Юрий Козлов - Воздушный замок
Сколько бед миновало Андрея! Время, само всемогущее время как бы протянуло ему руку дружбы. Спокоен и безмятежен был его человеческий век. Лишь в редкие мгновения бунта против этой безмятежности Андрей впадал в отчаянье. Не ограбил ли он сам себя? Не обломал ли сознательно крону, превратившись в голый столб, на который даже воробью не сесть, не зацепиться. Не за что… Сколько, сколько всего могло с ним быть, но не было! Не было… Тревога предупреждала, а Андрей старался не спорить с тревогой. И бунтовал-то скорее из любопытства, как хозяин, уверенный в прочности своих ворот, всё же иногда проверяет их крепким ударом сапога. Не с целью действительно проверить, а лишь почувствовать удовлетворение…
Зато как легко было во всем остальном! Всё, что задумывал, осуществлялось. Жизнь была податливой, как пластилин. Только верь, верь тревоге! А несбывшееся… Несбывшееся забывалось.
С годами Андрей перестал бунтовать даже и из любопытства. Чувство тревоги с годами так сильно развилось, что Андрей стал улавливать особенный запах тревоги, исходящий от людей, которым предстоят испытания. Это был странный холодный запах слёз, бессонницы, седеющих волос, ночи — глухой, безнадёжной… Странность запаха была в том, что исходил он от внешне совершенно благополучных людей. Мысленно Андрей роднил их с безумным архитектором, который когда-то заглянул к отцу на огонёк. Андрей с жалостью смотрел на этих людей, пытался как-то их предостеречь, но люди, особенно в моменты благополучия, редко внимают предостережениям.
Тогда, в машине, стремительно летящей по направлению к даче, Андрея посетила первая в жизни тревога.
Золотоглазая Анюта была средоточием тревоги, от неё исходил специфический холод. От неё и от коробки, лежащей у неё на коленях. «Анюта ни разу не сказала, что любит меня, — подумал Андрей, — глаза её всегда темны, а губы равнодушны!»
Тревога нашёптывала, что зря, зря, зря затеял он эту поездку, что беда, беда, беда пятым пассажиром едет в машине. «Поворачивай. Так будет спокойнее…» — шептала тревога, но Андрей не послушался.
— Анюта! — наклонился Андрей. — Ты меня любишь?
— Что-что? — громко переспросила Анюта, так, что даже шофёр обернулся. — Что я?
— Ничего, — с досадой ответил Андрей.
Позади осталась Москва. На тихое дачное шоссе свернули, где почти не ездили машины, где тополиный пух сплетал в воздухе кружева.
Свежий лесной ветер мало-помалу разогнал облако, развеял очертания беды.
А вот наконец и дача. Ласковый сторож кивает головой, открывает ворота. Каким жутким кажется Андрею это безличное доброе покачивание. Беда, беда вновь расставляет вокруг свои знаки!
— Всё в порядке… — улыбается сторож. — Завтра привезут навоз, я займусь огородом. Теперь у нас две новые грядки клубники и яблоньки…
…Володя и Анюта с интересом разглядывали дачу — маленький кирпичный зáмок на зелёной траве, с верандочками и башенками, с диковинным наклонным окном наверху.
— Я думал, так может быть только в Англии, — сказал Володя.
Солнце светило в наклонное окно. Окно пылало. Словно с горки съезжало с него солнце — играючи, весело. Куда тяжелее оно будет съезжать на закате — калёное, круглое, красное. Ярило — самое подходящее определение для закатного солнца.
Андрей бренчал ключами, спеша впустить любимую и друга в дом.
Вошли. Для начала устроились в полукруглых кожаных креслах в большой, похожей на зал комнате.
— Какое дивное совпадение, — сказала Анюта. — Сегодня у меня день ангела.
— День ангела — церковный предрассудок! — назидательно сказал Володя. — Эх, жаль, Дельту не взяли! Она так давно не была в лесу. Я… именно сегодня хотел с ней пойти в лес.
— Надо было её взять — и всё, — ответил Андрей. — Чего сейчас-то говорить?
— Вот привязался к этой Дельте! — обиделась Анюта.
— А если бы тебя назвали не Анной, а, скажем, Электриной или Турксибой, когда бы ты праздновала день ангела? — спросил Володя.
Андрей давно обратил внимание, что в разговорах с сестрой Володя исключительно занудлив.
— Отстань! Меня назвали Анной, и сегодня, слышишь, не вчера и не через неделю, а именно сегодня у меня день ангела! И не желаю я больше слушать твою чушь! Ты… давно чего-то не вспоминал про Дельту… Ах, как же мы её не взяли с собой?
— В таком случае… — Володя не договорил, замер с открытым ртом. На сосну прямо перед окном уселся дятел в красной шапочке, сосредоточенно и интенсивно заработал клювом. Володя моментально забыл про нудный спор, про всё на свете. Венец творения — дятел — сидел на сосне…
Андрей приблизился к Анюте, взял за руку. Никогда ещё не казалась она ему столь привлекательной. Белая полоска зубов матово светилась. Золото в глазах перемешалось с солнечным светом. Анюта разговаривала с братом раздражённо, голос сделался резким. А сама Анюта напоминала чайку — стремительную, готовую на что угодно. На воздух, на простор стремилась Анюта. Ей уже надоело сидеть в комнате. За окном клубничные грядки, лужайки, цветы, лес — всё солнцем одето. И тишина за окном, как на другой планете…
«Интересно, как подействует на неё простор, — подумал Андрей, — ничем не ограниченный вольный простор, где она хозяйка? Ведь я ни разу не видел её на просторе…»
И действительно, Володя и Андрей пошли собирать клубнику, а Анюта вдруг начала танцевать на лужайке. Туфли мешали — она сбросила их, танцевала босиком, кружилась, смеялась, прыгала.
Андрей совершенно обезумел от её грации, совершенства. Недостойно, казалось, ему, смертному, видеть танцующую Анюту. Только богам-олимпийцам можно. Андрей задрал вверх голову — не видать ли их, заоблачных, любующихся Анютой? Впрочем, Андрей догадывался — это только начало. Главные танцы впереди!
Анюта упала на траву:
— Я живу, — прошептала, а потом закричала: — Я всё-таки живу!
Володя и Андрей облизывали красные клубничные губы.
— Андрей! — позвала Анюта, глядя в небо, сделав из смуглой ладони козырёк.
Андрей подошёл, наклонился.
— Поцелуй меня! А ты, Володя, отвернись…
— Идите вы знаете куда! — Володя широко зашагал по траве к воротам.
— Заблудишься, — сказал Андрей.
— Ничего, как-нибудь, — усмехнулся Володя, — сами смотрите не заблудитесь…
— Там прямо — озеро… — Андрей склонился над Анютой, увидел свет в её глазах, словно поплыл в счастливый какой-то сон, растворился в мерцающих золотистых искорках. «Вот оно, счастье… — мелькнула мысль. — Всегда бы так плыть и плыть…» — Ты… сегодня необычная, — прошептал Андрей, — ты сказала: «Я всё-таки живу…» Что это значит?
— Ничего! — Анюта притянула Андрея, крепко поцеловала. — Просто я очень люблю танцевать. Я была бы самым счастливым человеком в мире, если бы всегда могла танцевать на этой лужайке…
Андрей обнял Анюту. Она засмеялась, ловко вывернулась, побежала по траве.
— Куда?
— На озеро. А то заблудится Володя.
Андрей поднялся, отряхнул одежду. Удивился нетвёрдому своему шагу. Какими смехотворными показались сейчас недавние тревожные мысли. Послушайся он их — ничего бы не было! Не было бы танца, поцелуя на зелёной траве.
До сих пор горели губы, а в глазах, точно невесомые, стояли золотистые искорки.
— Я накрою на стол! Будем завтракать! — крикнул Андрей, но Анюта была уже за бетонным забором. — Праздновать твой день ангела…
«Она сказала, что была бы счастлива, если бы всегда могла танцевать на лужайке… И всё. Где в этот момент должен быть я, она не сказала. Ладно…» Недоброе это было раздвоение: душа то горела, то леденела. То успокаивался Андрей, то лихорадка начинала его бить. «Так просто, — думал, — сказать ей: «Андрей! Я тебя люблю». А вот не говорит!»
…Словно заправский официант, с полотенцем через плечо, встретил Андрей Анюту и Володю, возвратившихся с озера, с купания. В открытый сарафанчик переоделась Анюта, блестели капли на плечах.
— Прошу к столу!
— Вот это да! — Анюта взяла в руки красную бутылку. — Даже вино… Но почему такое… красное? Как кровь?
— Ангельская кровь… — улыбнулся Андрей.
Володя удивлённо озирался, не в силах привыкнуть к полукруглой комнате, огромному панорамному окну.
— Зимой, — сказал Андрей, — люблю смотреть в это окно. Там метель бесится, ветки трещат, а ты сидишь себе у печки… Или на диванчике с книжкой. К вечеру воздух синий-синий. Я на лыжах всегда вечером хожу.
— И всё-таки Дельту надо было взять! — подвёл итог каким-то своим мыслям Володя.
Никто не стал спорить. Тем более что Дельта была далеко отсюда. Спала, наверное, положив морду на лапы. А Бисмарк, как боевой истребитель, совершал утренний облёт территории, смотрел неодобрительно на ворон, оккупировавших помойку.
Вино плеснулось в бокалы. «Действительно, как всё-таки похоже вино на кровь, — подумал Андрей, — предостеречь, быть может, хотели человечество изобретатели вина? Но… ведь есть и белые вина! И водка… Или вначале было только красное?»
