Мишель Жуве - Похититель снов
— Эй вы, что вы тут делаете? Это мое место! Убирайтесь отсюда.
Оторвав, наконец, взгляд от кроссовок, я увидел над ними выцветшие джинсы, грязную синюю майку и лохматую голову юноши-хиппи с длинными светлыми волосами. Он, однако, не походил ни на бандита, ни на наркомана.
— Простите меня. Я больше не могу ходить в этой обуви. Я предлагаю вам обмен. Я отдаю эти шикарные туфли, совершенно новые, стоящие три миллиона лир, за ваши разношенные кроссовки.
Парень-хиппи уселся рядом со мной. От него несло потом и марихуаной. Он снял кроссовки, взял мои туфли, осмотрел их, ощупал, примерил и присвистнул.
— Идет, — сказал он.
— Дайте я примерю ваши кроссовки…
Кроссовки оказались немного великоваты, но никогда еще я не испытывал подобного блаженства! «Ходить по облакам…» — как мне и обещал этот мерзкий обувщик из Абано…
— Отлично! Как вас зовут? — спросил я.
— Куки. А теперь проваливайте. Это мое место, я здесь сплю.
Он вытащил из ниши под лестницей большую картонную коробку и принялся раскладывать ее, сооружая нечто вроде ложа с капюшоном и навесом.
— Куки, а еще такой не найдется? — спросил я.
— Зачем?
— Я ее у вас арендую, только на одну ночь. Мне негде ночевать. Завтра я уйду…
Куки сделал пальцами недвусмысленный жест, показывающий, что он просит денег.
— У меня нет денег, Куки. Меня обокрали. Осталась только трость.
Он взял мою трость и живо открутил рукоять. Увидел содержимое и вновь присвистнул.
— Куки, можешь выпить виски и шартреза, сколько захочешь. Только дай мне постель.
Куки достал из-под лестницы еще одну огромную коробку и очень ловко начал сооружать из нее такое же спальное место.
— Кто вы? — спросил он.
— Я — французский турист, у меня нет денег, и я очень устал.
Он жадно глотнул виски.
— И вправду классный. Хотите косячок?
Я был так измучен, что даже не ответил. Скользнув в свое картонное убежище, я свернул пиджак и положил его под голову. Вонь от кошачьей мочи, столь сильная снаружи, на лестнице, здесь, в моей картонной обители, была смягчена запахом марихуаны. Скрючившись в своей коробке, Куки курил косячок и потягивал виски.
Я его не боялся. Что он мог у меня украсть?
Шкатулка для пилюль была в кармане, я ее чувствовал, а кроссовки я тщательно зашнуровал. Куки связал шнурки моих туфель и накинул их на шею. Завтра он их, конечно же, перепродаст…
Было уже слишком поздно что-либо делать. Поезд уже ушел, унося с собой Бьянку, которая, должно быть, переволновалась. Теперь только спать и спать, милая Бьянка, когда я тебя еще увижу?
Просто спать, дать отдых ноге и спине…
«То sleep and with a bit of luck to dream»[101], — сказал я про себя, закрывая глаза.
Глава 13. La messa dei gatti[102]
Среда, 17 сентября 1999 года
Самолет летел среди моря облаков, фиолетовых и серо-голубых, окаймленных оранжевыми отблесками, а позади него садилось солнце. Легко и ровно гудели моторы. Высота полета давно уже набрана. Это старый «Дуглас» или «Фоккер». Я зарылся лицом в мягкий и теплый мех шубы Муранеллы. Мы летим к ней. Но куда? Она мне не сказала. А кто это у меня с другого бока? Может, ее сестра, в такой же шубе? Или это моя собственная голова, отдыхающая в складках соболиного манто? Я счастлив, что наконец-то нашел Муранеллу. Одну или вместе с сестрой? Не знаю. Я хочу шевельнуть рукой, чтобы погладить ее по бедру, но не могу. Я парализован. Я чувствую покой, почти что счастье и радость. Это конец моей поездки. Я разгадал-таки тайну Муранеллы. Это даже важнее разгадки тайны сновидений. Но куда же мы все-таки летим?
Вдруг удар! Самолет погружается в облака и туман. Все становится белым. Моторы замолкают. Я резко просыпаюсь и кричу: «Мы падаем! Муранелла…»
— Да замолчи ты, старый придурок-француз, — бормочет по-английски хиппи, повернувшись в своей коробке. Это, наверное, когда он заворочался, мой сон оборвался, а кошки замолчали. Мое лицо в самом деле зарыто в мех пары котов, спящих рядом со мной. Они вновь принялись мурлыкать, и эти звуки отдавались в ушах, отражаясь от картонных стен моего убежища.
Я вышел из «синхронного» сновидения, во время которого мурлыкание и мех двух кошек были преобразованы моей «онейрической машиной» в звук авиационных моторов, картины неба и ощущение шубы Муранеллы.
Впервые мне снилась Муранелла. Муранелла или Муранеллы? Даже во сне я не могу этого узнать. Это было настоящее эротическое сновидение, судя по степени моей эрекции…
Оба кота явились ко мне, когда я спал. Привлеченные теплом моего картонного убежища, они его еще больше разогрели. Было так темно, что я их не видел. Я почесал голову тому, который спал справа. Уши его были порваны, нос изрезан царапинами. Один клык вырван. Его короткая шерсть склеилась в коросту на шее, а хвост был оторван. Это, должно быть, был вожак стаи. Я назвал его «Драный хвост». Я был весьма польщен тем, что он улегся спать и мурлыкал возле моей головы. Это свидетельствовало о том, что он считает меня своим другом. Когда я протянул руку, чтобы почесать ему живот, он прекратил мурлыкать и вцепился в нее когтями. Лучше его не трогать. Он зевнул, и мое убежище наполнилось запахом рыбы, еще более сильным, чем вонь от кошачьей мочи на винтовой лестнице снаружи. Моя левая рука гладила чей-то длинный мех. Это был кот или кошка, который безостановочно мурлыкал. Затем он стал облизывать мне лицо и голову. Я чувствовал, как его шершавый язык отдирает мои усики и упорно лижет проклятый красный нарыв на виске, уже начинавший меня беспокоить.
Я решил, что лучше проваляться здесь до рассвета, пока не проснется этот хиппи, Куки. Потом я пойду на рыбный рынок и попробую украсть несколько сардинок. Мне пришла в голову мысль провести тайную церемонию покаяния в память о тех бесчисленных кошках, что были принесены в жертву на алтарь нейрофизиологии во всех нейробиологических лабораториях мира. Мало-помалу, с большим трудом, мне удалось восстановить несколько фраз на латыни.
Я вспомнил молодость. В те времена месса еще читалась по-латыни. Mea maxima culpa. Понемногу стали всплывать какие-то обрывки из Pater noster… debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris… Вот это, должно быть, относится к покаянию… Кошкам, конечно, все равно, на каком языке к ним обращаются — хоть на латыни, хоть на китайском. Но все-таки лучше пусть это будет латынь, особенно, если мне удастся надеть кошачью маску и зажечь несколько свечей. Хиппи, думаю, будет не против — мне показалось, что он любит кошек.
Рассвет еще не наступил, когда внезапно, под воздействием какого-то таинственного сигнала, обе кошки разом меня покинули. Лестница del Bovolo загудела от кошачьего галопа и дикого мяуканья. Наверняка это Драный хвост наводил порядок среди компании котов, ночевавших на ступенях лестницы или набежавших с окрестных улочек.
Над лестницей уже занималась заря, когда Куки вылез из-под тряпья, которым укрывался, и своего картонного убежища. Мои туфли все еще болтались у него на шее. Только теперь я приметил длинноволосую девушку, с которой Куки провел ночь. Она сидела рядом и расчесывала волосы. При более внимательном рассмотрении это существо оказалось мальчиком, подростком лет семнадцати-восемнадцати; он весь был разукрашен: в ушах — сережки, в крыльях носа — жемчужины. Это, значит, был дружок или партнер Куки.
— Привет, — сказал я. — Как спалось?
Он не удостоил меня ни ответом, ни взглядом. Я для него не существовал.
Куки раскурил два косячка, и один передал своему приятелю. Судя по запаху, это была хорошая марихуана.
— Хочешь? — предложил мне Куки.
— Нет, не сейчас.
Он сунул косяк в карман моего пиджака.
— А это кто? — спросил я, указывая на его приятеля.
— Мислав. Он югослав. Хороший парень.
Должно быть, серб. Поверх рубашки военного образца, цвет которой уже не определялся, он носил православный крест.
— Пойду поищу рыбы для кошек.
— Тогда поторопись, Пескерия открывается в половине шестого.
— А сейчас сколько? — спросил я.
У меня больше не было «ролекса». К счастью, я чувствовал «чертову пилюльницу» у себя в кармане. У Куки, разумеется, тоже не было часов. Розоватые отблески зари достигли уже самых нижних ступеней лестницы.
— Похоже, начало седьмого… — ответил он.
Мне нужно было добраться до моста Риальто. Моя трость исчезла вместе с серьгой и галстуком. Кто их взял? Я нашел только пластиковый пакет, который положил в карман. Проходя мимо витрины магазина, уже освещенной восходящим солнцем, я с трудом узнал себя в том бродяге, в какого превратился. От моих усиков почти ничего не осталось, особенно от левого, оторванного шершавым языком кота. Мятые брюки нависали на кроссовки без шнурков. Пиджака был покрыт пятнами и пылью, от него оторвался воротник. Да, я превратился в бродягу, но стал свободен и счастлив! Я присел на каменную тумбу и отодрал остатки усов. Я вспомнил роман Жоржа Дю Морье[103] «Питер Иббетсон». Питер встречается со своей возлюбленной Мэри только в сновидениях.
