Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
Калле Клоак учился в местной школе вместе с нашим отцом, затем он — то есть Калле — отправился во Фредериксхаун, стал строительным подрядчиком и заработал миллиард — а это тысяча миллионов, — проложив или отремонтировав большую часть канализационных сетей в центральной Ютландии, после чего его избрали в фолькетинг. Папа рассказывал, что ещё в школе Калле мечтал о том, чтобы стать владельцем поместья, и пытался заставить других детей играть в игры, где они должны были изображать слуг и батраков, а он при этом был помещиком или управляющим, и его следовало носить на носилках. Вот почему он, вернувшись из Фредериксхауна, купил Финёхольм у графа Финё, который к тому времени состарился и настолько обеднел, что мог позволить себе отапливать лишь одно помещение — кухню для прислуги. После этого Калле Клоак сменил имя и стал называться Шарль де Финё, перестроил поместье и нанял двенадцать лесничих, двух егерей, двух поваров, двадцать человек прислуги, двух управляющих, нескольких горничных и уборщиц и ещё специального человека, понимающего в том, как всё положено делать в больших поместьях на материке, и для всех принятых на работу была сшита форма, чтобы они, когда Калле Клоак устраивает охоту с последующим обедом, разгуливали вокруг, напоминая гвардейцев из парка Тиволи в роли лакеев. Калле приобрёл также «Белую даму Финё», до этого она носила какое-то арабское название, означавшее «Воля Аллаха», но судно переименовали.
Сам замок — это трёхэтажное здание с башенкой и широкой лестницей, ведущей к главному входу, а позади замка — спуск к молу, где стоит «Белая дама Финё», украшенная флагами по случаю сегодняшнего дня. Всё сияет огнями, и служащие Калле Клоака, одетые в форму, издали напоминают сцену из спектакля «Йеппе с горы»[13] в постановке любительского театра Финё.
Тильте много говорила во время нашего путешествия, так что теперь мой черёд высказать то, о чём все мы, включая ламу Свена-Хельге, Синдбада Аль-Блаблаба и Гитте, думаем.
— Зачем Калле Клоаку финансировать религиозный конгресс в Копенгагене?
Вопрос закономерный, ведь широкой общественности Калле Клоак известен своей жадностью, в этом отношении он лишь чуть-чуть не дотягивает до Скруджа Макдака. К примеру, футбольный клуб не получил от него ни кроны, когда мы искали спонсоров, а когда мы с Тильте пытались продавать лотерейные билеты ежегодной официальной лотереи клуба и, пробившись мимо его персонала, добрались до него самого, он сказал, что, к сожалению, у него нет наличных, но вот тут есть две замечательные сладкие груши из сада, им цены нет, и давайте-ка валите отсюда, счастливого пути.
Тем не менее никто не отвечает на мой вопрос, что вызывает некоторое удивление, если принять во внимание, сколько мудрецов и знатоков жизни Финё собралось в катафалке Бермуды. Поэтому отвечать приходится Тильте.
— Он хочет стать министром, — говорит она. — И хочет начать с министерства по делам церкви. А потом пойти дальше.
Мы останавливаемся на парковке размером с половину футбольного поля, засыпанной мелкими круглыми камешками. Тут лама Свен-Хельге откашливается.
— Я, конечно, обязан сохранять тайну, — говорит он. — Я адвокат.
Мы с Тильте серьёзно киваем, всем известно, как важно хранить профессиональную тайну.
— Три недели назад я ужинал у ваших родителей. Это была наша последняя встреча. Они тогда попросили меня захватить с собой свод датских законов.
Мы хорошо помним тот ужин. Отец зажарил тогда рыбу-тюрбо — целиком. Тех тюрбо, которых ловят в водах Финё, очень трудно жарить целиком, потому что они толщиной с кирпич, а диаметром с крышку канализационного люка, и в дальних странах ходят легенды об умении отца зажаривать их целиком. В тот вечер рыба снова удалась, что он и отпраздновал с ламой Свеном-Хельге, как у них это принято, — сначала они распили ящик особого пива, сваренного на пивоварне Финё, а затем попытались разобраться во всяких теологических вопросах, таких как, например, существует ли Бог-создатель, и как там обстоит дело с переселением душ, если у нас, по мнению буддистов, нет индивидуальной души, и почему кончилось пиво, и нельзя ли отправить кого-нибудь из детей в магазин на заправке.
Свод законов мы тоже помним, он был жёлтый и тяжёлый, как каменная купель.
— Это было, кажется, уже поздно вечером, я пошёл в туалет, но перепутал двери, такое иногда случается при очень глубокой медитации — а я интенсивно медитировал на протяжении всего ужина. Сначала я не понимаю, где оказался. Потом узнаю кабинет вашего отца. На письменном столе у него стоит портативный ксерокс. Он включён. А рядом с ним лежит том законов. В него вставлена закладка. Тут я смотрю, на какой странице она вставлена — так, по привычке, — и недоумеваю, потому что это крайне редко применяемые законы, касающиеся «нечётких предписаний полиции». Потом я смотрю на стопку ксерокопий. И вижу, что копировали они закон о потере и находке вещей. И не просто статью 15 и параграф номер 76, они скопировали весь закон и все примеры судебной практики. Более пятидесяти страниц. Тогда я возвращаюсь на кухню. Хочу спросить их, какого чёрта им понадобился этот закон. Но отвлекаюсь. На свою медитацию. На рыбу. На соус «Beurre Blanc».[14] На молодую картошку. Так что я так и не задал этот вопрос. Но сейчас, когда они исчезли, я начинаю думать: может, они что-то потеряли?
За последние двадцать четыре часа мы с Тильте получили множество обрывков непонятной и трудноперевариваемой информации о родителях. Эти сведения того же рода.
— Если и потеряли, — говорит Тильте, — то вряд ли это что-нибудь ценное. У наших родителей есть только одна ценность — это мы.
♥Парадный вход Финёхольма ведёт в холл такого размера, что, обоснуйся на его мраморных плитах четыре многодетные семьи, все бы чувствовали себя комфортно и прожили бы долгие годы, ничуть друг друга не стесняя. Стоящий у дверей человек в синем камзоле и напудренном парике встречает гостей, тепло их приветствует и следит за тем, чтобы внутрь случайно не просочились неприглашённые.
Тильте берёт за руку Синдбада Аль-Блаблаба, а я кладу свою маленькую ладошку в тяжёлый кулак Гитте, и вот мы уже проходим мимо стража и оказываемся в холле.
По случаю сегодняшнего события здесь устроили гардероб, где обливающиеся потом под париками слуги принимают у гостей пальто с таким видом, словно вот-вот заплачут горючими слезами — ведь нанимаясь на работу лесничими, они не обратили внимания на то, что было написано в их контракте мелким шрифтом.
Из холла на второй этаж ведёт лестница, на которой вполне хватило бы места для исполнения номера какого-нибудь американского мюзикла, с этой лестницы мы попадаем в рыцарский зал, где никаких доспехов нет, зато повсюду расставлены мраморные обнажённые женщины и мужчины, на которых Леонора Гэнефрюд бросает долгий задумчивый взгляд. Перед статуями накрыты столы с закусками, свидетельствующие о том, что времена, когда гостей угощали тремя хлебами и пятью рыбами — или наоборот, — давно прошли, здесь всё похоже скорее на римскую оргию, разве что надпись на табличке сообщает, что всё мясо — халяль. Перед столами с угощением стоит сам Калле Клоак.
Тот, кто никогда его прежде не видел, наверняка решил бы, что человек, который по собственной воле взял имя Шарль де Финё, должен выглядеть как-то необыкновенно, но это совсем не так, его внешний вид полностью соответствует его роду занятий — он похож на человека, который занимается крупным бизнесом. Единственное необычное — это светящийся в его глазах голод, я и прежде его замечал, он мне о чём-то напоминает, не могу сказать, о чём именно, но, наверное, из-за него Калле и сменил фамилию, купил имение и обзавёлся собственным гербом. Может быть, поэтому он с каким-то жадным вниманием смотрит на собеседника, как будто ждёт от него полного согласия по всем вопросам. А собеседник его — не кто иной, как граф Рикард Три Льва, облачённый в смокинг из серебристой парчи с алым шёлковым камербандом, в остроносых лакированных туфлях, таких длинных и блестящих, что они затмевают собой и смокинг, и камербанд.
Вокруг этой парочки дворян колышется море сливок высшего общества Финё, представленного, среди прочего, врачами, двумя начальниками почтового ведомства, юристами, управляющими супермаркетами и директорами верфей, кирпичного завода и рыбокомбината, а также главным редактором «Финё фолькеблад» и представителями тех делегаций, которые сегодня должны отправиться на Великий Синод.
Это очень красочное море: вечерние платья, смокинги и фраки, ливреи служащих Калле Клоака, Гитте Грисантемум и её ученицы в индуистском белом, Синдбад Аль-Блаблаб в тюрбане, Ингеборг Блобалле в бурке, буддисты в пурпурных одеждах и три представителя еврейской общины, разгуливающие по залу в чёрных шляпах, и в центре этой палитры я вижу Дораду Расмуссен, которая по такому торжественному случаю надела национальный датский костюм.
