Герберт Розендорфер - Письма в древний Китай
В это время я заметил, что господин Юй Гэнь внимательно вглядывается в соседнюю с нами нишу. Как следует рассмотрев того господина, который прошипел мне «Тс-с!», он наконец толкнул меня в бок и тихонько сказал: «Смотрите! Это наш министр, один из самых знаменитых. Зовут его господин Чжи, и у нас его считают варваром с юга и закоренелым мошенником».[46]
И тут я чуть не проговорился. Я сказал: «Да, это мне знакомо. У нас тоже есть такие министры…» — При этом я, как ты легко можешь догадаться, подумал о мандарине Тин-вэе, продававшем боевые колесницы военоначальникам северян и нажившем тем огромное состояние.
— Да, я знаю, — ответил господин Юй Гэнь-цзы, — у нас об этом писали.
Очевидно, он связал мои слова с известиями из теперешнего Срединного царства, где дела обстоят не лучше.
— Это он, мошенник и варвар Чжи, должен отвечать за загаженный копотью воздух, — объяснил мне господин Юй Гэнь-цзы. — Правда, эту должность он занимает не так давно; до него министром был некий господин My, который хоть и не был мошенником — хотя, возможно, он просто умел устраивать свои дела так, чтобы никто ничего не узнал, — добавил господин Юй Гэнь, — однако и пальцем о палец не ударил за все время своего правления.
— И что же сей высокопочтенный мандарин, хоть он и мошенник, — спросил я, — делает для уничтожения копоти?
— О, он ее запрещает, — сообщил мастер Юй Гэнь. По его лицу я заметил, что его слова не следует воспринимать всерьез.
— Запрещает копоть? И она слушается?
— Хороший вопрос, — засмеялся мастер Юй Гэнь. — Нет, она, конечно, не слушается, но дело не в этом. Главное — не слушаются люди, ее создающие.
— Как? — поразился я. — Есть люди, нарочно создающие копоть и выпускающие ее в воздух? Отчего же никто не пресечет их гнусную деятельность?
— Вы говорите так, — вздохнул господин Юй Гэнь-цзы, — точно прибыли к нам с Луны. — Я сделал вид, что не расслышал этого весьма опасного для меня замечания. — Ну, что значит «нарочно»: не совсем нарочно, конечно, хотя в какой-то мере и нарочно. Да ведь у вас в Ки Тае проблемы те же самые, разве что не в такой мере, как у нас.
Я понял, что должен — если хочу узнать еще что-нибудь о столь волнующих господина Юй Гэня предметах — немедленно придумать какое-то удобоприемлемое объяснение моему столь обширному незнанию. Самое простое, конечно, было бы признаться ему в моем истинном происхождении. Но мне не хотелось, да и теперь не хочется этого делать по одной простой причине: он просто не поверил бы мне. В этом отношении он человек несколько иной, чем господин Ши-ми и госпожа Кай-кун, которым я доверился. Дело не в том, что я считаю мастера Юй Гэня недостойным доверия, просто он из тех людей, которые способны уверовать во что-то, лишь потрогав это руками. Положим, я мог бы предъявить ему компас и отвести к почтовому камню, показав, как на нем исчезает пакет с письмами. Тогда бы он, конечно, поверил; однако, насколько я его знаю, он тут же раззвонил бы об этом по всему городу (еще одно выражение большеносых, означающее «рассказать чью-либо тайну всем»), полагая к тому же, что делает мне большую услугу.
Поэтому я, выбирая слова и перемежая их лестными замечаниями в его адрес, сообщил, что изучаю философию, в частности, учение великого Кун-цзы (имя мудреца с Абрикосового холма ему знакомо). Несколько последних лет я потратил исключительно на философские размышления и чтение древних рукописей в тиши уединения; события же, происходившие во внешнем мире, прошли как бы мимо меня. Практически я жил отшельником.
Господин Юй Гэнь взглянул на меня с сомнением, однако больше расспрашивать не решился.
— Считайте, что я действительно прибыл с Луны, — уточнил я.
— Тогда я даже не знаю, с чего начать, чтобы объяснить вам все это, — сказал мастер Юй Гэнь. — На чем мы остановились?
— Вы изволили сообщить, что есть люди, более или менее нарочно выпускающие копоть в воздух.
То, что он рассказал мне потом, передать на нашем языке невозможно. Он употребил слова, для которых в нашем языке нет соответствий, потому что — благодарение богу! — пока нет и вещей, этими словами обозначаемых: «О'к Си-ди'», «Су Фи-ди», еще какие-то «Цзе Бе Као»… Единственное, что я могу хотя бы перевести тебе, это «уксусный дождь». Господин Юй Гэнь-цзы весьма изумил меня, сообщив, что у них выпадают уксусные дожди. Я видел здесь уже много грязи и вредных для здоровья вещей, сказал я, но чтобы с неба вместо дождя лился уксус? Впрочем, зная положение вещей в этом мире, я бы, вероятно, не удивился и этому.
— Нет, правда, — подтвердил он. Вместо дождя с неба падает уксус, однако никто этого не замечает. Уксус, конечно, сильно разбавлен водой, так что люди его не чувствуют, но деревьям он все-таки вредит. Именно кислые дожди виноваты в гибели деревьев, в первую очередь — хвойных, о чем он мне уже рассказывал. Если я хочу, он может мне показать — это совсем недалеко от Минхэня, — как вместо леса остаются одни скелеты деревьев. Одни пеньки да голые стволы, и редкие сорняки вместо травы. Настоящая кара небесная, потому что дождь ведь падает с неба. Скоро так будет везде, где раньше был лес. Нет, это, конечно, не кара небесная, в этом виноват человек, тупая скотина, и в уксусном дожде тоже. А он — и господин Юй Гэнь-цзы потряс кулаком в направлении бархатной ниши, где сидел министр-мошенник Чжи, который этого, однако, не видел, ибо был поглощен зрелищем очередной обнаженной дамы, изображавшей соитие с клювом попугая, — он знай себе сочиняет запреты, на которые всем плевать!
Как я уже говорил, на наш язык я из этого могу перевести далеко не все. Что такое Цзе Бе Као? Не знаю. В этом мире есть, очевидно, еще множество вещей, которых я и в глаза не видел. Хотя это как раз, возможно, самые важные вещи!
Единственное, что я могу как-то передать тебе сообразно смыслу рассказа, а точнее, картины, которую господин Юй Гэнь нарисовал мне своим грубым и неизящным, но зато весьма образным и живым языком: подобно человеческому телу, извергающему наружу все, что его отягчает — жидкости, газы и прочие отходы, — общество (общество большеносых, должен уточнить я) делает это прилюдно и безо всякого стыда.
— Получается, — пояснил господин Юй Гэнь-цзы, — извините за выражение, все равно что если бы вы годами испражнялись на пол у себя в комнате, а потом стали бы удивляться, откуда эта вонь и почему здесь невозможно жить. Точно в такой ситуации находится и наше нынешнее общество.
— И вы думаете, что поделать с этим уже ничего нельзя? — осторожно осведомился я.
— Да, иногда мне кажется, что время упущено безвозвратно, — подтвердил он.
Мы покинули Харчевню Раздевающихся Дам — уходя, господин Юй Гэнь-цзы уплатил служителю весьма немалую сумму. Было уже поздно, полночь давно прошла. В задумчивом молчании шли мы к нашей Го-ти Ни-цзя. Пошел дождь. Я вытянул руку и попытался рассмотреть упавшие на нее капли.
— Все правильно, — сказал мастер Юй Гэнь.
— Уксус? — уточнил я.
— Раньше, — сообщил господин Юй Гэнь-цзы, — я был оптимистом и только иногда боялся, что уже поздно. Теперь же я лишь в редкие моменты надеюсь, что можно еще что-то сделать.
В горнице постоялого двора мы распрощались.
Неужели я еще недостаточно насмотрелся на этот мир, задыхающийся от копоти и грязи? Неужели мне еще не ясно, что он изо всех сил стремится навстречу гибели? Пусть даже я не видел многого, что есть в нем, я уже мог бы, а тем более хотел бы вернуться… Нанеся перед этим, конечно, прощальный визит госпоже Кай-кун. Госпожа Кай-кун и великий Бэй Тхо-вэнь — единственные проблески в этом мраке. Однако что толку в этих проблесках, если каждый час, каждое мгновение приближает этот мир к краю пропасти? Таковы были мои ощущения в этот вечер. Мне очень хотелось бежать отсюда немедля, но наш компас, к сожалению, устроен так, что я не в состоянии этого сделать. Придется ждать, пока наступит условленный момент, а до этого, увы, еще далеко.
Попробую хотя бы сделать для себя оставшееся время возможно более приятным. Через три дня мне предстоит навестить господина Ши-ми: их Небесная Четверица собирается снова. Я этому очень рад. А завтра госпожа Кай-кун обещала отвести меня к человеку, изготавливающему станочки для глаз. Она решила, что я должен заказать себе такой станочек, чтобы не испытывать затруднений при чтении и не держать бумагу на расстоянии вытянутой руки.
От всей души обнимаю тебя, мой дорогой и любимейший друг. В надежде на скорое возвращение —
твой Гао-дай.
Письмо двадцатое
(воскресенье, 17 октября)
Мой бесценный друг Цзи-гу,
здесь уже окончательно наступила осень. Листья меняют окраску. Сегодня — первое осеннее новолуние. Никого из большеносых это не волнует. Когда я сообщил об этом госпоже Кай-кун, она лишь слегка удивилась: «Правда?» Большеносые утратили не только взаимосвязь с окружающим миром, но и чувство необходимости такой взаимосвязи, а потому не воспринимают хаоса, в котором живут, как хаос.
