Валерий Бочков - Харон

А ведь где-то есть – не может не быть! – вселенная с таким же полустанком и с такими же мертвыми рельсами, уходящими из ниоткуда в никуда, с таким же пустым перроном и лавкой, на которой сидит моя мать и гладит меня, спящего. И я так же взволнованно бормочу, потому что мне снится жуткий сон про Тихого, Анну, ночную вертолетную атаку. Рука матери, легкая и ласковая, и шепот: «Не бойся, это тебе снится. Не бойся, я тут».

За моей спиной из кустов робко зачирикала какая-то птаха. Она повторяла одну и ту же фразу, повторяла неуверенно, точно рассуждала сама с собой. Небо, до этого мышино-серое, посветлело и вдруг стало нежно-розовым. Это было похоже на чудо. Волшебная зефирная дымка стала густеть, набирать силу. Я задрал голову и стал наблюдать – не каждый же день тебе показывают чудеса. Да и времени у меня было навалом, до первой утренней электрички оставалось еще двадцать минут.

Эпилог

Мое письмо Хелью, которое она никогда не получит

Милая моя, прости меня. Прости за то, что наша жизнь сложилась не совсем так, как я того хотел. И совсем не так, как хотела ты. Прости. У нас, русских, есть дурацкая привычка просить прощения, когда это уже не имеет никакого значения. Ты, впрочем, и без меня знаешь, что мы не самый логичный народ на свете.

У меня скверное предчувствие, что на этот раз выкрутиться мне не удастся, что моего везения осталось совсем чуть-чуть, на донышке. Как в детстве бывало с вареньем. Или со сгущенкой. Оглядываясь назад (прости дурацкий штамп), могу сказать, что мне не страшно, я думал об этом много раз, ведь смерть была частью моей профессии. Мне не страшно, лишь немного грустно. И хватит об этом – давай я лучше расскажу тебе что-нибудь. Какую-нибудь чепуху, чтобы ты запомнила меня веселым и беззаботным.

Помнишь тот день в Аннаполисе – это было наше третье свидание. Помнишь тот день? Пронзительно-синий, синий до звона. Он у меня так и отпечатался – синий с белым. Жаль, что я не художник, – это был такой волшебный синий цвет!

Мы сидели на берегу, помнишь, я тебе что-то рассказывал, а ты смотрела куда-то мимо меня и задумчиво играла с песком. Песок был белый, горячий и совсем мелкий. Совсем как соль. Ты зажимала песок в кулак, а он тонкой струйкой тек из твоей руки.

Мы шли по полосе прибоя. Я шагал босиком, засунув башмаки в карманы, бесстрашно шагал по воде, а ты, пятясь, убегала от волн. Ты находила белые ракушки, миниатюрные, как ювелирные украшения, находила зеленые и синие кусочки бутылочного стекла, обточенные морем до леденцовой гладкости.

А потом на веранде прибрежной харчевни я учил тебя разделывать крабов. Их принесли на подносе, целую дюжину. Их алые панцири и рубиновые клешни казались лакированными. Крабы были горячие, ты обжигалась, дула на пальцы.

Наглые чайки кружили над нами, что-то кричали, требовали. К причалу подходили лодки и яхты, помнишь ту, с темно-синими парусами? Помнишь, как она называлась? «За семь секунд до конца света» – чудное имя для яхты.

Мы с тобой придумывали названия для наших яхт и каравелл, прокладывали им маршруты сквозь океаны и моря. Тебе непременно хотелось обогнуть мыс Доброй Надежды, хоть ты и не очень представляла себе, где он находится. Я пальцем чертил на столе карту полушарий, проводил экватор. Австралия была твоей ладонью, Африка – моей.

А потом была гроза, летняя, неистовая. Она настигла нас на набережной, той деревянной набережной со старинными фонарями. Мы бежали и вымокли насквозь, ты потеряла босоножку, я нагнулся и снял с твоей ноги вторую, размахнулся и закинул ее в океан. Как мы хохотали! Почему, почему нам было так весело?

А после я поднял тебя на руки и понес. Помнишь?

Я помню тот день, помню блеск капель на листьях, блеск дождя на твоих ресницах, помню запах дождя на твоей коже, запах твоих волос – такой сладкий ванильный запах. Будто ты только что вышла из кондитерской.

Ты первой увидела радугу и прошептала мне на ухо: «Хочешь, я устрою для тебя чудо? Для тебя одного, хочешь? Повернись, только медленно». Я повернулся, и там действительно было чудо – радуга. Она сияла над океаном, сияла для меня одного.

Я хотел рассказать тебе про этот день – вот он. Вот этот день.

Вот моя жизнь. Что там? Стреляные гильзы, сиротские сны, пара пустяковых ранений, жажда справедливости, несколько восторженных мыслей, куцых и по-детски наивных. И мечты, мечты. Мой ангел уже тянется к своей трубе, еще секунда – и она сверкнет медью в луче заходящего солнца. Прозвучит сигнал, и я растворюсь. Исчезну. Нам не суждено увидеться ни в этом мире, ни в том, что за радугой. Там темно, и туда не пускают девочек с русыми волосами, от которых пахнет ванилью. Поэтому прощай. Не грусти и не плачь, от слез появляются морщины. Единственное, о чем я тебя прошу, – помни. Просто помни.

Примечания

1

Борис Бархас. Летучий голландец.

2

Федерико Гарсия Лорка. Элегия. Пер. М. Самаева.