Екатерина Завершнева - Высотка
Очень просто, я зубы заговариваю, а ты мимо кассы, с подносиком. Если поднимется кипеж, а он не поднимется — с чего бы? — я типа тут, достаю мани, расплачиваюсь, честь по чести.
Вот еще, возмутилась я, лучше голодать.
Ради чистого искусства, упрашивал Баев, и потом, я тыщу раз это проделывал, тем более — мы же в Одессе. Если хочешь знать, передразнил он меня, когда я с девушками разговариваю, они уже о блинчиках и думать забыли. У них вообще эта функция — думать — отключается за ненадобностью.
Поговори лучше со мной, сказала я мрачно. У девушек потом недостача обнаружится, их отругают, премии лишат.
Этих? — хихикнул Баев, кивая в сторону двух девиц, курящих на крыльце. Упитанные аки поросята, вся недостача в габариты ушла, в проценты, неплохой капиталец, я вам доложу… Ну не хочешь, как хочешь. Может, ты и права. Обрати внимание на названьице этой богадельни. Крупно: «Кафе Катакомбы». Буковками поменьше: «Быстро, дешево, питательно». Я бы еще приписал совсем крошечными: «Летально. Гарантия 100 %. Справки». Согласен, такие блинчики нам не сдались. Ну что ж, подзарядимся солнечной энергией, а также энергией ветра и морских приливов. Может, еще по пиву?
За стеклом газетного киоска большая карта Одессы, прижалась к стеклу — чтобы лучше видеть тебя, дитя мое — разложенная от и до. А не переместиться ли нам из туристического центра в настоящий город?
Ты прочти, одни названия чего стоят! Улица Пастера, пережившего свою болдинскую осень в холерной Одессе, где от нечего делать пришлось заняться пастеризацией… или вакцинацией… или ирригацией… или я умолкаю, потупив очи долу. Он разве одессит? Что-то не припомню. Рядом улица Сакко, который без Ванцетти как карандаш без грифеля. Жаботинский — тот самый? Который Белоусов, химические часы? Нет? Очень жаль. Жанна Лябурб — кто такая, почему не знаю? Француженка? Если революционерка, то наверняка уродина… И целый выводок прелестниц — Уютная, Веселая, Елочная, Тенистая… А эта, длинная — Дача Ковалевского, прямо так и называется. Хочу на дачу! То-то старик Ковалевский будет рад. Заждался, поди, и самовар давно простыл.
Там должно быть неприглядно, сказала я, это же окраина.
И хорошо, настаивал Баев. Пересидим вакханалию, вечером вернемся в центр. Нам обоим передышка не повредит. Мне — потому что я так решил, а тебе — потому что у тебя глаза на мокром месте и даже хваленое пиво не в состоянии это упущеньице исправить.
Со мной такое было полчаса назад. Я не стал говорить, перекурил как-то, перемогся. Но по внешним признаком сразу определяю, я прекрасный диагност. Дай руку, посчитаем пульс, если он у тебя вообще есть. Не хочешь? Ну и не надо, науке и без того все ясно: внезапное разлитие черной желчи. Характерные симптомы: жизнь продолжается, но тебя как будто вырвали из нее с корнем и ты болтаешь ручками-ножками в воздухе — дайте мне точку опоры, дайте поскорей. А опоры нет и не предвидится. Ты один, холодный, как айсберг в океане, свободный, как смертник, и никому не нужный. Вот что с тобой приключилось. Я прав? Конечно, прав. Тогда поверь мне на слово, что это явление временное. Сейчас полегчает.
Мы движемся рывками, Аська, жизнь квантована, только вчера были в Киеве, позавчера в Москве, промежутков нет. Нет зазоров! Вчера не любил, а сегодня любишь — как это случилось, в какие вечера? Кроме всего прочего, мы уже преодолели сверхзвуковой барьер и недалеки от сверхсветового. Слышишь меня, красавица? Надулась как мышь на крупу, вызванные потенциалы в височных долях отсутствуют. Правильно я помню вашу анатомию ЦНС? Что ты тогда за нее получила, кстати?
Внезапные провалы, продолжал он едва ли не самую блестящую в своей жизни речь, обычная штука для вычерпывающих людей. Для таких, как мы. Это от скорости, своего рода релятивистский эффект. Хотя к чему тревожить дух создателя теории относительности, если можно этого не делать? Предложим другую метафору — в воздушном океане полно ям, и мы попали в ямку. Терпение, господа, сейчас наш самолетик дрыгнется и выскочит из нее. За штурвалом пилот-угонщик, лучшее в мире привидение с мотором, кислородная маска выбрасывается автоматически. На, дыхни, затянись. Ну и что, что не куришь, я же тебе не курить предлагаю, а средство спасения, можно сказать, парашют. Погоди, сейчас прикурю новую, потому что первая затяжка самая вкусная, самая нежная. И улыбнись, наконец, а то я себя полным придурком чувствую. Наговорил тут, самому не смешно.
Итого все по плану, хотя не мешало бы подзаправиться. Пиво пивом, но горючка нужна. Сиди здесь, я скоро. Да не волнуйся ты, все будет по-честному. Я же не знал, что у тебя голова набита правилами хорошего поведения в школе, во дворе и дома. Я уважаю чужие принципы, даже когда зверски голоден. Даже когда мрачен. А мрачен я, потому что превысившие скорость света ничего не излучают. Они поглощают. И если такой превысивший решит увести блинчик, его, конечно же, никто не заметит.
И исчез, оставив меня с зажженной сигаретой в руке.
Думает, я не пробовала курить. Черт, какая неуместная хандра. Выправляем крен и летим дальше.
Съели по бублику, по заветрившемуся бутерброду с сервелатом, заполировали пивом; пошли на дачу старика Ковалевского, по пути встретили укромную лавочку в кустах; задремали; проснулись оттого, что нас поливают из шланга холодной водой; это в третий раз, сказал Баев, надеюсь, он же и последний, поскольку больше трех раз в одну воронку не бывает, исключено. Правило трех сигм знаешь?
Причем тут сигмы, это вообще о другом, пробормотала я, ежась от холода.
А, неважно, отмахнулся Баев. Кстати, у меня в Одессе одноклассничек есть, выдающийся математик будущего Яша Минкин, в прошлом неплохой теннисист нашего, местного разлива. Мы с ним провели на корте десятки незабываемых спортивных часов. Если хочешь знать, — он никак не мог мне простить лекции о миннезингерах, — у меня разряд по теннису и по яхтингу, да-да, однако речь не об этом. Предлагаю посетить Одесский госуниверситет и передать ему привет от Московского. В конце концов, мы с тобой олицетворяем целых три факультета, должны же местные власти как-то отреагировать на столь представительную организацию. Хлеб-соль, то да се.
Видишь, ты повеселела. Потому что назад повернули, против ветра, и все как рукой сдуло. И не надо меня поправлять. Если я говорю, а девушка смеется, значит, я говорю правильно.
Универ облазили сверху донизу, Яшу не нашли, приземлились в полукруглой аудитории, сели за парту. Осмотрелись, почитали надписи (как будто и не уезжали из Москвы — узнаваемо до деталей). А тут не без приятности, сказал Баев — старое здание в духе царизма. Занавесочки, пианино. Скажи мне, пожалуйста, зачем студенту мехмата пианино?
Ну как же, привычно завелась я (Гарикова школа!), музыка и математика близнецы-братья (или сестры?), греческий антоним слова «музыка» — ни за что не угадаешь — аматия, то есть «невежество»… (Баев сделал заинтересованное лицо, но его блуждающий взгляд ясно давал понять, что ему просто нравится звук моего голоса.) Мир как струна между бытием и ничто… платоновы многогранники, хоровод небесных тел… интервалы, пропорции, числа Фибоначчи…
Сейчас проверим, сказал Баев, не расположенный к сократическому диалогу о вечном, влез на сцену, открыл крышку пианино, сбацал собачий вальс. Больше ничего не умею, сыграй? Ты ведь у нас могешь? Давай напишем чего-нибудь на доске, да покрупнее. Должны же мы оставить след и в этой истории.
Он держался бодрячком, ни тени усталости, залез под кафедру, обнаружил в коробке из-под леденцов тайный запас мела, начал сочинять что-то витиеватое, мел застучал по доске, знакомый усыпляющий звук, логарифм «а» по основанию «бэ», возводим в степень и отсюда… Я присела на лавку, положила голову на парту…
Проснулась, Баев курил на подоконнике, в золотистом вечернем свете, струйки дыма медленно рассеивались над его головой. Снаружи грохотала музыка, пели, аплодировали. КВН начался, сказал он, пойдем? Не хочешь? У нас куча времени до одиннадцати, целая жизнь. И надо провести ее так… чтобы было о чем вспомнить на свалке, закончила я.
Мы покинули университет и углубились в непарадную часть города. Осматривали дворы, заходили в подъезды, читали на дверях фамилии жильцов. Интересно, они и правда тут живут или это рудименты? — спросил Баев. Фамилия есть, жильца нет — съехал, поменял паспорт, умер… Давай позвоним в дверь и спросим — проживает ли по данному адресу гражданин Шнирман? И как именно проживает, хорошо? В таком дворе невозможно жить плохо. Ну что, зайдем в гости?
В другой раз, говорю, хотя другого раза, конечно, не будет. Вот побывали мы в этом дворе, представь себе, и больше никогда…
Глупости, возразил Баев, все в наших руках. Если хочешь навестить гражданина Шнирмана в следующем году, я устрою, не проблема. Отметим в записной книжечке — 1 апреля 1992 года навестить Л. О. Шнирмана. Мы ведь каждый год будем начинать с Одессы, не так ли?
