Аугусто Бастос - Сын человеческий
Мальчик, став на колени, принялся рвать траву, стараясь отвлечь внимание солдат, но те проскакали мимо, даже не взглянув в его сторону.
2А в двух лигах от кладбища на земляном полу полицейского участка лежал другой человек. Сквозь неплотно прикрытую дверь просачивалась узкая пыльная полоса света, которая падала человеку прямо на грудь и делила его тело на две темные половины. Его лицо было обращено к стене, почти касалось ее; всклокоченные волосы слиплись от пота. Человек был разут; его ноги не походили на ноги крестьянина. В пучке света, падавшего на руку, сжатую в кулак на груди, отчетливо обозначались тонкие фаланги пальцев и голубоватые вены.
Спиной к свету стояли двое мужчин — один из них в военной форме — и пристально смотрели на простертого перед ними человека. Ноги в сапогах, изрядно поношенных и заляпанных высохшей грязью, нервно стучали и шаркали по полу; ноги в гетрах выжидательно замерли поодаль. Раздался скрипучий, хриплый голос военного, старавшегося не выдавать своего раздражения:
— Повторяю в последний раз — вы играете со смертью. В ваших же интересах рассказать нам все, что знаете, и дело с концом.
Человек, разрезанный светом на две темные половины, не шелохнулся. Только сжатая в кулак рука приподнялась и опять упала на грудь.
— Лейтенант Бера, — негромко сказал офицер, — надеюсь, вы меня поняли. — И он коснулся лежащего на полу кончиком сапога.
— Я ничего не знаю, — только и сказал тот, даже не повернув взлохмаченной головы.
В бесстрастном голосе не чувствовалось ни страха, ни возмущения — скорее полная апатия, граничащая с отчаянием.
— Вы отлично знаете, о чем я вас спрашиваю. Нечего прикидываться непонимающим, вы этим ничего не выиграете. Вы же сами обо всем рассказали прошлой ночью. — И, повернувшись к человеку в штатском, он бросил: — Верно, сеньор?
— Конечно, капитан! Не знаю, чего он артачится и не открывает нам всю подноготную. — Он наклонился над лежащим. — Прошлой ночью, в заведении Матиаса Сосы, вы здорово надрались, но самое главное я из вас вытянул.
— Мало ли что пьяный наговорит. Пустая болтовня. — Слова узника, лежащего лицом к стене, прозвучали очень глухо.
— Тем не менее вы сказали правду, — проворчал капитан. — Не следует ли отсюда, что в пьяном виде вы заслуживаете большего уважения, чем в трезвом? Вас посадили в участок потому, что уличили в крамольных планах. А не вы ли присягнули свято блюсти законы нашей страны и воинский устав? Вы, Мигель Бера, кадровый офицер, воспитанник военного училища. — Капитан распалялся все больше. — Так-то вы исполнили свой гражданский и солдатский долг? Вы связались с головорезами, которые задумали погубить и разрушить эту мирную деревню! — Он с трудом взял себя в руки — Еще хорошо, что надумали их выдать!
— Я никого не выдавал, — снова раздался безжизненный голос, который, казалось, доносился из-за кирпичной стены.
— Нет, вы их выдали. Но ведь вы только выполнили свой долг, — добавил офицер, как бы подбадривая арестанта.
— Я был пьян…
— Ничего подобного! — закричал офицер. — Пьяные врут! А все, что вы мне рассказали, оказалось чистейшей правдой. Отряд бунтовщиков действительно существовал! И вы сами вызвались руководить этими бандитами, согласились обучить их боевой тактике и даже изготовлению взрывчатки. А это уже тяжелейшее преступление!
— Вы отправились в лес, сказав, что идете на охоту, и обманули меня, а я головой отвечаю за ваше поведение, — снова вмешался политический начальник. — Еще хорошо, что в пьяном виде…
— Нет! — бросив на говорящего выразительный взгляд, оборвал его офицер. — Он не был пьян, и он не доносчик. Мне хочется думать, что он просто искал способ оправдаться перед своей совестью.
Лежавший на полу человек невнятно забормотал.
— Что? Вы что-то сказали?
Человек молчал, не желая повторять и объяснять свои слова, если он вообще их произнес. Рука, сжатая в кулак, сползла на бок. Освещенная солнцем грудь тяжело вздымалась, из-под расстегнутой грязной рубахи выглядывало изможденное тело.
— Не знаю, почему вы отказываетесь понять, что я пришел сюда, чтобы по-дружески вам помочь. Мы должны найти смягчающие обстоятельства, облегчить ваше положение, пока еще не поздно. Я не убежден, что военный трибунал станет умалять вашу вину.
До них снова донеслось нечленораздельное бормотание, но узник не шевельнулся, и только грудь медленно поднималась и опускалась под узким солнечным лучом, в котором плясали пылинки, колеблемые человеческим дыханием.
— Вам бы лучше не отмалчиваться, лейтенант Бера, — многозначительно произнес политический начальник. — Самонадеянность не доводит до добра. Вы нам уже показали змеиную голову, так что же вы прячете в кармане хвост?
— Нам нужно точно знать, кто связан с этим логовом бунтарей. Если вы его создали собственными руками, так уж наверняка знаете…
— Я ничего не знаю.
— Но вы должны знать хотя бы, где скрывается этот беглец. Не мог же он сквозь землю провалиться! В последний раз мои люди видели, как он, прячась за дохлой лошадью, прикрывал отступление своих товарищей. Наведите нас на его след! Этот Кристобаль Хара питал к вам особое доверие. Скажите, где он.
— Я ничего не знаю… Оставьте меня в покое, — снова повторил арестант все тем же бесцветным голосом, с едва приметным оттенком горечи и отвращения.
— Вы негодяй! — прошипел капитан. — Я отдам вас в руки военного трибунала, и тогда поглядим, как вы станете изворачиваться!
Он прищелкнул каблуками и вышел. Политический начальник засеменил следом. Солдат задвинул засов, и узник остался наедине с собою в полутемной камере.
3Карательный отряд неутомимо продолжал розыски. Три дня назад захватили последнюю группу повстанцев, которые, спрятавшись в гончарных печах, сопротивлялись, пока не кончились патроны. Их всех перестреляли. Среди чудом оставшихся в живых был Сильвестре Акино, глава заговорщиков: пуля ему прошила ляжку. Его зверски мучили, истязали, даже разыграли сцену расстрела, но ничего путного из Сильвестре не вытянули.
После этого конный эскадрон не один раз прочесал заболоченные низины и сельву Кааньябе; солдаты обшарили всю местность на несколько лиг вокруг вагона, где было устроено потайное гнездо бунтовщиков. Обугленные останки вагона все еще дымились посреди леса.
Возле железного остова, который теперь и в самом деле походил на мертвого часового, поставили стражу. Время от времени полицейские оцепляли болото, образуя настоящие кордоны, пока солдаты шныряли по дорогам и их лошади взбивали копытами пыль. В ранчо Коста-Дульсе все было перевернуто вверх дном, и только в смрадные хибары прокаженных каратели не решались вторгнуться. Их они прощупывали на расстоянии. Офицеры, стоя на постах, окаймлявших лепрозорий, не отрывали глаз от биноклей.
Бунтовщики, загнанные, как скот, в товарный вагон, были уже в пути. Но каратели неутомимо продолжали поиски того единственного смельчака, который совершил неслыханно дерзкий поступок, ускользнув из их когтей и тем самым бросив тень на блистательную операцию конницы из Парагуари.
Каратели старались развязать языки старикам, женщинам и ребятишкам, работавшим в гончарнях и на полях, — угрожали, сулили им деньги и продукты. Но никто ничего не знал, или, вернее, никто не хотел разомкнуть губы, накрепко спаянные новой ненавистью, всколыхнувшей застарелую злобу. Она была разожжена чудовищными зверствами, которые напоминали расправу 1912 года, еще не успевшую забыться; тогда крестьянское восстание было подавлено пулями, нынче, как и в тот раз, пулями снова уничтожали повстанцев на болоте.
Деревенские домишки опять сровняли с землей. Все перевернули, все поставили с ног на голову. Каратели обыскивали церковь, дотошно осматривали коррали, колодцы, каждый водоем. Казалось, они гонятся за драгоценной добычей, искусно спрятанной общими усилиями заговорщиков, а не ищут человека, обычно сидевшего за рулем тряской развалины, которая принадлежала хозяину гончарен. Хозяин ничего не знал о заговоре.
Теперь дона Бруно Менорета видели пьяным чаще обычного. Каждый божий день его можно было встретить в заведении Матиаса Сосы, где, широко расставив ноги, он сидел на стуле и заплетающимся от хмеля языком сетовал на то, какой убыток этот мятеж нанес его предприятию. Командиру эскадрона удалось из него выудить лишь сведения, известные всем.
— Сами поглядите, генерал, — упрямо бубнил каталонец, произнося особенно отчетливо твердое «л».
— Капитан… капитан Мареко, — раздраженно поправил его собеседник.
— Да вы не сердитесь, капитан, я вас разом на целых три чина повысил… Все равно вам их скоро дадут. Будьте здоровы! — И дон Менорет сделал вид, что пьет залпом воображаемый стакан вина. — Вот так-то, капитан… А этот Кристобаль Хара был славный малый, уж вы мне поверьте! Таких работников, как он, днем с огнем не сыщешь. Все у него в руках спорилось. Прямо не знаю, как его угораздило связаться с бунтовщиками. Знаете, сюда часто приезжали туристы и разные богатые бездельники, чтобы поглазеть на вагон; Кристобаль их возил на грузовике в лес и показывал эту штуку. Парень просто хотел малость подработать и делал это с моего ведома. Мне и в голову не приходило, что он занимается крамольными делами. Двадцать лет назад отец Кристобаля — Касиано Хара своими руками притащил в лес этот вагон. Он вроде памятки о прежнем восстании. Вы тогда были совсем мальчишкой, но наверняка слыхали об этой заварухе. Вагон — местная достопримечательность. До сих пор все гадают, как этому сумасшедшему Касиано удалось припереть в лес такую громадину. Иностранцы охотно транжирят деньги, только бы поглядеть на знаменитый вагон, и ясно, что сыну Касиано было лестно им его показывать. Не мог же я ему это запретить!
