Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать
Ира все толковала о «посторонних влияниях», о бесхарактерности Ивана!.. Да разве такая может понять, когда у человека разлад в душе?.. Когда он живет — как темноту разгребает: куда ни поверни, всё глухомань? Знаю… Гребешь, гребешь… пока на вечный покой не потянет. И уже не веришь, что смерть — му́ка. Кажется, налетит легким перышком, обласкает, безгреховными снами утешит. Уж если с водкой блуданешь, то на тыщу верст никого, кроме разлюбезной — приветит, зовет все дальше, всем ты ей хорош, и не надо ни баб, ни наград.
— Очень точно вы это!.. Но скажите, кому понадобилось, чтобы Иван прочитал отцово послание?.. Извините если я… — Салтыков энергично прижал ладонь к груди.
Курослеп успокоил его великодушным жестом:
— Понадобилось одной тетке… Письмо-то у нее хранилось… А я чисто случайно попал ей под руку — когда работал в Крыму. Подошла очередь ставить опоры как раз над Кукуланом, оттуда Филиберы как на ладони, меня и потянуло заглянуть в бабушкин домик… Лучше бы не ходил — муторно стало… Вокруг пришлые люди, а приложись к стене — бабушкин голос услышишь… Вышел, иду по слободке, гляжу — тетя Паша, бабушкина подружка. Топает при помощи двух палок, и больше двух шагов за прием у нее не получается, дух переводит. Или — вспоминает, с какой ноги начинать… Тишина, вокруг ни души, солнце палит, как в пустыне, и двигается по улице что-то не очень похожее на человека, раскачивается с боку на бок, волочит под собою слоновьи ноги. Лицо пот заливает, в горле сипит, толстые очки на затылке шнурком привязаны, седые волосы топорщатся, как соломенные, и вся так растолстела, что жуть берет, кажется, вот-вот рухнет, а она топает и топает, может, из последних сил, но неукоснительно!.. От такого упрямства как-то даже неловко за нее: не хочет баба понять, что, согласно очередности, ей труба, и тут не характер надо показывать, а прилечь в тихом уголке, сложить ручки на животике и дышать пореже. «Чем тише топаем, тем ближе финиш», — говорил мой боцман. И мне первым делом пришло в голову, что ей до финиша — рукой подать. Да только ей-то наплевать, что и кто о ней думает. Вид такой, что, мол, думайте, что хотите, а я живу, двигаюсь, и еще неизвестно, кто из нас первым финиширует. Несмотря на окуляры, узнала сразу:
«Чего не растешь?»
«Невыгодно, — говорю, — мальчиковое барахло больно дешево».
Думал, перекинемся парой слов и разойдемся, а ее как прорвало. О чем только не выспрашивала!.. И все настырно, дотошно, как будто я обязан ей отчитываться. Но делать нечего, стою, уйти неудобно, а трепотне конца нет. Где да как живу, сколько получаю, ладят ли родители, потом на бабушку перекинулась — помню ли, навестил ли могилку?.. А как дошла до Ивана, гляжу — заволновалась, пухлые руки на палках ходуном заходили.
«Мне бы его адрес! Сделай одолжение, запиши!..»
А чем записывать и на чем?.. Пришлось топать параллельным курсом. Зачем ей адрес, она не сказала, а я не спрашивал, мне показалось — попросит Ивана прислать ей «Страсти по России»: я похвастал, что он историческую книгу написал, а тетя Паша на истории собаку съела.
На стене дома, где она жила, висело оповещение, что здешние жильцы борются за культурный быт, а в комнате у нее темнотища, как в норе, после улицы не разберешь ни хрена. Пригляделся — голые стены, Ну кровать, стол, два стула, фикус какой-то на подоконнике и рядом — трехцветная кошка с белым носом. Меня аж передернуло — не переношу кошек с белыми носами, а эта еще мышь задавила и лапками из одной в другую пошвыривает, дескать, давай поиграем. Едва дождался, пока ее хозяйка отыскала конверт, которому в обед сто лет. Вывел я на нем Никольский адрес Ивана — другого не знал — и к двери. Она:
«Погоди, куда тебя несет?..» — «И так, — говорю, — задержался, ребята в горах без курева сидят, уши пухнут». — «Так ты, — говорит, — в магазин?.. Тогда сделай еще одолжение — опусти письмо, там как раз ящик висит!» А сама уже конверт облизывает — заклеивает.
Подошел я к магазину и взяло меня любопытство: что за бумагу она в конверт сунула?.. Ну — черкнула бы чего-нибудь, а то тырь-пырь и готово! Не могла же знать, что меня встретит, и к этому случаю подготовить!.. Конверт раскрылся легко, клей, наверное, еще до войны высох. Прочитал я вложение — отцову документацию — и первым делом вспомнил, как тетя Паша при всяком случае честила моего родителя… И только потом подумал: для чего она посылает письмо Ивану?.. Почему меня попросила отнести, не остереглась?.. Почему на конверте велела адрес написать?.. Глаза не видят или и тут хитрит, представляет дело так, будто она ни при чем?.. Или ей нужно было, чтобы я в конверт заглянул?.. Короче — голова кругом: чувствую подвох, что-то задумано, а что, не могу разобрать!.. Недели две таскал конверт в кармане, пока не вспомнил, что есть еще Иван, ему ка́к лучше: получить или не получать письмо?.. И тут я недолго раздумывал: что бы там ни мудрила тетя Паша, Иван должен знать об отцовой грамоте. Не м н е скрывать ее…
— Все это понятно, но — странная тетка, вам не кажется?.. Столько лет хранила это пресловутое письмо и вдруг!..
— Насчет письма разговор особый: довлеет дневи злоба его. Уж не говоря, что эта подлая цидуля — причина нашего с Нерецким появления на этом свете!.. — Курослеп откровенно посмеивался над тем, что может подумать Нерецкой о его словах. — А почему отправила?.. Кое-какие соображения у нее были, не без того… Все мы соображаем помаленьку.
— Вы не пытались разобраться?..
— Очень даже пытался!.. Сначала работал под Шерлока Холмса. Вспомню, как она заволновалась, когда об Иване заговорили, и сразу версия: это ей подвернулся случай свести какие-то счеты с нашим благородным семейством!.. А то вдруг покажется, что тут ей какая-то выгода была!.. Ну и так далее. Но как вспомню фикус да кошку с белым носом, и все мои версии разваливаются: падкие на выгоду так не живут, а мстить, то есть расплачиваться задним числом, это не ее стиль. Такие бабы ничего втихую не делают, надо — выдают по потребности, невзирая на лица и не отходя от кассы. Короче говоря, таким вот методом исключений пришел я к выводу, что под занавес своего земного существования эта энергичная женщина надумала вручить Ивану, как судье-потомку, свидетельство своей правоты! А кроме того — оставить зарубку о своей личности. Такая, мне кажется, была у нее идея фикс. — Криво улыбнувшись, Курослеп покачал опущенной головой. — Как подумаешь, что занимает людей, на что тратят живые души, невольно тянет отбить телеграмму господу богу: «Вразуми!»
Чтобы разобраться, что у тети Паши было на уме, надо малость порассуждать, прояснить ситуацию.
Ситуация, надо полагать, сложилась как раз в сорок четвертом, когда она из благих намерений здорово наломала дров — с помощью отцовой грамоты. Как только это до меня дошло, все остальное объяснилось само собой, в том числе и то, чего не понимал Иван: почему его мать не пожелала встретиться с отцом после освобождения Крыма и уехала в Юргород. Сработало письмо. — Курослеп посмотрел на Нерецкого. — Никакую другую причину она не скрыла бы от него, а у Ивана, знай он все как есть, язык не повернулся бы винить ее за то, что лишился родного дома. Вот какие дела давно минувших лет объяснила ему отцова грамотка… Ну а само письмо попало в руки тети Паши запросто: в то время и потом несколько лет она работала секретарем в поселковом Совете, вся почта поступала к ней. И хоть разные причины заставили ее в одном случае показать письмо Ивановой матери, в другом, через тридцать лет, запихнуть в старый конверт с адресом Ивана, уловить взаимосвязь не трудно. Замыслила она подлость, не могу сказать. Скорее нет. Но не показать письма не могла, и не только по бабьей слабине к чужим делам. Тут надо брать в расчет климат общения: что ни говори, все они: и она, и бабушка, и Иван с матерью всю оккупацию ноздря в ноздрю горе мыкали, последним делились. А уж как немца-то выгнали, как живы-то остались — какие могут быть секреты, письмо-то н а с касается!.. Ну а дальше все шло-ехало по бездорожью. Одинокой бабе, да еще такой, как тетя Паша, дай только краем глаза разглядеть больное место в соседском житье-бытье, она его враз застолбит и почнет разрабатывать — лечить да учить. Чужая жизнь вещь простая, как бублик, и по колеру — черно-белая: нет в ней ни тонких оттенков н а ш е й жизни, ни наших особенностей, сложностей. Чтобы в чужой жизни порядок установить, все запутанное распутать, н а м достаточно руку приложить. В свое время тетя Паша подбивала бабушку дом продать, вроде чтобы отцу не достался, в наказание, а на самом деле — чтобы лишний раз подтвердить, что все, что произошло из-за письма, есть самый правильный ход истории. Во все лезла, остановиться не могла: остановишься — оглянешься, а оглянувшись, узришь, что сотворила сволочное. Вот и жила, как в сказке: беги, не оглядывайся, оглянешься — пропадешь. А тут мало бежать, надо еще и кричать направо и налево, что все идет как положено и по-другому идти не может!..
