Пер Энквист - Пятая зима магнетизёра
— Завтра, — сказал я Мейснеру в прихожей, — следует тщательно осмотреть ее анус до того, как она испражнится. Надо ввести палец поглубже в прямую кишку, чтобы проверить, не застряли ли там осколки кости, маленькие острые осколки, которые ловко введены туда поближе к стенкам кишок. Надо также обследовать влагалище пациентки.
Все это должно быть обследовано тщательным образом, — заявил я Мейснеру.
Потом поклонился ему и банщику Педерсену. И ушел.
Мейснер выскочил следом за мной и нагнал меня на мосту.
Он был в ярости и набросился на меня с неистовой бранью.
— Что вы имели в виду? — кричал он. — Какие у вас основания для подобных обвинений?
Тогда я поднес к его глазам кость. Он взял ее в руку и тщательно рассмотрел. Я внимательно следил за его лицом, пытаясь прочесть его мысли. Мне показалось, что он смутился, потом задумался. Я рассказал ему, где обнаружил кость.
— Это ничего не значит, — тихо сказал он. — Наверняка женщина сможет это объяснить. Я с ней поговорю.
Он вошел в дом и через пять минут вернулся. Он держался с прежней самоуверенностью. Он и в самом деле получил объяснения.
Я выслушал их со все возрастающим раздражением.
Мое участие в лечении мадам Кайзер закончено. Я уже составил о ней определенное мнение. Вопрос в том, что мне делать с моим знанием.
Все перестало быть прямым, простым, легким. В наш город явились обман и шарлатанство. Я оказался втянут в обман, и он, безусловно, вернул зрение моей дочери. Она в своей невинности к этому обману не причастна.
Мейснер собирается продолжать лечение мадам Кайзер. История ее болезни стала теперь широко известна, а через нее и сам Мейснер. Все об этом говорят, все обсуждают невероятную способность женщины заглядывать в свое нутро, измельчать внутри себя ребенка и исторгать его из себя.
Я уже больше месяца не хожу на публичные представления Мейснера. Говорят, что пациенты осаждают его приемную. Этой зимой по нашему городу пронеслась лихорадка, буря, накатил девятый вал — все околдованы, очарованы, охвачены религиозным экстазом.
А я стою на узком выступе скалы посреди разбушевавшейся стихии и знаю, что могу остановить ее. Но не знаю, вправе ли я. Ведь тогда я разрушу единственную надежду многих несчастных, лишу их единственной отрады.
Мейснер прислал мне письмо. Письмо с изложением того, что объяснила женщина. В письменном виде это выглядит еще менее убедительным.
Штайнер вот уже час сидит у меня в кабинете. Он уговаривал меня открыто все рассказать. Потом пришла моя дочь, села рядом, долго говорила со мной о Мейснере.
Меня приводят в смятение эти разноречивые голоса. Меня приводит в смятение этот шарлатан, который способен сотворить чудо и который в силах довести целый город до необыкновенного, неслыханного экстаза и самозабвения.
Штайнер уже виделся с моей дочерью. Придя в первый раз, он был очень бледен и неловко поздоровался с ней. Она дружески ему улыбнулась и весело заговорила о всякой всячине. Я заранее предупредил ее о том, что на лице у Штайнера несколько оспин.
Мало-помалу он расслабился.
Теперь они сидят внизу в гостиной. Мария снова играет. Он обещал послушать ее в течение часа, мне самому не удается слушать так придирчиво, как того хотелось бы моей дочери. Ей хотелось бы, чтобы я указывал ей на все погрешности, на все ошибки в технике и в темпе.
Я слишком устал, чтобы справиться с этой задачей.
Прошло уже десять часов с тех пор, как я расстался с Мейснером. А я все еще не знаю, что мне делать. Он собирается продолжать. Собирается по-прежнему лечить эту женщину. Собирается лечить других. При желании я могу устраниться, предоставив им использовать свою веру в него (пока эта вера не иссякла), а потом отшвырнуть Мейснера как выжатый лимон. Это наиболее легкий путь. Но я могу избрать другой.
Мне недостает бунтарского духа. Я не отличаюсь большим умом, а мои достоинства мало кому заметны. Слишком тяжелый груз лег на мои плечи.
Мое восхищение Мейснером еще не угасло.
11
Вся комната была заставлена стульями, и все равно их не хватало. Люди сидели на стульях, теснились вдоль стен, устраивались в проходах между рядами, мешая другу, стояли в темноте и неотрывно глядели в середину комнаты, где помещался чан, а сдвинутые стулья образовали тесный круг, почти вплотную подступавший к столу, на который чан был водружен. Они смотрели на цепь, идущую от сосуда со стеклянным шаром, в котором была заключена сила, смотрели, как шар передают из рук в руки те, кто сидит в первом ряду, кто заплатил больше и потому оказался ближе к чуду, те, кто был болен или считал себя больным, но так или иначе знал, что может заплатить: прямо в карман золотыми монетами или косвенно, рассказав о магнетизере в нужную минуту нужным людям. Комната была набита битком, жара окутывала собравшихся влажными испарениями, и перед ними стоял он, Мейснер, чудотворец, почитаемый святым, тот, кто каждого избавит от его мук, от его проклятия. Они не сводили с него глаз, они несли к нему свои страдания; тут были те, кого били нервные судороги, и те, кто страдал падучей и во время приступа тщетно грыз жесткую хлебную корку и окунал руки в тминную воду; те, кто зимой впадал в хандру и без конца рассказывал всем и каждому, что страдает запорами, и десны у него зудят; и теперь всех их подхватил мощный поток, и они сидели здесь, оглушенные, почти лишившись сознания от счастья, что все это могло случиться в их городе; они сидели здесь, ничего не слыша, потому что хотели услышать, или, наоборот, потому что не хотели, или просто потому, что страдали воспалениями особого свойства, а глухота была небольшой платой, которую им пришлось заплатить за удовольствие. Все они сидели и мечтали, что он возьмется за их судороги, колотье в груди и боли в животе, объявит эти хвори единственными в своем роде, но скажет, что у него есть против них лекарство. И они дышали дыханием друг друга, задувая друг в друге здравый смысл, и, чувствуя, как комната полнится мечтою, жаждой и ловко возведенными воздушными замками, становились все дерзновеннее и шли все дальше в своих желаниях, ведь он был здесь, он был всамделишный, он, со своими теперь уже прославленными и воспетыми скулами, и он говорил с ними, и стояла тишина, и они медленно дышали, охваченные священным хмелем, зная, что этот хмель скоро доведет их до экстаза, унесет прочь, мимо и сквозь, а Он все будет стоять здесь со своим стеклянным жезлом, спокойный и похожий на священника, целиком принадлежащий им, созданный ими, созданный благодаря им, принадлежащий им и только им, их раб, их слуга, их повелитель.
Он говорил им о том, что с ними произойдет. Он подарит им чудо, будущее и счастье, если только они поверят в него. «Верьте в меня и в Силу», — говорил он.
И он представил им образец такой веры, и все задышали чаще — ведь этого они не ждали.
Он взмахнул рукой, и из соседней комнаты появилась женщина. Ее фамилия была Кайзер, все это знали и знали о ней всё. Но то, что она здесь появилась, всех потрясло, и сидевшие в зале торопливо зашептались друг с другом, пожирая ее глазами: она уже прошла через чудо, с ней уже все произошло.
Мейснер поднял руку, воцарилась тишина.
— Эту женщину, — сказал он медленно, но очень внятно, — я лечил. Она — свидетель, она доказательство того, сколь успешны мои методы.
Женщина шагнула ближе к светлому кругу посреди комнаты. Она была темноволосая, и все помнили, какая она была распухшая, ну просто бочка; а теперь перед ними стояла стройная молодая женщина, и глаза ее горели торжеством. Она словно притягивала к себе их взгляды и улыбалась открыто и победоносно, она ловила этот миг — миг своего триумфа.
— Я пришла свидетельствовать о том, что случилось, — сказала она.
И она начала рассказывать. Рассказала о том, как у нее появились боли в животе и стала расти опухоль и она решила, что беременна, хотя не могла взять в толк, как это случилось, — ведь она уже давно не имела сношений с мужем, он стар и не пригоден к сожительству; при этих словах среди собравшихся возникло оживление, а возле двери кто-то приглушенно хихикнул.
Она рассказала о Мейснере — как она ощущала его силу, каким даром он обладает, как он магнетизировал ее и она смогла заглянуть внутрь себя и увидеть то, чего не могли вообразить даже мудрецы, ищущие философский камень; все это она им рассказала.
Она рассказала о плоде, который умер в складках брыжейки; и на лице ее при этом застыло торжествующее выражение безоглядной самоуверенности и даже упрямства. Они глядели на ее лицо и сами себя не узнавали.
Под конец она рассказала о том, как она выздоровела, как с помощью Мейснера исторгла плод из своего тела (Мейснер, это всем известно, уже вылечил от слепоты девушку, дочь городского врача, который сам признал, что не мог добиться ничего подобного) и как этот самый Мейснер исцелил ее — ни одному лекарю в мире это было бы не под силу.
