Лебедев Andrew - Трамвай желанiй
– Мы ж закрылись, уже, чай годка два минуло, – продолжала тетка, попыхивая прямо в лицо собеседнику "беломориной". "Аполлоном", что ли, угостить, все не так воняет", – пронеслось в голове у Антона.
– Теперь вот почти и не парк, так – "блошиный" отросток. Но у нас музей есть и вагончики всякие старые.
Глаза у Антона загорелись, и дворничиха вдруг насторожилась.
– А тебе зачем это все, милок?
– Да я журналист, – начал неуверенно мямлить Антон, статью вот пишу…
– А, так ты, может, и про меня напишешь? Прославится тетка Нюрка на старости, внукам будет что рассказать. Жаль, по телевизору не покажут.
– Может, еще и покажем, – Антон вновь обрел уверенность в себе. – А как бы так взглянуть на эти ваши вагончики. Вдруг среди них и счастливый какой окажется, а?
В музей Антону удалось попасть только через два дня. Он, как завороженный, внимательно осмотрел коллекцию ретровагонов.
Но, увы, того самого счастливо-несчастливого вагона, в котором перевернулась, пошла, словно трамвай, по другому пути жизнь четверых ребят, в парке не оказалось. Антону удалось выяснить, что его списали и отправили на слом.
Вспыхнувшая было надежда обернулась горьким разочарованием.
"Ну почему, почему я такой невезучий? – думал он, бредя по до боли знакомым улицам к метро. – Что же мне теперь делать?" Домой идти не хотелось. Стыдно смотреть в глаза сыну и жене. И он пошел в кабак на Тучковом.
Он шел и все глядел вперед.
И все вперед глядел.
Не спал, не ел, не спал, не ел,
Не спал, не пил, не ел.
И он пошел в Петрозаводск,
Потом пешком в Торжок,
Он догадался наконец, зачем он взял мешок.
Строчки путались у Антона в голове. С чего вдруг он вспомнил Галича? А может, взять и исчезнуть? В омут головой? С моста в воду? Для чего жить?
На обратном пути зашел в забегаловку.
Вот чем власть нынешняя, которую мать его несчастная сначала приветствовала со слезами на глазах, а потом вглядывалась с ужасом – таким, который, наверное, может испытывать только счастливая роженица, обнаружив, что принесли ей вместо розового улыбающегося младенца – не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку! В чем эта власть самая угодила трудящимся, нещадно клянущим ее, так это в доступности того, что Сохальский брезгливо называл спиртосодержащими жидкостями.
И не с двух, и не с полвторого. Я поеду в Комарово, там торгуют с полвторого! А завсегда и везде. И если не по карману даже малявка за двадцатку, та, что по этикетке вроде "Столичная", а на вкус – непонятно что, то всегда можно пойти к окошку в конце дома – туда, где слоняются взад-вперед, словно зомби-покойники из голливудского кина, алкаши. И хоть бутылку, хоть канистру. Оптовая торговля.
Антон частенько наблюдал этих живых покойничков, которые грелись на солнышке возле угла, поджидая, когда вернется хозяйка заветной квартирки.
Нет, к этой братии ему еще рано – это последняя социальная ступень, та, что возле подвала, в моче и бычках. Нет, граждане, рестораны высшего класса, в которых проводит досуг господин Сохальский, нам, конечно, недоступны, но на приличное пойло нам хватит.
А вот другая ступенька – чуть повыше первой. Человек возле дверей магазина. Ищет второго и третьего. К Антону даже не обратился. Кольнуло дурацкое, жалкое тщеславие – хоть эти тебя уважают. Видят, что ты не их поля ягода. Почище-с.
Только вот надолго ли!
Он купил фляжку за полтаху и понес украдкой, выискивая место, где можно ее прикончить без посторонних свидетелей и добровольных помощников. Место отыскалось в садике рядом с домом. Этот детский садик с его деревянными обветшавшими домиками давал приют всем ищущим уединения. Устроившись в одном из домиков и рассматривая исписанную ругательствами крышу, Антон откупорил водку. С таким чувством, словно совершает что-то запретное, чего ему по статусу делать никак нельзя.
"Кто прочел, тот – осёл!" – написано было прямо перед его лицом.
Осел, правильно! Осел и есть, согласился Антон с неведомым автором. Больше зрелых мыслей на стене не обнаружилось. Добровольских вспомнил, что года два тому назад где-то здесь изнасиловали пьяную малолетку. Слух об этом передала ему Анька с каким-то странным для женщины сладострастием. "Сама что ли мечтает, чтобы ее изнасиловали?" – подумал он тогда. "Везет же Марье Ивановне – муж, любовник да еще и изнасиловали!" – сказала тогда Анька.
"Плебейка, – думал он.- Все они плебеи и затянули меня в свое плебейское болото.
И вот сижу в этом оплеванном домике и смотрю по сторонам, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь не в меру ретивому менту или, что еще хуже, соседям по дому.
Вот будет разговоров: Антон-то пьет! А что еще с ним могло случиться, скажите на милость, он же неблагополучный!" Но не разговоров боялся Антон, а Аньки и ее утренних шпыняний. Страшнее бабы зверя нет – старая истина.
Потом он долго стоял в темноте на лестничной площадке, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Но ключ все время упирался в металл, лязгал по нему.
"Часы заводят по утрам. По утрам у вашего брата, Ватсон, тряслись руки – видите эти отметины на крышке… А потом он спился и умер".
– О, черт, откроешься ты сегодня или нет? Скотина… – сказал он вслух.
Дверь наконец послушалась и распахнулась. На пороге стояла Анька.
– Явился? Пьяный? Ты что это? Теперь еще и пить будешь? Последние деньги пропить хочешь?
– Я не пьян, – соврал Антон. – Я только выпил две кружки пива.
– Две после чего! Я же все вижу!
Молодец, все видит с ходу – сразу чувствуется многолетний опыт. Антон между тем пытался снять ботинки, усевшись прямо на коврик в прихожей.
– Юрке хуже, – глухим голосом сказала Аня.
Антон вдруг понял, что она и сама изрядно пьяна. "Хороша парочка, баран да ярочка!" – подумал он и захихикал.
Это взбесило супругу, и она в остервенении принялась колотить Антона попавшимся ей под руку зонтом.
– Мерзавец, свинья пьяная. Ребенку плохо, а ему хоть бы хны. По кабакам шляется.
Нам деньги нужны. Министра он знает! Финансов! Брехун – если знаешь, то проси у него денег!
Антон с трудом поднялся на ноги и дошел до туалета. Его вырвало. Он вновь осел на пол и прислонился головой к холодному фаянсу.
– Я даже не знаю, с чего начать! – сказал он задумчиво. – И не друзья мы уже давно. Разбежались наши дорожки! Что я ему скажу? Кто меня к нему пустит-то?
– Во, развалился в сортире! Не нассы в штаны – стирать не буду!
"Зачем мне такая жена?" – задал сам себе вопрос Антон. Наверное, тысячи мужчин по всему свету и не только на Руси-матушке задают себе этот вопрос, сидя по своим сортирам. И антураж в этом случае не важен. Может быть, это финский сортир с итальянской плиткой или, наоборот, итальянский сортир с финской плиткой. Антон не знал, что у них там сейчас в моде, у нуворишей. Надо спросить у Игорька при встрече. Мифической этой, как ему сейчас казалось встрече. Игорек ведь он… Он Наполеон! Он солнцу подобен, с ним рядом, наверное, теперь и стоять невозможно – оплывешь в лучах славы, как восковая свечка. Как эскимо, которое так убедительно изображал Ярмольник.
– Что ты там бормочешь?! – спросила супруга. – Молишься, что ли!
– Это мысль! – поднял палец Антон.
Не мог он объяснить жене, что в данный момент он ощущал восхитительную общность со всем мужским родом, со всеми униженными и оскорбленными, несмотря на выдающиеся личные и деловые качества, мужьями. Не поймет, плебейка!
Наверное, поэтому простые мужички часто прибегают к рукоприкладству. Других способов донести свою точку зрения до таких вот Анек не существует. А вот он так не может. Демократичен и политкорректен он до отвращения. Когда отвращение достигло пика, он снова привалился к фаянсовому другу.
А чего стыдиться?! Стыдиться нечего. Все драматурги пили водку. Он и сам не заметил, как произвел себя в драматурги. А почему бы и нет?! Пить он уже начал, пьесу его не сегодня-завтра поставят. Вот так!
– Сволочь! – супруга хлопнула дверцей. – Сейчас соседи выйдут – посмотрят на тебя. Финансовый директор хренов.
– Я заместитель! – запротестовал Антон, которого сейчас очень огорчала любая неточность в отношении собственной персоны.
– Скажешь: сыну на операцию. Неужели так и будем смотреть, как он умирает? Ты этого хочешь? Этого хочешь, да?
В какой-то момент ей показалось, что сейчас Антон скажет: "Да, хочу!".
Что-то мелькнуло такое в его нетрезвых глазах. Может быть, поэтому Анька замолчала и ушла в комнату. Летят утки, летят утки и два гуся. Гусь, впрочем, один. И никуда он не летит! Крылья связаны.
Наконец он нашел силы подняться и пошел чистить зубы в ванную. Сунул голову под холодный душ, и это его, в самом деле, взбодрило.
А когда он лег в постель, спать и совсем расхотелось. В бок упирался острый Анькин локоть. Он резко схватил жену и притянул ее к себе. Она посмотрела на него ничего не понимающими глазами. "Клуша", – подумал он.
– Ты чего, с ума сошел?
