Эльфрида Елинек - Алчность: развлекательный роман

Может, покатаетесь по полу, пока вас не расплющит, тогда вам подойдёт размер В. Этот артикул тоже закончился, как я вижу. Зайдите через полчаса. Теперь женщинам приходится заботиться ещё и о поддержке, нет, о подъёме, чтобы части их тела были представлены как следует. Для этого мы предлагаем несколько размеров, а с некоторых пор и промежуточные размеры. Пока не появятся совсем уж новые размеры и раскроечные машины не переделают. Во всей Европе сейчас людей перемеряют заново, потому что их тела в последние годы изменились. Это вселяет в меня надежду, а то ведь столько поэтов преждевременно покончили с делами творчества, и я уже собиралась браться за эти дела в одиночку. А теперь мне придётся пересмотреть свои взгляды на них. Как глупо! Женщины, которые здесь работают, это не какой-нибудь отстой, наоборот, здесь есть желанная, хорошо оплачиваемая работа, насыщенная сверхурочными. Концерн что мать родная, которая смотрит за своими детьми. Почему дети такие красивые? Да они всегда такие были, только раньше они не знали, что можно так прихорошиться, они думали, что красота — это то, что получаешь от природы, а не делаешь сам. Это было бы хорошо, тогда бы мы могли просто уговорить природу вернуться и ещё немного над нами поработать. Но она этого не делает. Не удивительно, что её камни разгромили нас, если мы ставим перед ней такие неразрешимые задачи: делать людей, а потом ещё и делать их красивыми. Пусть идут в парфюмерный магазин, чего ломаться-то. В любой галантерее вы найдёте больше красоты, чем любая кинозвезда сможет употребить за всю свою жизнь. Природа силится оправиться, но это не всегда оправа для бриллиантового кольца как минимум в полкарата.

Габи не полагается на природу, для этого она повидала уже слишком много подлости, которую природа учинила в этих местах, не приложив усилий, зато нас приложив как следует. Она скопила целую коллекцию теней для век, эта Габи, туши для ресниц, помады для губ и прочего макияжа, сегодня только четырёхлетние не красят себе ногти — и то лишь по глупости и по незнанию, но некоторые уже делают это, потому что всегда есть такие, кто уже начал, и остальные за ними: идут в ногу с нами и нашим небрежным поведением. Всегда есть и другие, но про шах не хочется знать. Зато мы идём, наконец, в детский сад, чтобы всегда оставаться юными, а позднее всё ещё так и выглядеть. Пока не придут неотложные обязанности, которым мы отдаём столько времени, что нам самим уже ничего не остаётся. Совсем не то что ласточки, которые старательно строят свои гнёзда у стен старого хлева. То есть на самом деле они не украли свои дома, бедные старательные птички. Сколько им пришлось вкалывать! Дети могут идти куда хотят, милая женщина, а вашему ребёнку уже почти все сладкие шестнадцать, для жандармерии случай как любой другой — собственно, пока вообще не случай, погодите дня два, уж мы-то знаем, юная беглянка, заметка в местной газете, интересной только для жителей этой деревни или соседних деревень. Уже в районном городе не каждый знает милое сердцу название вашего известного местечка, а вы ещё хотите полной ясности? О местонахождении вашей дочери? Для нашего брата от камер, софитов и мест в иллюстрированных журналах уворачиваются люди и не такого калибра, например принцесса Каролина с её новорождённой дочкой из больницы Вёклабрюк. Это отпрыски от источника забот или удовольствий, смотря по тому, что в настоящий момент заявлено: нет, я не заблуждаюсь, это всегда удовольствие, да, мы делаем это, и мы делаем это с самого начала правильно, вдвоём или внесколькером. Известно, откуда они все берутся, они дети деревни, сельской дискотеки, куда к полуночи стягиваются сыновья столяров и дочери, которых тоже когда-то сострогали, чтобы предъявить друг другу их сочные био-свиные филе (вскормлены с руки! И не на ратттере должны стоять и проваливаться, а лучше на новом бежевом натяжном ковре!), потому что они знают, чего хотят: городской жизни, но не так, чтоб специально за этим туда ехать. Больше вообще нет разницы, что касается удовольствий, хорошо там, где только мы есть, где есть только мы. Нам бы помогло, если бы мы могли быть сразу всюду. И вот уж оно ваше, удовольствие! И всё равно они чувствуют себя, не знаю почему, ущемлёнными и хотят как можно скорее отсюда слинять, и где бы они ни очутились, они ничего не получают для себя, дети деревни, ничего такого, чего уже не имел бы другой. И даже на ничто есть основательный спрос, и он будет неизбежно предъявлен, раз уж первые розовые титечки вспыхивают в стробоскопическом техносвете и тут же с шипением угасают в мокром рту. Чанг-чанг-чанг, грохочут басы. И тщательно набитые под завязку сыновья Альп натягивают свои топ-модельные брюки, которые проникли уже повсюду до последней горной долины, но не сами, для этого они слишком дряблые, кто-то в них всегда должен торчать, кого не знают, по бёдрам вниз, пряжку расстегнуть! Залезай! Где твоё жало, я имею в виду: твой шип? Покажи, что у тебя внизу! И они показывают члены и титьки, какими их сотворил Господь, по большей части не очень тщательно, опять их слишком много набралось в лавке, которые тоже хотят себе что-то получить, в выпускном отверстии гигантского мегашопа. Давай, Бог, пошевеливайся, ничего, что у этой четырнадцатилетней титьки уже висят, как полные пылесборники, зато всё остальное у неё тугое и плотное, ох, она блюёт мне прямо под ноги, и один туда падает, в блевотину, сейчас он, облегчившись, снова уедет на своей машине. Моё мнение таково, что лучше бы Бог поработал сверхурочно и сделал что-то получше. Что-то красивое, как гора, долина, лев, и «ягуар»-автомобиль, и озеро, и так далее, и к этому вот столько музыки, лучше побольше, чем поменьше, всегда, нет, озеро не это, не вешайте на себя чужие перья, озеро сделал кто-то другой, но что-то в этом роде вы, Бог, могли бы делать и гораздо чаще. Но озеро сделали люди, они мне больше не нравятся, говорит Бог, после стольких лет они отстали от времени и вышли из моды. Их размеры больше не соответствуют, и их внешность тоже. Я раздобуду новый журнал, чтобы сделать это лучше. Разница не так уж велика, я думаю, в этом пункте я на сей раз действительно права. Люди в городе и в селе сближаются стремительно, в некоторых странах деревни вообще больше нет, они читают одни и те же книжки, люди, и носят одно и то же, есть только пара фирм, которые всё производят, а скоро останется одна-единственная, которая примерит к себе множество имён, я имела в виду присвоит. Такова участь человека, и некоторые начинают носить её раньше других, зато она и раньше изнашивается или выходит из моды. Считается, в конечном счёте, только обилие красивого, добротного мяса, но не того, которое едят, бросают в ресторанах на разделочные столы, оценивают и отчитывают кого-нибудь, если оно не соответствует нашим представлениям. Даже корсетная фабрика более снисходительна к нам, женщинам, которым нужно что-то другое, а не мужчина. Тело на разных местах раздувается падкой до сенсаций прессой, которая не принимает во внимание чувства, а чувства — это же шампанское тела. После этого на всякий случай приходится ехать домой на такси, это лучше для всех, особенно дчя таксиста.

Вот идут женщина средних лет, которая родила когда-то Габи, подростка, полного радости, она в точности такая, как и все другие, юная девушка, которая лучше хочет быть с кем-то, всё равно с кем, чем одна, и молодой парень, который в настоящее время ещё ходит в техническую среднюю школу, они идут от столба к столбу (когда они станут трухлявыми, их повалят и посадят новые, и тогда новые мужчины, которым деревня ещё будет нужна, станут лазить по ним, как белочки, и среди них господин Яниш-мл., он уже тоже отец школьника, хоть и молод. Ещё одна, последняя струя молока, выдоенная из весёлого вечера в танцевальном ресторане, а после перерыв в передаче, потом конец передачи, и всё) и оба прикалывают там вместе бумажки, на которых личико Габи, чёрно-белая фотокопия оригинальной «звёздной» фотографии, так точно, для того и была облюбована, но, к сожалению, возвращена адресатом назад, и теперь каждый может любоваться ею, волей-неволей. Этих фотографий не миновать. Время к вечеру, солнце греет вовсю. Кнопки протыкают просмолённое дерево столбов, которые терпеливо сносят это с высоко поднятой головой. Наконец-то они стали важными, не только для света и для телефона (и то и другое при трагедиях неминуемо! При свете убедиться, что могло бы произойти что-то и пострашнее, и рассмотреть всё как следует, и, конечно, тут же разнести дальше. Мы же все тут как тут, когда по телевизору мужчина хотел бы помириться со своей подругой и оба плачут-плачут-плачут так громко, что для этого может не хватить тока). Мать и друг Габи с самого начала знали: здесь что-то не то. Она исчезла не просто так, Габи, не сказав нам, куда она хочет исчезнуть. Жизнь — преступная история, чего только не происходит с человеком, по большей части это мелочи, но именно на них нужен намётанный первый взгляд, со второго взгляда люди совершенно неинтересны. Ну, для меня-то нет, я живу с их различия, с ним, во всяком случае, больше всего работы. Я никого не могу объявить скучным, а если объявлю, то должна обстоятельно объяснить почему. И почему у обоих, у матери и будущего зятя, такое нехорошее чувство? С самого ранья. Они идут вдоль дороги, которой Габи обычно ехала на автобусе или на велосипеде, они даже останавливают шофёров и спрашивают. Они зайдут ещё так далеко, что пешком дотопают до районного города, где строительная фирма, обучающая Габи, разбрызгана под шатром неба по зелёной пашне, которая окружает все наши города, даже самые маленькие, да их-то в первую очередь! Только там парковка для служащих и для клиентов бесплатная, потому что земля уже ничего не стоит. Зачем тогда вообще ставить машины на парковку? Пыльная дорога, усеянная бумажками обочина для дохлых животных, я не хочу снова и снова записывать всё, что здесь происходит, но я должна. Время от времени здесь бросают какую-нибудь разбитую машину. Раненых тоже надо убирать, не бросать же их на дороге. Они оставляют здесь свою кровь, часть её, и своё скромное достояние — ну, там, полуоткрытая дамская сумочка, ключ, захватанный кошелёк, маленький талисман на брелоке, тряпичный мишка, он-то хотя бы цел. Да, когда машина едет, лучше смотреть в оба, всегда вперёд, но иногда и в зеркало заднего вида, пожалуйста, не забывайте, и следует верить своим глазам, если грузовик на скорости восемьдесят собирается тебя подрезать, сворачивая у тебя перед носом направо; это всерьёз, если он подъезжает сзади, большой, как десять буйволов, и поднимает тебя на рога ещё до того, как ты услышишь его хрип. Деревенские дороги здесь — кровавые, а ландшафт — это кровооборот. Поэтому и мы всегда бежим по кругу и не приходим никуда, потому что карту мы не поняли.