем, не важно. Кто бы он там ни был, в любом случае трус.
Кто знает, чем может заниматься женщина здесь, на курорте, когда в ее распоряжении уйма свободного времени?.. Или на горнолыжном курорте, куда каждую пятницу съезжаются из своих офисов толпы мужчин? Прибывают экспрессом, к примеру, из Цюриха в Давос. Как обозвали этот поезд? «Экспресс рогоносцев», да. Тоже мне, швейцарский юмор… Сам Федров никогда не бывал в Швейцарии, просто один из клиентов рассказывал. Клиент болел туберкулезом и пробыл в горном санатории больше года. И никаких лыж. Только сон днем, ночью. Продляет жизнь. От туберкулеза он вылечился, но погиб два года спустя. Ехал пьяный с вечеринки в Вестпорте под дождем и попал в аварию.
Федров прошел в гостиную и уселся за пианино. Играть он не умел, но иногда, оставшись в доме один, как сейчас, садился за инструмент, брал аккорды, пытался подобрать ноты. Аккорды все до единого получались минорные, мрачные, даже если он пребывал в отличном настроении. И сегодня они тоже были минорными. Он вслух чертыхнулся:
— Где, черт возьми, она пропадает?..
А может, проводит время с так называемым дорогим другом? Не исключено. Обычно Пегги оставляла ему записку, сообщала, куда ушла и когда вернется. На сей раз никакой записки не было. Только эти чертовы журналы.
А может, просто собрала свои вещи и укатила с другим мужчиной? И позже, ночью, раздастся звонок откуда-нибудь из Бостона или Вашингтона? («Прости, Бен, но это должно было случиться. Мы очень счастливы вместе, я собираюсь за него замуж… Уверена, ты правильно поймешь меня. И это никак не отразится на детях. Ведь ты за те долгие годы, что мы прожили вместе, едва принимал меня в расчет».)
Когда они ссорились, Пегги всегда говорила, что он почти не принимает ее в расчет. Правда, не так уж часто они и ссорились. Во всяком случае, куда реже, чем другие супружеские пары. «Дорогой друг»!.. Нет, ерунда. Она никогда не сделает ничего подобного.
Все замужние женщины, давая понять, что не прочь завести с ним роман, первым делом сообщали, что мужья не принимают их в расчет.
«Куда же, черт побери, ты запропастилась?..»
И хотя его страшно взбесили валявшиеся в гостиной журналы, горы неоплаченных счетов на постели и отсутствие в холодильнике продуктов, из которых можно было бы приготовить сносный обед, он вовсе не хотел, чтоб она ушла к другому мужчине. Больше всего на свете ему хотелось, чтоб сейчас Пегги оказалась здесь, с ним. Чтобы они могли выпить, и она рассказала бы ему, чем всю неделю занимались дети; о планах на воскресенье; о том, что фильм, который она смотрела в среду, был очень даже ничего. Он хотел сидеть здесь, в гостиной, с бокалом в руке, слушать ее болтовню с немного скучающим видом; подумывать о том, что, оставшись в городе, уик-энд можно было бы провести куда веселее. Но все равно, сидел бы он именно здесь, женатый, со старомодным бокалом в руке, не слишком внимательно прислушиваясь, немного скучая и зная, что ровно в восемь семья соберется и все они сядут обедать.
